Ухожу из жизни. Опускаю свою голову не перед пролетарской секирой, должной быть беспощадной, но и целомудренной. Чувствую свою беспомощность перед адской машиной, которая, пользуясь, вероятно, методами средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело и уверенно… В настоящее время в своем большинстве так называемые органы НКВД — это переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников, которые, пользуясь былым авторитетом ЧК, в угоду болезненной подозрительности Сталина, боюсь сказать больше, в погоне за орденами и славой творят свои гнусные дела…
(Николай Бухарин)
К моменту завершения крупных судебных процессов старые противники Сталина или его бывшие союзники, напоминавшие ему о прошлом, были все уничтожены или томились в лагерях. Масштабы репрессий были поразительными. Сегодня в нашем распоряжении нет еще точных данных и документов, а приблизительные оценки трудно принять без сомнений. Ряд трудностей возникает при анализе переписей населения. Неясно также, можно ли отделить миллионы невинных жертв, заключенных в лагерях, от уголовных или политических преступников или от нескольких миллионов германских и других военнопленных. Располагая имеющимися сегодня сведениями, трудно определить свою позицию в данном вопросе. И если историк со спокойной совестью все-таки намерен приводить цифры, он обычно отдает предпочтение авторам, в беспристрастности которых уверен. К таким авторам относится и неоднократно упоминаемый в этой книге Рой Медведев. Он считает, что с учетом даже «запрещенных» Сталиным итогов переписи населения 1937 года чистки по политическим мотивам в 1936 — 1939 годах затронули 4 — 5 миллионов человек, приблизительно 10 процентов из них было расстреляно. Они не только не относились к категории классовых врагов, а вообще в большинстве своем являлись руководящими партийными, советскими и хозяйственными работниками, армейскими командирами. Если же говорить об общем числе репрессированных за весь период правления Сталина, то Р. Медведев полагает, что контингент Гулага (Главного управления лагерей НКВД) насчитывал 12 — 13 миллионов человек. Разумеется, эти данные будут еще долго являться предметом дискуссии в научных кругах, так же как и политический, социальный и национальный состав тех, кто находился в лагерях, ведь следует считаться с весьма смешанным составом лагерных заключенных — от кулаков до военнопленных. Но историку придется разбираться не только в причинах, по которым люди попадали в лагеря, но и устанавливать различия между типами лагерей, их функциями, режимами и внутренним распорядком.
Для того чтобы оценить масштабы репрессий, обрушившихся на партию, достаточно сослаться на то, что приблизительно 80 процентов делегатов XVII съезда ВКП(б) были репрессированы. Большинство членов и кандидатов в члены ЦК были арестованы и физически уничтожены. В свете этого становится понятным и, во всяком случае, не вызывает уже изумления, что на родине Сталина, в Грузии, из 644 делегатов Х съезда компартии республики, проходившего в мае 1937 года, были арестованы, сосланы или расстреляны 425 человек.
На XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 года члены партии со стажем до 1920 года составляли 19 процентов делегатов, в то время как на предыдущем съезде их насчитывалось 80 процентов. Примерно так же Сталин расправился и с руководящим составом Коминтерна.
Хотя обвиняемые на больших процессах 30-х годов, так называемые «преступники», «враги народа», относились к руководящим кадрам Коммунистической партии, все-таки нельзя однозначно утверждать, сознавали или нет работники центрального аппарата, что же творится в стране. Н. И. Бухарин, в 20-х годах питавший дружеские чувства к Сталину, даже в своем прощальном письме не говорит о действительной роли Сталина. Н. С. Хрущев, который в 1931 году был секретарем Бауманского, а затем Краснопресненского райкома Москвы, а в 1934 году стал во главе МГК ВКП(б), тоже не понял причин террора и, несмотря на репрессии или, точнее говоря, из-за них, безоговорочно верил Сталину и НКВД. В своих мемуарах он признает, что сам активно участвовал в поддержании психоза репрессий.
Или ты слепо веришь — тогда твое служение делу основывается на личной самоотверженности, и у тебя остается шанс выжить. Или ты сомневаешься — тогда твоя самоотверженность дает трещину, и ясно, что ты пропадешь.
В советском обществе тех лет происходили большие перемены. Характерной чертой общественных процессов было то, что миллионы бывших рабочих и крестьян становились преподавателями, служащими, офицерами и инженерами. Как это ни парадоксально, но такие преобразования укрепляли социальную базу сталинского руководства. Классовый состав населения за 1913 — 1939 годы изменился следующим образом. В 1913 году рабочие и служащие составляли 17 процентов всего населения, а в 1939 году — 50 процентов. При этом удельный вес рабочих вырос с 14, 6 до 33, 7 процента. В 1924 году, за четыре года до коллективизации, доля кооперированных крестьян составляла 1, 3 процента, а в 1939 году колхозников было 47, 2 процента. Доля крестьян-единоличников и некооперированных кустарей с 66, 7 процентов в 1913 году снизилась к 1939 году до 2, 6 процента.
В то же время в эти годы сформировался весь механизм комплекса явлений, позднее названного «культ личности», получило распространение безмерное прославление личности и гениальности Сталина. Когда в конце 1929 года праздновалось 50-летие Генерального секретаря ЦК, многие еще помнили, как Ленин в 1920 году отклонял все жесты в свой адрес, прекрасно представляя, как важно в интересах социализма покончить с привычками, укоренившимися в России. Все это позднее сопоставлялось с тем, как ораторы на XVII съезде партии, а позднее пропагандистский аппарат, публицисты (особенно выделялся редактор «Правды» Л. Мехлис) превращали культ личности в каждодневное, привычное явление для масс, причем в буквальном, религиозном понимании этого слова. Илья Эренбург писал: «В представлении миллионов людей Сталин превратился в мифического полубога; все с трепетом повторяли его имя, верили, что он один может спасти Советское государство от нашествия и распада». Печать все чаще и все интенсивнее связывала с личностью Сталина все экономические, политические и научные успехи, за которые советский народ платил огромную цену. Культовое восхваление, курение фимиама, глубоко чуждые подлинным большевистским традициям, со временем превратились в составную часть системы личной диктатуры Сталина, которую он создавал с методичной основательностью на унаследованной исторической базе.
И. Эренбург описывает свои впечатления от увиденного на родине, когда он вернулся домой после длительного пребывания за границей и присутствовал на I Всесоюзном совещании стахановцев. Тогда он впервые встретился с проявлениями культа, переходившими чуть ли не в массовую истерию. «Вдруг все встали и начали неистово аплодировать: из боковой двери, которой я не видел, вышел Сталин, за ним шли члены Политбюро… Зал аплодировал, кричал. Это продолжалось долго, может быть десять или пятнадцать минут. Сталин тоже хлопал в ладоши. Когда аплодисменты начали притихать, кто-то крикнул: „Великому Сталину ура!“ — и все началось сначала. Наконец все сели, и тогда раздался отчаянный женский выкрик: „Сталину слава!“ Мы вскочили и снова зааплодировали». Эренбург чуть позже отмечает: «Я поймал себя на том, что плохо слушаю — все время гляжу на Сталина. Оглянувшись, я увидел, что тем же заняты и другие».
Религиозное восхваление Сталина деформировало сознание людей, их образ мышления, оказывало парализующее влияние на искусство, вообще на духовный облик общества. Атмосфера постоянного террора и подозрительности отравляла человеческие взаимоотношения. Все это являлось особенно разительным контрастом по сравнению с революционными экспериментами и инициативами 20-х годов, направленными на создание новой культуры и новой цивилизации. Обыденное мышление людей пронизывал страх, выражавшийся в обязательных канонах культа. И в это же время слова Сталина: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее» превратились в плакатный лозунг. Известно, как инструктировал Сталин С. Эйзенштейна, работавшего над фильмом «Иван Грозный». Его пожелание состояло в том, чтобы режиссер показал Грозного устрашающим — «Ивана надо сделать великим в глазах народа».
Продолжение следует
