Уходил старый скрипач, 40 лет пропиликавший в яме оперного театра, на пенсию. Перед самым уходом он сказал: «Я сорок лет просидел в яме, а в свой последний день я появлюсь на сцене. Вот увидите, я появлюсь на сцене!» Все его отговаривали: «Да ладно, Миша, хвастаться. Ты на сцене — смешно!..» — «Посмотрите», — твердил Миша и заложился со всеми. В день ухода его на пенсию шла опера Мейтуса «Молодая гвардия»[1]. На сцене неистовствовал хор эсэсовцев, они громили квартиру Кошевого. И когда они ушли, оставив посреди квартиры старенькую маму вожака молодогвардейцев, и в музыке наступило временное затишье, окно в глубине сцены открылось, в него заглянул скрипач Миша и со своим еврейским акцентом спросил: «Олег дома?»
Так Миша выиграл пари и благополучно ушел на пенсию.
13/VI–74
В ВТО проходила режиссерская конференция. Выступал Марк Захаров[2]:
«Мы, советские режиссеры, испытываем влияние Феллини, Брехта…»
На что Любимов[3] в своем выступлении сказал:
«Тут говорили о влиянии Брехта, Феллини… Не знаю — я лично больше всего испытываю влияние Покаржевского»[4].
23/VI–74
Если в театре поставить Ионеско, спектаклю обеспечен многолетний успех. Во всяком случае, аншлаг будет столько лет, сколько дадут режиссеру за постановку этого спектакля.
20/VIII–74
Аксельрод рассказывал, что на Камчатке было сильное землетрясение, но власти искусственно занизили баллы. Почему? Дело в том, что по международным правилам при землетрясении 7 баллов любая зарубежная страна может без согласования с правительством оказать помощь пострадавшему городу или району. А Камчатка — пограничная область… Вот и пришлось предупредить международную солидарность.
Рассказывают, когда народ приветствовал Никиту (Хрущева) на стадионе какого-то города (типа Мурманска), вдруг все заскандировали что-то непонятное, какие-то незапланированные слова. Прислушались. Народ, обратив свои взоры на правительственную ложу, стоя скандировал: «Носки, бритвы… носки, бритвы… носки, бритвы».
3/X–74
Из книги Стивена Лонгстрита[5] «Подлинный джаз, старый и новый».
«Само слово “джаз” в своей домузыкальной оригинальной трактовке как “джас” имело только одно значение — половые сношения. Много аналогичных слов, потерявших теперь свой первоначальный смысл, осталось в джазе и по сей день: так “буги-вуги” когда-то обозначало вторую стадию сифилиса, а “джиттербаг” — сексуальную реакцию любителя на музыку».
«Джаз тогда имел множество названий, которые изменялись и переходили одно в другое, чтобы образовывать все новые и новые: “джабо”, “джаба”, “джазиэйшн”, “джазинко”, “джазориент”, “джазанола” и т. д., т. е. все почти от одного и того же корня. “Джазаната”, “джазаролла”, “джанаджаз”, но это оставался всегда тот же самый джаз — хороший или плохой. Затем были “джазолоджи”, “джазетта”, “джазтис”, “джазнозо” и многие другие».
«В 1918 году после закрытия Сторвилля джазмены рассеялись по всему городу в поисках работы, и джазовые мелодии стали исполняться повсюду как танцевальная музыка. В это время подлинно огромных размеров волна преступлений охватила джаз в Новом Орлеане. Теперь вы не могли бы найти никакой записи об этом в любой формальной истории джаза, но вся страна тогда с огромным интересом следила за этими кровопролитными событиями.
Однажды ночью в 1918 г. в городе появился человек с топором в руках, и он порубил им головы двух людей, спящих в своих кроватях. Затем он убил еще с полдюжины человек тем же способом, пока не был арестован полицией как м-р Луис Бесьюмер. «Т. к. он не был женат на миссис Бесьюмер, у которой также оказалась отрубленной голова, т. к. он был заподозрен как немецкий шпион, и т. к. в это время любой человек с акцентом (хотя он был поляк и ненавидел немцев) как обычно мог быть заподозрен в антиамериканских делах и настроениях, то его посадили в тюрьму». Джазовые ребята из «хонки-тонкс» написали по этому поводу новую песню «Загадочный человек с топором» или «Не пугай меня, пап!»
В марте 1919 года редактор новоорлеанской газеты «Таймс-Пикаюн» получил по почте письмо, датированное «Ад, 13 марта 1919 г.». «В частности, там было следующее:
«Уважаемый смертный! Меня никогда не могли поймать и никогда не поймают. Меня никогда не видели, ибо я невидим, как эфир, окружающий землю. Я — не человеческое существо, а дух и демон из раскаленного ада…» Далее там было написано еще много подобного рода ерунды — почему он убивает людей и о своем происхождении из другого мира. Он предупреждал людей, что в двенадцать часов ночи следующего вторника снова пробьет его час, но что «…в своей бесконечной милости я хочу сделать предложение людям города. Я очень люблю джазовую музыку и обещаю, что каждый человек будет пощажен мною, если в этот день джаз-банд заполнит его дом звуками хорошего свинга. Чем больше каждый будет иметь джаза, тем лучше, но те люди, у которых в этот вторник джаза не будет, узнают тяжесть моего топора».
По ряду очевидных причин это письмо является историческим и уникальным документом джаза. Оно показывает, с одной стороны, что термин «свинг» был в ходу уже в 1919 году, т. е. задолго до конца 20-х годов, как считает большинство историков. Оно является также одной из самых редких записей, сделанных на языке и в терминах раннего джаза. Поэтому, с другой стороны, это письмо указывало на предполагаемого убийцу-автора как на музыканта джаза или, по крайней мере, любителя.
Что же — после его опубликования, в следующий вторник джазовая вещь «Не пугай меня, папа!» игралась во всех домах, на всех роялях и всеми малыми оркестрами. Весь город играл джаз и танцевал — и ждал — «Человек с топором» не появился в ту ночь — может быть, в городе было достаточно джаза, чтобы удовлетворить его. Позже около полдюжины людей все же было убито им. Нашли двух подозрительных типов, которых можно было бы обвинить в этих убийствах, но обвиняемые потом были освобождены за отсутствием улик. После этого уже ни один человек не был убит топором в Новом Орлеане — по крайней мере подобным образом. Однако «Не пугай меня, папа!» играли потом еще долгое время. Впоследствии никто и никогда так и не смог с уверенностью определить, кто был этот «Человек с топором», написавший письмо. Если бы не факты убийства, этот эпизод можно было бы считать рекламным трюком».
13/X–74
По телевизору показывали театрализованный парад. Вот всадники Гражданской войны, вот строители первых пятилеток, вот колхозники на первых тракторах 30-х годов, а вот по площади проходят черные закрытые машины, из маленьких окошечек приветственно машут руки. Потом военные годы и так далее.
3/I–75
«Жить стало интереснее, но противнее».
5/I–75
«Советское — значит вторичное».
Пирцхалава[6] на моем дне рождения рассказывал, как в детстве отец купил ему ботинки. Для их небогатой грузинской семьи — это целое событие. Пошел мальчик купаться, вылезает из воды, нет ботинок. Целый день кружил он вокруг села, не решаясь показаться домой без ботинок. Но к вечеру все-таки пошел к своему дому. Подходит, видит — народ обступил их крыльцо, вздыхают, кто-то плачет. Оказывается, отца увезли НКВД-эшники. У мальчика словно камень с души свалился — пронесло! Шел 1937 год.
31/I–75
Перелистал всю записную книжку — никому позвонить не захотелось. Понял, что все кончено.
30/IV –75
Паперный спросил у Юзика Алешковского[7]: «Ну, у тебя в жизни есть что-нибудь святое?» Алешковский: «Конечно. До х*я».
26/V –75
Ряшенцев рассказал.
Однажды я увидел в магазине странного человека. Он просил продавщицу:
— Дайте мне, пожалуйста, третью справа бутылку водки.
Продавщица подавала, человек брал бутылку в руки, смотрел на обратную сторону этикетки, потом заглядывал в записную книжку и просил другую бутылку. Наконец он выбрал, расплатился и направился к выходу. Я нагнал его.
— Извините, пожалуйста, но как вы выбираете бутылки?
Человек внимательно посмотрел на меня и спросил:
— Давно пьете?
— Да нет… я так… не очень.
— Понимаете, на обратной стороне этикетки стоит штемпель с датой выпуска. Потом я эту дату сверяю с календарем и смотрю, какой это был день недели.
— Ну и что?
— То есть как, ну и что! Ведь всем известно, что фильтры на заводе меняют по средам. Лучшая водка, молодой человек, четверговая, а понедельничная и вторничная — сплошной сучок…
14/VI –75
Гербер ехала с таксистом, тот говорил: «Смотрел “Они сражались за Родину”[8]. Лживый фильм. Показывают окопную правду, что солдат войну выиграл. Я всю войну от Москвы до Берлина прошел, от солдата до сержанта, и я вам скажу — не мы, солдаты, победили. Кто победил? Ватутин победил, Жуков победил, Сталин победил…»
Алла: «Вот, мы им чадим, стараемся польстить, мол, ты великий, ты победитель, а он не хочет. Ему уже другое надо».
Он же, этот таксист: «Вот до войны жизнь была!.. Возьмешь сосиску — хруц! — сок так на костюм и брызнет».
19/VI –75
На обсуждении книги Солоухина[9] «Приговор» в ЦДЛ Черниченко[10] рассказал, как праздновался день Победы в одной деревне Костромской области. Там собрали человек семьдесят фронтовиков, подарили им по подарку, каждому налили по стакану водки и дали по большому куску колбасы. Так вот, водку выпили все, а к колбасе почти никто не притронулся. «Я, — говорит Черниченко, — потому что колбаса была не очень… А они — потому что колбаса была для них слишком большим деликатесом, чтобы есть в одиночку. Завернули в газетки и повезли внукам».
3/VII–75
Радио накануне приезда американского джаза: «Мы передавали передачу, посвященную творчеству Луиса Армстронга»[11]. Десять лет тому назад это называлось: «Хулиганство Луиса Армстронга».
Сталин в свое время построил академикам дачные поселки. Все они строились по одному проекту. Дом и флигель. Во флигеле — гараж и помещения для челяди. Теперь большинство сталинских академиков вымерли, и в их «барских» домах живут дальние родственники, а то и секретарши, окружившие престарелых академиков незадолго до смерти. А флигель эти небогатые хозяева сдают нынешним академикам и член-коррам (с член-корром и секретаршей случай зарегистрирован).
Приятель рассказывал: в Чехословакии все уборные чехи закрыли (68-й год), и наши танкисты делали прямо под танки — открывали нижние люки и срали. Когда танки снимались, на их месте оставались кучи говна. Чехи писали на заборах: «Иван, убирайся срать домой». Наши с достоинством приписывали: «Все, что естественно, не стыдно».
Бабка: «Хиппи, стиляги, комсомольцы, сволочи…»
6/VII–75
Встречаются где-нибудь на скверике в тихий солнечный выходной день два немолодых человека. Разговорились. Выясняется, что оба ничего не едят, голодают, не потому что денег нет, а по каким-то другим своим соображениям. Один, например, лечится голодом, голодает во имя здоровья. В книжке какой-то прочел, что полезно время от времени голодать в течение недельки. Выясняется, что второй тоже уже неделю голодает. Они обсуждают, как это приятно, и ничего страшного в этом нет. Они делятся впечатлениями, от чего они получают больше удовольствия, когда не едят мясо или рыбу. Делятся чувствами, которые они испытывали при виде еды на разных стадиях голодания. Крепко подружились, условливаются встретиться после голодания. Чуть выше: один говорит, что, наверное, скоро прекратит голодание, мол, трудно, не выдержит, и есть еще одно обстоятельство, которое заставит его бросить голодовку. Другой горячо уговаривает несмотря ни на что доголодать. Уславливаются встретиться после окончания цикла голодовки. Другой не может обещать… есть одно обстоятельство… к сожалению, он не может сказать… впрочем, как другу, строго по секрету — дело в том, что он голодает в порядке общественного протеста. Объявил голодовку. «Так вы такой-то?» — спрашивает один. «Откуда вы меня знаете?» — удивляется другой. «Я следователь по вашему делу».
Нина: «Куда мы с такой пьесой денемся?»
Я: «Как куда?! В Бутырку».
[1] Юлий Сергеевич Мейтус (1903–1997) — автор восемнадцати опер, симфонических, вокальных произведений, музыки к фильмам. ...Сталинская премия (1951) — за оперу «Молодая гвардия».
[2] Марк Анатольевич Захаров – Народный артист СССР. С 1973 года возглавляет Московский театр "Ленком".
[3] Юрий Петрович Любимов (1917–2014) —главный режиссер Театра на Таганге. Выдающийся реформатор российского театра.
[4] Борис Всильевич Покаржевский — начальник Главного управления культуры исполкома Моссовета.
[5] Стивен Лонгстрит (1907–2002) — американский писатель, драматург, сценарист. Книга «Подлинный джаз, старый и новый», написанная в соавторстве с Дюком Эллингтоном, вышла в свет в 1953 году. Фрагмент книги переведен с английского Виктором Славкиным.
[6] Гурам Пирцхалава – известный грузинский художник-карикатурист
[7] Юз Алешковский –поэт, бард. Наибольшее распространение получила «Песня о Сталине», более известная как «Товарищ Сталин, вы большой учёный». После публикации текстов «лагерных» песен Алешковского в альманахе «Метрополь» (1978) был вынужден эмигрировать в США.
[8] Фильм Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину» (1975) по одноименному роману Михаила Шолохова.
[9] Владимир Алексеевич Солоухин (1924–1997) — писатель и поэт, видный представитель «деревенской прозы».
[10] Ю́рий Дми́триевич Черниченко (1929–2010) — писатель, прозаик, очеркист, общественный и политический деятель. . Активный «прораб» Перестройки.
[11] Луи́ А́рмстронг ( 1901– 1971 ) – американский джазовый трубач, вокалист и руководитель ансамбля. Один из величайших музыкантов, когда-либо игравших джаз. В СССР люди, руководившие культурой, так не считали. Они считали Армстронга «музыкальным хулиганом», его искусства не признавали и на гастроли никогда не звали. Разве что после его смерти.
