Под гидропонными бестселлерами я понимаю тексты с искусственно накачанной популярностью, писанные не по велению сердца, а по коммерческо-идеологическому заказу. Я не оговорился — идеология и коммерция в нашем случае тождественны, и в этом принципиальное отличие так называемого гоплита (условимся называть так суверенные бестселлеры) от литературы, допустим, соцреалистических времен.
Идею надо внедрять в той форме, в какой массы готовы ее воспринять. Советский читатель наследовал русскому и был подготовлен к традиционному реалистическому роману — отсюда обилие многотомных колхозных и сибирских эпопей, а также назидательных историй с закосом под психологическую прозу; любопытно, что и не советская, а то и антисоветская литература делалась по тем же рецептам, и Солженицын, скажем, писал «В круге первом» по традиционным критико-реалистическим лекалам. Сегодня, чтобы внедрить идею, надо доказать ее коммерческую успешность — то есть предложить массам бестселлер; такими назначенными бестселлерами с заказными смыслами стали книги издательства «Популярная литература», но первой ласточкой, безусловно, оказался «Духless». С нового романа Минаева мы и начнем, поскольку он нагляднее и проще, чем случай куда более профессионального писателя Глуховского.
Если бы Минаева не было, его следовало бы выдумать, поскольку эпоха суверенной демократии воплотилась в его личности, карьерах и текстах с идеальной, исчерпывающей полнотой. Это удивительное сочетание расчета и безграмотности, гопоты и гламурности, консьюмеризма и патриотизма, этот заказной нонконформизм, тоска по культуре и духовности, выраженная предельно духлессно и антикультурно, эта исповедь лишнего человека, отправляющегося от своей лишнести не в декабристы или на Кавказ, а в приемную министра-администратора, нашего верховного идеолога, — все это делает Минаева не столько реальным лицом, сколько персонажем Пелевина, если бы Пелевину вдруг стало интересно описать мир нулевых в более или менее реалистическом стиле. Правда, «Р.А.Б.» — книга чуть более гладкая, нежели предыдущие: Минаеву придан литературный редактор, Ольга Ярикова, в чьем профессионализме сомневаться грешно. Ушли явные штампы, речевые шероховатости, запятые расставлены в правильных местах, «н» и «нн» употреблены по делу, что в минаевском случае уже выглядит прорывом. Разумеется, никакой редактор не может выдумать за Минаева смешную антиофисную сатиру, — и мир офиса уже был высмеян в десятках более точных сочинений, от «Людей десятого часа» Стивена Кинга до «
Что сказать об этом сочинении с его стертым языком, плоскими героями и до боли предсказуемым смыслом? Герой современной русской прозы чаще всего уходит в никуда либо просто исчезает, как у Иванова в «Блуде», — ему некуда деваться и некуда двигаться. Ни одно духовное потрясение, никакой внутренний переворот, случись он хоть во всех персонажах кряду, не приведут к изменению русской реальности, которая развивается по собственной, предсказуемой и давно надоевшей матрице. Все революционеры — либо ворюги, либо кровопийцы, а чаще то и другое вместе. Я, правда, так и не понял, куда подастся прозревший менеджер Исаев: правильнее всего было бы привести его к неким настоящим людям, которые переводят старушек через улицу и строят настоящую, сильную Россию в неутомимой борьбе с копошащимися вокруг пиндосскими агентами, — но на описание этой нашистской идиллии у Минаева не хватило то ли таланта, то ли бессовестности. Это внушает надежды.
Что касается антикорпоративности, так ведь корпоративность действительно плоха. В пафосном вступлении к роману Минаев совершенно справедливо обвиняет руководителей крупных корпораций в том, что они не думали о народе и шагали по чужим судьбам, хрустя осколками (только пафос этот подозрительно напоминает блатной надрыв из песен вроде «Я сын трудового народа, отец мой родной прокурор»). И когда большевистские авторы изображали страдания трудового народа при царизме, они тоже были абсолютно правы, — но только не вам бы, ребята, упрекать царизм, потому что вы хуже. Каждую формацию можно критиковать с двух сторон — с позиций гуманизма или с платформы грядущего гунна; грядущий гунн совершенно прав в своих претензиях, но лучше бы он помалкивал, потому что у гунна нет и тех минимальных тормозов, какие были у позднего Рима. Минаев, ругающий корпоративное общество, заслуживал бы одобрения и сострадания, не будь он представителем куда более грозной структуры. Так, Сурков, критикующий Кудрина, был бы даже трогателен, представляй он собою хоть сколько-нибудь привлекательную альтернативу Кудрину, а не клан философствующих силовиков с претензией на утонченность. Силовики, претендующие на философский ренессанс, — настолько невыносимая смесь, что лучше уж офисный планктон. Единственный способ преодолеть ужас перед русским развитием, то есть перед сценарием, в котором плохое неудержимо побеждается ужасным, заключается в том, чтобы посмотреть на Минаева с позиций следующего гунна, того, который вытеснит его. Тогда и Минаев представится кисою, и в некотором смысле таким гунном является Глуховский.
Сразу хочу заметить, что Глуховский лучше придумывает: у него вообще есть талант — сомневаюсь только, что писательский, потому что писатель должен, как ни странно, уметь писать. Из Глуховского получился бы замечательный сценарист компьютерных игр, в которых неотличимые монстры бесперечь нападают на героев, чьи убеждения и мотивации исчерпываются простейшими опциями: вперед, вверх, стрелять… «Метро 2033» задумывалось как идеологическая акция, потому что описывался там постядерный мир, а мировую войну развязали, понятно, злые америкосы. «Метро 2034» — книга уже без всякой идеологической составляющей, но и без той минимальной изобретательности, которую Глуховский обнаружил в предыдущем мегасупербестселлере.
Вспомните карту Московского метрополитена: это же идеальная модель русской жизни. Есть ближний круг, куда все стремятся попасть. Есть пересекающие его (и пересекающиеся в нем) линии господствующих идеологий — красная, зеленая, оранжевая, желтая (гламурно-журналистская), есть даже и голубая… В центре — пестрый синтез всех этих идеологий, называемый то центризмом, то прагматизмом. Внутри кольца идет жизнь, за его пределами — прозябание.
Все это можно было бы расписать смешно и аппетитно, но Глуховский всеми этими возможностями блистательно пренебрег. Сюжет у него поразительно куц, обстановка монотонна и монохромна, как мелькание проводов за окнами поезда, метафизика отсутствует начисто, и единственное остроумное ноу-хау — использование родных для всякого москвича названий в апокалиптическом контексте — надоедает на третьей странице. Сюжет придуман было, но тут же брошен: вот есть Севастопольская, на ней живут отважные фронтьеры вроде американских ковбоев, люди пограничья, противостоящие агрессивной тьме, — вдруг она чувствует себя отрезанной от «круга», потому что нечто ужасное случилось на Тульской. Ахти, что же там произошло?
Какие у Глуховского были сюжетные перспективы! Руки чешутся. Может, люди поголовно покинули Тульскую по той простой причине, что массово вылезли наружу и обнаружили — ничего там страшного нет? Не было никакой ядерной войны, начатой американцами, а был один массовый гипноз, насланный суверенными демократами, уверенными (и уверяющими всех), что мы живем во вражеском кольце. Все это время в Москве шла интенсивная подземная жизнь, а
Почему я думаю, что эта книга хуже минаевской, в смысле — страшнее, негативнее? Минаев,
Книга Глуховского перестала быть заказным политическим бестселлером и стала сериалом, который покупается и хавается; будет, уверен, и следующий клон, вовсе уж бессодержательный — политическая коммерция вылилась в обычную, пустую, как туннель мертвой подземки.
И за эту наглядность авторам (и издательству «Астрель») следует сказать большое человеческое спасибо.
Дмитрий Быков
