5 февраля, среда. Утром новые подробности о мальчишке-стрелке — его привели в суд, и судья постановил оставить под стажей на два месяца. Грозит мальчишке пожизненное заключение. Родителей в суде не было, я строю догадки. Я думаю, наши стервятникикинематографисты уже строчат сценарии.
Много радио говорит и об отключении основными каналами трансляций «Дождя». Конечно, причина не неудачный опрос о Ленинградской блокаде. Это только боязнь власти, в среде которой собственники, в том числе и собственники телеканала, боязнь каких-нибудь социальных событий и потрясений.
Днем сначала читал дневники и письма Байрона, а потом что-то из пропущенного, вернее из размагниченного, вставлял в свою дневниковую Португалию. Кажется, нашел тон, но моя ирония по всякому поводу мне и самому не всегда нравится. Прочел также статью Стефана Цвейга о тайне Байрона, о мотивах его чуть ли не изгнания из Англии. История здесь занятная, Байрон все сам в письменном виде, как мемуар, постарался объяснить, но все заинтересованные люди, в том числе его жена и ближайший друг, все боялись и документ по общему согласию сожгли. Особенно отвратительно выглядят здесь друг и жена, племянница знаменитой любовницы Байрона леди Лэм. Как все переплелось!
Вечером обнаружил, что у большого экрана на улице англичане поют караоке. Тексты на экране кажутся довольно ничтожными, но есть и смысл, и чувства. Впервые внимательно и довольно много слушал Элтона Джона.
6 февраля, четверг. Сначала о подростке-стрелке. Адвокат говорит, что вполне разумный мальчик. Детский максимализм, пожалуй, не по годам развит. Говорит, что уже не хочет умереть. «А вначале хотел?» — «Хотел донести свою жизненную позицию, а потом умереть.» — «А в чем твоя жизненная позиция?» Здесь ответа нет. Хотел, чтобы его заметили.
Родители на связь с прессой не выходят.
После вчерашней довольно издевательской жалобы иностранных журналистов на гостеприимство в Сочи — не все отели работают и не все в них работает — больше пока никаких известий, но они будут.
Вчера в отель прибыла довольно большая компания русско-
перекликающихся. Кажется, с Украины. Стало повеселее, дамы радуют, да и кавалеры иногда тоже. У дверей столовой висит объявление, что в ночных костюмах и трусах появляться не следует. Но юные леди утерпеть не могут, демонстрируют свои немереные ноги и премилые, все в дырочках, по моде времени, штанишки.
Утром, еще в постели, читал и учил английский, днем с С. П. ходили в поселок в аптеку. Это совсем не та Индия, которую впервые я увидел лет сорок пять назад. Понимаю, зажиточный штат, но тогда бедность лезла из каждой щели, а всеобщую бедность не спрячешь. Возможно, это слишком оптимистические выводы, но за прошедшее время и относительно нашей страны Индия ушла вперед.
Шли в аптеку сначала буквально по лесу, в котором стоят кудрявенькие дома. Лес не огорожен. Заборы здесь как-то не в моде и носят, скорее, декоративное значение. Нет особых замков и запоров. На воротах одной из вилл висит замок, какой мы вешаем себе на чемодан. Если и бедность, то очень невороватая. А между тем над побережьем по несколько раз в день летают серьезные военные самолеты. Здесь все рядом — воинственный Пакистан, молчаливый Китай, и везде старые недовольства и перенаселенка.
В поселке большой стадион для игры в футбол, торговые лотки с пыльными прилавками, но в коробках и пачках все то же, что и в родных супермаркетах. Аптека без дверей и окон — огромный прилавок, но комната за ним вся заставлена стеллажами с разными лекарствами. Видимо, в сельской аптеке есть все или почти все. Если лекарств так много, то кто-то их пациентам, значит, выписывает.
В обед опять новости из Москвы. Как я и предполагал, мальчик-стрелок родился не в простой семье. Его дед — генерал ФСБ, отец работает в НИИ силовых структур, все, по словам корреспондентов, невозможно засекречено. Почти представляю разговоры, которые могли вестись в этой семье.
Дочитал том писем и дневников Байрона. Крупный прозаик, точный наблюдатель, смелый человек. Отчетливо сознавал свою литературную судьбу, многие письма написаны с оглядкой на будущего читателя. Можно поговорить и о греческих его приключениях — организация отрядов сопротивления, часто за собственный счет. О них — в «Кефалонском дневнике». Почему-то здесь вспомнил Лимонова. Прочел также большую юношескую поэму Байрона, до которой давно добирался, — «Английские барды и шотландские обозреватели», — нагло и бесстрашно, перетягивая внимание публики на себя, в известной степени несправедливо, разнес всю действующую тогда литературу. Как начинал! Прием, действующий без промаха. Почти с него — сатирического обзора действующих коллег — начинается и «Дон-Жуан».
Вечером опять ужинали на улице; администрация постоянно, напрягая персонал, что-то устраивает. Во время ужина под звездами на сцене замечательно работали китайские жонглеры с огнем. Внезапно вырубили свет, и оказалось, что на сцене три факела пламени.
Продолжение следует
