Она умна и красива. Ее можно назвать киносимволом последней пятилетки, потому что время затребовало на экран деловую женщину с благородной внешностью. Независимую и покорную, напористую и осторожную. Хотя образы, созданные ею в кино, редко совпадают с тем, что она могла бы сыграть. Как, впрочем, и в театре. Словно время затребовало, но оказалось не совсем готово. В этом году Ирине Метлицкой исполнилось 33 года. И она воспринимает судьбу, как интересно мыслящего режиссера, под руководством которого ей любопытно жить.
- Ирина, как чувствует себя женщина в возрасте Иисуса Христа?
- А откуда вы знаете, что я в возрасте Христа?
- Вы сами не скрываете это в интервью, говоря, что родились в год Быка. Можно высчитать.
- А-а. Я жду чего-то хорошего от этого года. Он только начался: у меня день рождения был 5 октября. И если задаться вопросом, как я себя чувствовала, проснувшись в возрасте Христа, то могу ответить: очень гармонично.
- Вы живете в очень напряженном ритме, такая стремительная личность, все время в прилетах-улетах, вас не тревожит мысль, что чем больше вы торопитесь успеть, тем больше упускаете?
- Мне жалко, что я еще многого не успеваю, физически не успеваю.
- Морально надорваться не боитесь?
- Я надеюсь на свой год. Морально, конечно, тяжело. Но мне кажется, что у всех творческих людей, чья работа связана с нервными нагрузками, организм приучен сохранять баланс. Почему артисты говорят, что самое страшное в нашей профессии – неопределенность, когда неизвестен распорядок жизни. Это означает невозможность распределить силы. Когда я знаю свой график в течение года, где у меня будет тяжелый период, где отдых, я заранее автоматически настраиваюсь, и все проходит замечательно. Такая вот психологическая зависимость от работы.
- Что приводит женщину в актрисы?
- Каждую – свое.
- А вас?
- Когда я снималась в десятом классе в фильме «Расписание на послезавтра», почему-то меня это захватило. До этого я мечтала стать балериной. А сначала – эстрадной певицей. Когда ложилась спать, я прокручивала в голове целые художественные сериалы: я – такая-то, я – такая-то. И любила просто под музыку закрывать глаза, то есть слушала музыку и видела, как танцую, выстраивался определенный танец. Все эти мечты взаимосвязаны. Подсознательно я тянулась к игре, к сцене. На сцене бывают мгновения, когда ты чувствуешь, как на всех людей, смотрящих на тебя, ты будто накидываешь некое покрывало. Это не власть над ними, власть – вульгарное, неточное слово…
- Обладание?
- Нет. Происходит слияние душ: твоей и людей вокруг тебя. Твои чувства испытывают и те, кто в зале. То, что замирает в тебе, так же замирает и в остальных. Наверное, это самое большое удовольствие, которое может быть в жизни. Можно сказать, что это любовь. Любовь ведь в высшем понимании и есть растворение одного человека в другом. Это не обязательно отношения между мужчиной и женщиной, чисто сексуальные, нет. Наверное, верующий ощущает подобное слияние душ во время молитвы. У меня были такие мгновения слияния с залом. И это дает мне право работать.
- Не получается ли так, что актерская профессия стирает половые различия? Какая разница душе, в какой она оболочке?
- Может, и возникает порой такое ощущение, что стирает, но это плохо, мне кажется. Вообще, почему какой-то актер становится вдруг кумиром? Потому что окружающие факторы так складываются, что у большого количества людей формируется определенное видение – образ. У этого образа лицо, к примеру, Мерилин Монро. Она совпала с потребностью в ее внешности. А потребность родилась из того, что люди читали, какую музыку слушали, как воспитывались. Мне кажется, что артист, который вдруг попадает в свой звездный час, не всегда бывает хорошим артистом. Идеалы меняются в зависимости от смены дизайна внешнего мира. Артист, как воплощение мечты не артистов. Мы немножко затеатрализировались: хороший артист – плохой… Я в жизни встречаюсь с человеком и чувствую, что он мне симпатичен, есть энергетическое совпадение. Так же и с артистами. Мне нравится эта личность, что бы она ни делала. А другому не нравится, какой бы замечательной ни была игра. Потому что во втором зрителе засел иной, симпатичный ему, образ. И всех он сопоставляет с этим идеалом. Общих критериев нет.
- Я знаю, что вам очень нравится Мэрил Стрип. А какой вы ее себе представляете?
- Да, очень нравится. Она удивительно женственная актриса, мягкая, нежная, но с очень сильным внутренним стержнем. Очень неординарная личность, судя по ее работам. Ведь как мы оцениваем человека? По его реакциям. Из них складывается ощущение. Мне хочется все время за ней наблюдать, что бы она ни делала. Неважно, удачная работа, неудачная, я наслаждаюсь общением с этим человеком через экран. Точно так же я безумно люблю Грету Гарбо.
- Вы знаете себе цену как актрисе?
- Я не должна себя оценивать. Можно, конечно, упиваться собственной значимостью. Это все равно, что говорить: я очень хороший человек. Я говорю так о себе, но в шутку. Есть ведь люди, которые меня не любят, которых раздражает сам факт моего существования, и раз есть хоть один такой человек, я не имею права сказать, что я хорошая. Этим как бы подчеркну, что он плохой, но у меня нет права его поучать, перевоспитывать. Он просто ничего не может с собой сделать – нет у нас контакта и все тут. Все люди – хорошие. И все артисты – хорошие. Но мне нужна эта личность, а другому – та.
- Вы как-то сказали, что хотели бы сыграть Гамлета. Чем он так завораживает, причем, и женщин, и мужчин?
- Нет, что касается меня, то это, конечно, шутка. Но в образе Гамлета, мне кажется, собрано все, что обычно случается с человеком. Пожалуй, больше всего люди боятся предательства, да? Человек несет в себе страх перед этой ситуацией, заранее ищет пути выхода из нее, способы переживания. А в этой пьесе именно такая ситуация. И каждый как бы проигрывает внутри себя, что он, наверное, так же не сможет это пережить. И считает, что только он понимает пафос и ужас подобного состояния бессилия. Точно так же, наверное, всех женщин привлекает история какой-нибудь феноменальной любви.
- Клеопатры?
- Да. Это желание показать всем, как женщина может любить, как это бывает прекрасно. Если вернуться к вопросу: почему выбираешь актерскую профессию? – то из-за такой вот возможности проиграть все ситуации. Как у нас говорят – прожить много жизней, прочувствовать разные ситуации изнутри. Устраиваешь некий экзамен самому себе, с одной стороны, и испытываешь много разного в жизни. А чем привлекает актрис образ Гамлета?.. Мне кажется, он написан таким, каким в представлении большинства женщин должен быть мужчина. Сочетание мужественности, жестокости с безумной нежностью, со способностью любить. И всегда женщине хочется приобщиться к идеалу мужчины. Как в пьесе «М.Баттерфляй»: «Только мужчина знает, как должна вести себя женщина». Но ведь и каждая женщина знает, как должен вести себя мужчина. Такой же перевертыш. С этой точки зрения «Гамлет», видимо, написан наиболее гениально.
- Ирина, а что приводит женщину замуж?
- Я что-то не помню.
- Как вы познакомились с Сергеем?
- На спектакле. Ну что значит замуж – не замуж… Замужество – это форма быть рядом с человеком всю жизнь. Если ты не можешь без него обходиться. Для меня это так.
- А зачем женщине мужчина?
- Ну, если говорить с долей иронии, то для того, чтобы было куда изливать свою любовь. Женщина – весьма любвеобильное создание, она живет потребностью заботиться, оберегать, и ее счастье, если она находит достойный предмет для проявления этой потребности, а еще большее счастье, если этот предмет отвечает не меньшим запалом. Это такие вещи, которые трудно раскладывать по полочкам.
- Но как вы все-таки познакомились с Сергеем?
- Мы играли двух влюбленных в спектакле театра «Современник». Он уводил меня из спорта, а тренер не разрешал, и была целая трагедия.
- Можно ли сказать, что это первая и последняя ваша любовь?
- Вообще-то лучше мы не будем это печатать, потому что, что бы я сейчас ни ответила… Потому что мое мнение совершенно определенное – человек не может знать того, что с ним произойдет буквально через час, он не ведает, что ему суждено в этой жизни. Но если я так отвечу, будет обида, причем, вековая. Поэтому лучше этот вопрос не затрагивать.
- А как муж вас обычно называет?
- Тоже не скажу. Один раз какому-то журналисту проболталась, а он очень обиделся, сказал, чтобы категорически этого не было.
- Он у вас очень суровый?
- Да, очень строгий.
- Можно сказать, что муж держит вас в ежовых рукавицах?
- Нет, он скорее оберегает меня от всего лишнего. Хотя это относительно. Кто-то считает, что это не лишнее, кто-то – наоборот. Вообще вся жизнь относительна. Понимаете, я такой человек… Вот у меня есть своя жизнь, но, когда сталкиваюсь с людьми, ведущими совершенно иной образ жизни, я с интересом принимаю и то, что у них. За исключением каких-то очевидных патологий, хотя их я тоже могу понять. Я никого не осуждаю. Без кокетства, мне действительно все интересно и многое нравится. А Сережа – более цельный человек. Он считает, что надо так и так, и больше никак. По моему мнению, никого нельзя насиловать. Каждый сам выбирает и строит свою жизнь. Пусть человек стонет, что жизнь его не удалась, но он получил именно то, что хотел.
- Вам по этому поводу не говорят, что у вас каша в голове?
- Нет, я же не все, что мне любопытно, пробую сделать. Вот мне, например, нравится, что люди ходят в ночные клубы, на дискотеки, развлекаются. В принципе, у меня бывает такое желание – пойти. И мне, возможно, понравится там. Но я понимаю, что это немножко не мое. И начинаю просто представлять эту ситуацию, и чувствую, что нет, мне туда не хочется, хотя мне тут же приводят много доводов: а почему бы не попробовать?
- Какие-то вещи можно пережить мысленно?
- Конечно. Зачем переживать это по-настоящему? Можно представить и понять, твое это или нет. Я еще ни разу не ошибалась, когда примерялась к каким-то вещам. Я уважаю людей, которые могут в чем-то раствориться, чем-то сильно увлечься. И уважаю их увлечения.
- А что приводит женщину к материнству? Вас, не женщину вообще?
- Я очень люблю детей. Можно заниматься разными делами, но дети – такая субстанция, которая есть, была и будет. И все остальное в мире происходит в результате рождения детей, которые рожают следующих. Такая вот человеческая заданность, помимо всего остального. Нужно оставить после себя если не памятник, то покрутить дальше какой-то винтик. Может, это покажется обидным, каждый же думает, что он рождается для чего-то немыслимого, но, к сожалению, когда человек проживает жизнь… Все равно у каждого есть свое домашнее задание.
- Вы свое знаете?
- Я смогу сказать об этом только в конце жизни. Может, я сейчас вообще ошибаюсь, иду не по тому пути. Вдруг через полгода или год моя жизнь резко переменится, и я начну с фанатизмом заниматься какими-то иными вещами, и обрету то, ради чего родилась.
- Вы как-то сказали, что не очень доверяете фанатикам, что от них добра не жди. Но Жанна д, Арк, которая вам интересна как личность, мне думается, была фанатиком. И любой талантливый человек одержим своим талантом.
- Да, я боюсь фанатичных людей. Фанатизм – это зацикленность на определенной мысли. А одержимость – немножко другое, мне кажется. Жанна д, Арк была одержима. Может, я неправильно понимаю наш великий и могучий русский язык, но для меня фанатик – это человек, который кроме одной своей идеи не воспринимает ничего. Одержимость же – это не идея, а движение к ней. Движение в пространстве, где возможно существование и других идей. Тогда как дорога фанатика узка.
- Но себя вы одержимой не считаете?
- Не знаю. Наверное, я одержима, если что-то делаю.
- Вы говорили, что вам интересно было бы сыграть Жанну д, Арк при всей нелюбви к общественной работе. А потом вы вдруг стали общественницей – вице-президента Фонда социальных изобретений, ответственной за российско-американские культурные связи…
- Но поскольку сейчас меня закрутила моя непосредственная работа, то с этим делом все немножко затормозилось. Я просто не успеваю им заниматься. Хотя люди, с которыми я работаю, очень меня любят, все время говорят, чтобы я их ни в коем случае не забывала. У меня очень много разных идей, но нужно от дорогого отказаться, чтобы их реализовать.
- А семейная киностудия «Никита и Петр», названная в честь детей, еще существует?
- Существует. Сережа запускает кино – «Ревизор». Как режиссер. Еще сейчас репетируется спектакль, где Сережа предложил мне стать художником по костюмам. Современная пьеса, где у героев от силы по два-три костюма, но мне понравилось предложение. Я, конечно, не профессиональный художник и смешно на что-то претендовать в этом качестве, но меня всегда влекла возможность поучаствовать в создании формы, попытаться воплотить визуально то, что переживаешь. В последнее время мне часто говорят: такое ощущение, что скоро вы уйдете в режиссуру. Но я понимаю, что это не мое. Просто бывает так: я читаю сценарий и представляю, как буду играть, и у меня практически складывается в голове кино, я вижу, как это должно быть снято. И обидно в начале работы с режиссером, наталкиваться на то, что твое представление абсолютно не совпадает с его. В худшую сторону не совпадает. Не то, что я такая замечательно умная, просто сталкиваюсь с ней моей эстетикой. А безумно хочется работать с людьми, имеющими схожие эстетические нормы. К сожалению, это практически невозможно – собрать команду людей, одинаково ощущающих мир. Но, мне кажется, только в этом случае можно родить произведение искусства действительно мирового масштаба. Сейчас же режиссеры как правило навязывают всем свое представление: и оператору, и художнику, и актерам. И чаще всего получается ни то ни се, есть какой-то диссонанс: либо режиссера с оператором, либо режиссерами с артистами, либо с художником. Он идет на некий компромисс, потому что кто-то не достаточно понимает, что он хотел сделать.
- Вы продолжаете рисовать или это осталось увлечением детства?
- У меня нет времени, я только смотрю, как Никита, старший сын, рисует. И хочу отдать его в хорошие руки, чтобы научился технике. Может, ему это пригодится в жизни. Кто знает, что его увлечет.
- Он ходит в обычную школу?
- Нет, он ходит в английскую спецшколу. Она какая-то экспериментальная, у них странные предметы со странными названиями.
- Вы ему помогаете учиться?
- Он только пошел в первый класс, а я уехала на съемку, поэтому с помощью пока не получается.
- А вы владеете иностранными языками?
- Я знала немецкий. Но забыла, поскольку нет постоянного общения. Хотя, бывая в стране с этим языком, спустя два-три дня, я начинаю говорить, сама не понимая о чем. Переспрашиваю, люди отвечают, я даже что-то понимаю. То есть на подкорке знание осталось. У меня была замечательная учительница Вероника Михайловна, которая думала, что я пойду в иняз.
- У вас не бывает так, что, увлекаясь человеком, вы увлекаетесь и его занятием?
- Это про меня. Я хочу понять, почему мне человек нравится, и отсюда мне хочется понять, почему ему нравится его дело. Я б, наверное, могла в любой профессии работать.
- Как вы осознаете, что очередной жизненный этап вами исчерпан?
- Мои этапы это: школа; институт, хотя институт плавно перешел в театр, с конца второго курса я уже играла на сцене; театр «Современник»; театр Виктюка. Сейчас у меня другой этап, не знаю, сколько он продлится.
- Тяжело переживаете переходы?
- Я тяжело переживала уход из «Современника». При всех легендах о травле молодых артистов в этом театре, там были один-два человека, которые меня не любили, правда, и они потом смирились. Но основные артисты, народные, которые самые, казалось бы, страшные, меня любили. И зовут вернуться. Волчек и все-все-все. И во мне живет ностальгия по такому вот отношению. Потому что, к сожалению, у моего любимого режиссера Виктюка все было резко противоположное. Когда я от него уходила, я понимала, что не могу не уйти. Этот тот вариант, когда любишь не то, что человек делает как режиссер, а любишь человека как личность. Я потеряла близкого человека, потому что он стал другим. Сейчас он зовет меня назад, предлагает восстановить «Лолиту», предлагает новую работу – «Философию в будуаре», опять свою «Венеру в мехах», но я понимаю, что это фактически нереально, потому что у них уже все развалилось, ни денег нет, ни театра. И еще – я твердо знаю, что никогда нельзя возвращаться к тому, что было тебе дорого. Не выйдет. Нельзя восстанавливать даже очень хорошие спектакли. Этот период жизни был и ушел. С точки зрения эмоций. А с точки зрения логики, мне это уже не нужно. Я была в такой эйфории от работы с ним, от взаимопонимания на уровне полу мысли, мне казалось, что ему под силу любой материал. Но так сложилось, что те наметки, то направление, которым он нас поманил, к сожалению, он оставил и пошел совершено в другую сторону. Мне кажется, он возвращается к самому себе, к худшим своим проявлениям десяти- двенадцатилетней давности, к чернухе, к патологии. Я не хочу в этом участвовать. Хотя очень его люблю. Мне безумно жалко свое чувство, которое было и было удивительным. Но это – прошлое. Возвращая его, можно разрушить и память об этом чувстве, тогда совсем ничего не останется. По моей инициативе у Виктюка перестали играть «Мистерию о не рожденном ребенке». Я почувствовала на первом же спектакле, что зрители отторгают происходящее на сцене. Все устали от скандалов, проблем, отрицательных эмоций. Я сама устала. У меня после этого спектакля всегда оставалась тяжесть на душе. Мне всегда хотелось и хочется в работе трепетных, тонких, нежных чувств. Но так получалось, что я со своим стремление ввысь, всегда опускала зрителей в какую-то бездну. Сейчас жду выхода на экраны фильма Александра Черныха «Я люблю», по прозе Виктории Токаревой. Там есть, как мне кажется, и трепет, и нежность. Полфильма я молчу, эту часть не видела, а на озвучании видела вторую половину, и мне понравилось.
- А кто все-таки будет играть Анну Каренину в фильме Сергея Соловьева, вы или Татьяна Друбич?
- Не знаю. Официально мне никто ничего не говорил, но окружающие утверждают, что я. И Соловьев таинственно говорит: будем работать. Он еще хочет делать со мной спектакль по «Идиоту». Я люблю этот роман. Мне кажется, тема Настасьи Филипповны созвучна теме Анны Карениной. Тоже метания женщины между интеллектом и физической страстью.
- Ира, а вы плачете в жизни?
- Да. Очень борюсь с собой.
- Почему?
- Ну, не хочется же плакать! Хочется всегда быть сдержанной, спокойной. Думаешь: как же люди умеют легко через все проходить, как у них это получается? Как добиться такого совершенства?
- Вы боитесь чего-нибудь?
- Я в основном боюсь за детей. Страхи связаны с ними.
- Есть ощущение, что семья – ваш тыл?
- Естественно, как же без этого. Семья должна быть тылом, иначе для чего ее заводить?
P.S. Этот разговор состоялся 13 октября 1994 года в буфете Дома кино. Наверное, Ирина еще не знала о своей болезни. Но меньше, чем через год диагноз был поставлен – рак крови. И 5 июня 1997 года Ирина Метлицкая умерла на 36-м году жизни.
