16/I–72
На семинаре один парень из Марийской республики говорил: «Когда живешь далеко, хочется во всем участвовать». Он слушал радио и участвовал во всех конкурсах радиостанции «Юность» на одноактную пьесу — и все конкурсы выигрывал.
Он же написал документальную пьесу о герое войны, который сейчас работает директором маленького кирпичного заводика. Пьесу одобрили, но «их не устраивает масштаб завода». Попросили сделать крупный завод, чтобы директор сидел в огромном кабинете и нажимал на кнопки. Арбузов: «Надо бороться. Грудь в орденах и работает в глуши на маленьком заводике — очень красиво. Боритесь».
Был на дне рождения у Наташи Поскребышевой — дочери Поскребышева[1]. Исполнилось ей 35. Она с Ниной живет в одном доме. Нина рассказала, что она в тайне считает себя дочкой Сталина, потому что великий вождь всех народов пое*ывал ее маму, которая была очень красива. Но, судя по портретам Поскребышева, развешанным по комнате, Наташа — его дочка. Мечта о великом папаше лопается.
25/I–72
Марка не узнал Менторов в ВТО, потому что Марк был в черном свитере, в котором когда-то играл «Мы строим наш дом»[2] и был так похож на себя лет пятнадцать назад, что у Менторова, глядя на Марка, и мысли не родилось, что это он.
К настоящему моменту человечество уже перестало мучиться вопросом «Быть или не быть?». Так мне кажется. Решили быть. Но — «Как быть?» — вот что не дает ему покоя сейчас. Вот над чем ломаются головы у современников.
Встретил в Малеевке[3] Ицкова. Он здесь на 24 дня. Спрашиваю: «Что-нибудь здесь пишешь?» — «Пишу» — «Что?» — «Затеял самую большую авантюру в своей жизни и, наверное, сломаю на ней голову. Пишу пьесу об Иосифе Виссарионовиче. Ну, интеллигенция мне этого не простит». А потом все-таки сказал свою коронную фразу: «А почему нет!? А почему не я должен это писать?! Зачем это отдавать кому-то?» Пьеса про Тегеранскую и Ялтинскую конференции. Договор у него с театром Вахтангова. Потом я узнаю, что Юля Х. там завлитом. Дочка Х. Готовит пьесу о Сталине.
26/I–72
Реплика из 37-го года: «Все эти ученые, вместе взятые, принесут большую пользу государству».
2/II–72
В маленьком городке директор клуба хвастался: «Мы пьесу про Ленина ставили, так у нас Ленин лучше настоящего был».
На семинаре Арбузова появился какой-то смурной тип, который рассказал про себя: «Я к столетию написал пьесу для нашего клуба. В райкоме посмотрели, сказали “хорошо”, но велели Ленину имя изменить».
Нина рассказывала, как возвращался Моисеевский ансамбль[4] из-за границы, и один солист напился, какой-то дядька, видать туз, сделал ему замечание, тогда мальчишка-солист сказанул ему: «Мы валюту для страны качаем! А ты кто такой?..»
9/II–72
Вчера снова был семинар с Арбузовым, Кузнецовым[5] и Львовским[6]. Перед началом студиец Кржижановский рассказал, как проходит его пьеса «Рабочий поселок» через министерство. «Они выдвинули 9 замечаний. Первое — изменить мировоззрение… Ну и еще восемь».
Пара баек об Алексее Николаевиче Арбузове.
Когда при нем однажды велись политические разговоры, и потребовали его мнение, он остановился и сказал: «Я в эту сберкассу сделал столько вкладов, что мне уже поздно заводить новый банк».
На просьбу одолжить денег А. Н. ответил: «С удовольствием, но я не одалживаю, вы же знаете».
Ардов[7] рассказывал, что человек по фамилии Дуров ездил по деревням и маленьким городкам и, выдавая себя за знаменитого дрессировщика, брал у населения кур, свиней, баранов. Этим и кормился.
В «Шестом июля» у Шатрова идет заседание. За столом президиума сидят члены правительства. Стол уходит за кулисы. Очевидно, чтобы оправдать неполный состав президиума на сцене. По мере реабилитации имен стол будет выдвигаться.
16/II–72
Первое детское театральное впечатление: пьеса, кажется, «Дело Ковровых». По-моему, ее я видел в Сновске, куда приезжал с мамой отдыхать. Ощущение — страх. Мистический страх. И еще — болезненность. Откуда такое? А вот откуда. Помню, на сцену из кулис выходили набеленные, нарумяненные люди, актеры в таких же костюмах, что и те, кто сидел в зале. Актеры рассаживались на стульях перед столом, за которым заседал не то суд, не то президиум собрания. Все было вроде как в жизни, но почему-то проделывалось загримированными людьми и походило на парад восковых фигур, действовали оживленные для этого представления привидения, разрумяненные под живых людей. Кроме того, сам сюжет был для меня страшен — кого-то судили, кому-то что-то грозило и это при всех, мы сидели в зале, были свидетелями какого-то жестокого дела. Слова «Суд Ковровых» или «Дело Ковровых» так и остались в моем подсознании иероглифом чего-то публично-странного. Меня как бы заставили (пути из зала не было) присутствовать при чужой беде. Щекотливая ситуация. Неделикатная.
2/III–72
Галича исключили не только из Союза писателей, но из Союза кинематографистов и даже из Литфонда. Когда на правлении Литфонда кто-то вякнул: «Но Пастернака же оставили в Литфонде». Председательствующий оборвал оппозиционера: «Так это Пастернак!»
Фраза в ЦДЛе: «Вы Кафкой не торгуйте… Если нужна бутылка водки — пожалуйста!»
6/III–72
Давным-давно, когда Марк Захаров поставил «Дракона»[8] в Студенческом театре МГУ, на обсуждении, когда закрывали спектакль (и закрыли-таки!) и когда защищать его пришла интеллигенция Москвы, среди которой был Хикмет[9], произошел такой разговор. Один из членов не то профкома, не то месткома говорил: «Вот, кто дракон, понятно (мол, Сталин), но тогда кто бургомистр?.. А?..» Никто не мог ответить, потому что Хрущев тогда был всем тем, чем стал бургомистр после Дракона.
7/III–72
Может быть такая сцена. Идет «Гамлет» по телевизору, а в комнате, где смотрят этот телевизор, идет своя жизнь и свои разговоры. Интересно просто зафиксировать на бумаге реплики в порядке их произнесения, не делая отличия между шекспировскими и бытовыми. Может получиться забавный контрапункт или поток жизни.
9/III–72
Железный занавес из общего превратился в индивидуальный. Его нет, но он у каждого свой.
18/III–72
На телевидении вышел приказ не допускать к участию в передаче усатых, бородатых и с длинными волосами мужчин. В одной передаче проскочил бородатый — вышел жуткий скандал. Я помню, такой же скандал был в «Неделе»[10], когда она лет восемь назад напечатала портрет Ленина без бороды и усов. Одно время Ленин — и это как раз пришлось на момент революции — ходил бритым. И художник, если память мне не изменяет, Альтман[11], зарисовал его в таком виде. Этот рисунок разрушал штамп и, кроме того, показывал фальшь всех картин и кинокартин, запечатлевающих октябрьские события. Ленин-то был без бороды! «Неделе» крупно попало.
22/III–72
В газетах промелькнули три сообщения: 1) «Опять следы Бормана»[12]; 2) «Снова Борман» (Иоганн Гартманн) (арест подозреваемого);
3) «Подозрения не подтвердились».
Тут же придумался сюжет пьесы. Арестовывают человека, похожего на Бормана. Все сходится. И шрам над правым веком. Человек молчит. Уныло твердит, что он Иоганн Гартманн. К нему рвутся жена, знакомые, они возмущены арестом невиновного человека. Гартманн сам побывал в Освенциме в качестве узника, чудом уцелел, и кощунственно подозревать в нем Бормана. Это оскорбление памяти жертв фашизма.
И вдруг Гартманн делает заявление и признается, что он Борман, что под вымышленным именем скрывался все эти десятилетия от наказания за свои преступления. Это производит впечатление разорвавшейся бомбы. Может быть конец первого акта.
Второй акт. Бормана–Гартманна начинают допрашивать. Он подробно, во всех достоверных деталях, с цифрами и фактами рассказывает о своей деятельности. Волосы встают дыбом у судей. Не говоря о его жене, детях и родственниках, которые все двадцать лет считали его милейшим человеком. Полная сшибка. На грани помешательства. У судей не остается никакого сомнения, что перед ними Борман. Близкие и знакомые под градом доказательств отчуждаются от Гартманна и постепенно привыкают смотреть на Гартманна как на фашиста. Упырь втерся в их доверие. Его игра в хорошего человека, в узника Освенцима (на суде Гартманн рассказывает историю, как он снял полосатую куртку с застреленного им узника и затесался в ряды освобожденных или еще как-нибудь достал подложные документы), представляется им сатанинской игрой. Бормана приговаривают к смертной казни. А, быть может, и приводят приговор в исполнение. Ликование народов. Прострация близких и друзей. После казни вдруг к следователям приходит жена казненного с пакетом, который получила из камеры смертников. Жена: «Вчера в 6 часов 30 минут в газовой камере нюрнбергской тюрьмы был казнен мой муж — Иоганн Гартманн, 72-х лет отроду». Занавес.
Третий акт. Это, собственно, монолог Гартманна, рассказывающего подоплеку случившегося в первых двух актах. Он, действительно, никакой не Борман, а узник Освенцима. Еще там кто-то из офицеров обратил внимание на то, что он похож на Бормана. М. б. какая-нибудь история, связанная с этим. После освобождения в нем остался комплекс Освенцима. Он изучил все материалы. Особенно, что касалось Бормана. Один из мотивов. У него родилась мысль разыграть акт отмщения, дабы разрушить комплекс ненаказанных преступлений, который живет в узниках и пострадавших от войны по сей день — Гитлер отравился сам, Геринг — сам, Геббельс — сам, а Борман на свободе… Уничтожить эту величайшую несправедливость, принеся себя в жертву. Он делает шрам над правым веком и распускает слухи, что где-то поблизости скрывается Борман. [М. б., он не был похож на Бормана в лагере, а потом только стал, постарев] [по профессии он может быть антрополог, специально так выбрал].
Дальше с ним происходит история, которая уже произошла. А где-то в ее середине он втягивается в другой эксперимент, обнаруживает для себя другую проблему — можно ли жену, детей, близких убедить, что он сатана, как они пройдут через это испытание, может ли сердце отстоять правду перед разумом?
Впрочем, может быть, жена и не приносит судьям письмо. В этом его смертная просьба — никому не говорить. Ему важно растопить лед комплексов, наросший на сердцах бывших узников Освенцима, но не потерять веру в себя своих близких. И весь третий акт разыгрывается только перед глазами жены.
А может быть еще так: жена приходит и рассказывает все судьям, и ей выводят живого Гартманна. Оказывается, его не казнили, разоблачили по одной детали (должен быть, очевидно, следователь с особым мнением, в последний момент получающий доказательство, что перед ним не Борман), но сделали вид, что казнили. В результате, решили они, легче будет поймать настоящего Бормана.
Вот пока такая мысль.
29/III–72
«Из пьесы надо убрать критику нашего проклятого сегодняшнего дня».
«Надо стараться расщепить атом замысла или факта, который лежит в основе пьесы таким ловким способом, чтобы из этого атома изверглось наибольшее количество энергии, чтобы оттуда брызнул сок в самую неожиданную сторону и чтобы он забрызгал морды зевак, которые столпились с той стороны, которая, с их точки зрения, самая безопасная — туда не брызжет».
2/IV–72
Рассказывают байку про первое появление Михалкова в печати. В 1926 году он пришел в «Известия» к тогдашнему главному редактору Николаю Ивановичу Бухарину и принес стихи «Светлана в зоопарке». «Какие могут быть стихи?! — удивился Бухарин[13]. — Мы серьезная газета». — «А вы знаете, какой завтра день» — «30 ноября…» — «30 ноября — день рождения Светланы Сталиной» — «Оставьте стихи», — буркнул Бухарин. Назавтра стихи были напечатаны, а вечером Бухарину позвонил Сталин: «Николай (он впервые назвал Бухарина по имени), я тронут твоим вниманием… Кстати, кто такой Михалков? Надо продвигать его…»
Мишка Ушац, прочитав мою очередную большую пьесу, сказал: «Слушай, зачем тебе она? Давай лучше из нее “Фитилей”[14] нарежем».
18/IV–72
Лева Устинов[15], пишущий детские сказки, однажды вспылил, когда при нем в который раз говорили о том, что Андерсен великий детский писатель — «Андерсен, Андерсен… А х*ли Андерсен!»
20/IV–72
Великанова[16] выступила в Одессе с программой из песен Эдит Пиаф. Она заходилась от сантиментов: «И вот когда Эдит узнала о смерти своего возлюбленного Раймона, она вышла на эстраду, этот маленький воробышек, и, воздев свои тоненькие ручки к небу…» И вдруг из пятого ряда раздался раскатистый голос: «Говорите громче — ни черта не слышно».
8/V–72
«Мы как обличители недостойны своей эпохи».
«Лживы будем — не помрем».
Обсуждается сценарий на «Мосфильме». Редактор, дабы показать заинтересованность студии в авторах, говорит им, указывая на свою помощницу: «Мы с Марией Ивановной спим и видим ваш сценарий».
10/VI–72
В одном провинциальном городе столичный писатель встречает местного, бредущего с авоськой пустых бутылок. «Привет» — «Привет» — «Что пишешь?» — «Вчера закончил первую часть романа… С Сартром спорю».
Арбузов произнес призыв, чтобы все мы написали по пьесе, и пусть ее не поставят. Мы соберем этот сборник… Пришла пора открыть карты. Я придумал название для сборника «Карты — на стол!»
3/VIII–72
Есть идея, чтобы существовал «Театр смерти», где бы шли пьесы со смертельным исходом: «Смерть Ивана Ильича»[17], «Казнь Тропмана»[18], «Моцарт и Сальери». В спектакле могут участвовать врачи, поясняющие действие. В фойе работает аптечный киоск. Надо предложить реаниматологу Аксельроду возглавить такой театр. Он может быть при мединституте.
[1] Александр Николаевич Поскрёбышев (1891–1965) — государственный, политический и партийный деятель СССР. Член РСДРП(б) с марта 1917 года. Заведующий особым сектором ЦК (Секретариат Сталина, 1928–1952).
[2] Первый спектакль эстрадной студии МГУ «Наш дом» (1959).
[3] Дом творчества в Малеевке — один из наиболее известных Домов творчества писателей, организованный Литературным фондом СССР на территории бывшей усадьбы «Малеевка», до революции принадлежавшей издателю и редактору журнала «Русская мысль» В. М. Лаврову. Официальное название: Всесоюзный дом творчества писателей имени А. С. Серафимовича Литфонда СССР.
[4]Государственный академический ансамбль народного танца имени Игоря Моисеева, созданный в 1937 году хореографом и балетмейстером Игорем Александровичем Моисеевым.
[5] Исай Константинович Кузнецов ( 1916– 2010) — писатель, драматург, сценарист.
[6] Михаи́л Григо́рьевич Льво́вский (1919–1994) —поэт-песенник, драматург, сценарист. Заслуженный деятель искусств РСФСР .
[7] Ви́ктор Ефимович А́рдов (1900–1976) — писатель-сатирик, драматург, сценарист, карикатурист. Виктор Ардов был дружен со многими литераторами и деятелями российской культуры, которые часто бывали в его квартире 13 в доме № 17 на Большой Ордынке.. Особенно близка с семьёй Ардовых была А. А. Ахматова, она останавливалась в их доме во время своих визитов в Москву в 1934–1966 годах. Теперь во дворе дома Ардовых в Москве установлен памятник Анне Ахматовой.
[8] В Москве пьеса Евгения Шварца «Дракон» (написана в 1942–1944 гг.) была поставлена в 1962 году в Студенческом театре МГУ Марком Захаровым. Эльзу в этой постановке играла Ия Саввина. После нескольких представлений спектакль был запрещен.
[9] Назы́м Хикме́т (1902–1963) – турецкий поэт, прозаик, сценарист, драматург и общественный деятель. Основоположник турецкой революционной поэзии. Лауреат Международной премии Мира.
[10] Еженедельная газета, издававшаяся в СССР с марта 1960 года, иллюстрированное приложение к газете «Известия».
[11] Натан Исаевич Альтман (1889–1970) — художник-авангардист (кубист), скульптор и театральный художник, заслуженный художник РСФСР .
[12] Мартин Борман – глава Партийной канцелярии НСДАП, личный секретарь фюрера, рейхсминистр по делам партии, начальник Штаба заместителя фюрера. К концу Второй мировой войны приобрёл значительное влияние, как личный секретарь, контролируя потоки информации и доступ к Гитлеру. Одна из самых зловещих политических фигур ХХ века.Борману удалось скрыться и избежать Нюрнберга.
[13] Николай Иванович Бухарин (1888–1938) — советский политический деятель, академик . Участник Революции 1905–1907 и Октябрьской 1917. Репрессирован; реабилитирован посмертно.
[14] Сатирической киножурнал. Впервые на советских экранах появился в 1962 году. Показывали перед началом художественного фильма. Зрители любили «Фитиль» за критику очевидных недостатков советской жизни.
[15] Лев Ефимович Устинов (1923–2009) – детский писатель и драматург.
[16] Геле́на Марце́лиевна Велика́нова (1923–1998) —эстрадная певица. Народная артистка России,.
[17] Повесть Льва Николаевича Толстого (1882–1886).
[18] Очерк И. С.Тургенева (1870) – противника смертной казни.
