- Когда вы поняли, что пойдёте в педагогический на исторический?
- Осенью я уже понимал всё-таки, что я, наверное, иду на истфак, а на какой - это, скорее, был апрель, я понимал, что это всё-таки будет Городской педагогический, я уже туда записался, направил документы, я уже не помню, как эта процедура проходила...
Устный экзамен. Очень хорошо помню, какой экзамен я сдавал. Как и положено, выпускное сочинение. Помню тему, которая там была, очень хорошо. Тогда был эксперимент с сочинением: нам дали пять тем очень красивых и ещё одну свободную.
Тогда были совмещённые экзамены. Хитрость заключалась в том, что их принимали не школьные учителя, а вузовские преподаватели.
Приезжали просто представители. Были, конечно, свои учителя, но решающее слово было только за ними. Соответственно, и сочинения проверяли. Это вообще письменный текст, школьная оценка существовала для выпуска, а дальше... То есть это похоже на ЕГЭ, только в чуть-чуть другом формате тогда. Оно технически гораздо более затратно было. И поэтому это были как бы экзамены: в этом смысле было легче, что ты сдаёшь их в школе, это была система договора между некоторыми, но всё равно чужим людям, конечно. То есть сидят свои, но приходили... Оказалось, что свои были гораздо жёстче, чем чужие, потому что в гимназии был всегда высокий уровень требований. В хорошем смысле завышенный, такой, как мне кажется, должен быть.
Конкурс в институте существует вне зависимости от того, как это происходит. Сейчас он тоже есть. Но там никого не видят. Они подают теперь вообще заочно. Конкурс тоже был, только он был для меня заочный. Документы передали, и дальше я ждал просто, поскольку это были высокие баллы, то есть там было "пять" и "пять", что-то такое, или "четыре" по сочинению, в общем, была высокая степень надежды, что всё будет хорошо. Так и случилось, я поступил с большим запасом. Может, там ещё что-то было, я, честно говоря, не помню.
- И два месяца гуляли?
- Да, на родной Волге. Собственно, в палатках... Это же лагерь, который я придумал для детей, он, в общем, в каком-то смысле был продолжением того большого лагеря, который многие-многие годы был когда-то в Полиграфическом институте, в котором я воспитывался, поэтому в палатках на берегу реки я...
- Поступили.
- О, это очень интересный эффект. Это эффект, который, не в обиду моему институту ни в коей мере будет сказано, эффект для всех многие годы...
- Он был ведь молодым, институт?
- Не в обиду институту будет сказано, это эффект, который испытывают все выпускники нашей гимназии, по-моему, без исключения, вне зависимости от того, в какой бы самый крутой вуз на свете они ни поступали. Это эффект чудовищного разочарования. Это эффект...
- Разочарования или огорчения, обиды, непонимания?
- Нет-нет, не обиды. Огорчения - да, а разочарования - даже не просто разочарования, а брошенности и диспропорции восприятия.
- Другой мир.
- Да не просто другой, а: "Как это? Вот тот и..." Понятно, что это было первое ощущение. Я не хочу, повторюсь, обижать университет.
- То есть школа вас абсолютно не готовила к реальности жизни.
- Да ну, о чём вы говорите? Нет, вообще не о том. Вы не понимаете меня. Я о другом говорю. О том, что есть мир, в котором всё по высшей планке, по-настоящему, где всё и интеллектуально высоко, и образовательно сильно, и по-человечески так, как должно быть, попадаешь туда, где, в общем, как не должно быть. Где общий уровень требований - ну, так скажем... Где, простите, эти элементарные вещи мы делали в восьмом классе. Вообще мы про всё это читали. Как-то смешно. Где багажа ресурсов хватало на первый курс просто с лихвой, можно было плевать в потолок, ничего не делать.
Это чисто образовательный такой ресурс. А человеческий - это была тоска по насыщенному общению, глубине, восприятию, всему. В этом смысле возврат в школу был совершенно естественным, потому что там всё подлинное, а тут как-то не случилось, хотя это не совсем было так. Это был, повторюсь, первый эффект, он был крайне обидным, просто до неприятности, но потом, когда начинают выстраиваться новые отношения, люди, с которыми я очень дружен до сих пор, есть такой малый коллектив близких мне людей из университетской поры, яркие, сильные преподаватели, которые, конечно, задавали интереснейшую планку. Это был вообще восторг - присутствовать на их лекциях, работать на семинарах.
Просто студенческая жизнь, хулиганство наше, какие-то конфликты, какие-то этапы спасения, кто-то вылетал, мы пытались его сохранить, удержать и так далее. Другая, конечно, студенческая жизнь, свобода, уверенность, какие-то первые заработки.
- У вас мальчиков сколько было?
- Больше половины, истфак. Нормальная была пропорция. Там совершенно естественная была среда: девочек было много, мальчиков было много, абсолютно поровну, нас было сто человек в потоке, всё было в этом смысле хорошо, разные все были: и хулиганы, и увлечённые, и такие суперпогружённые в предмет. Единственное, что было: это был вновь созданный институт. Университет, он никогда не назывался институтом. У нас не было традиции. То есть обычно человек попадает из десятого-одиннадцатого класса, вышел он самый крутой, а тут он самый маленький. Мы вышли - и мы одни. Над нами никого нет. Конструкция только создаётся. Нет ни традиций, ни старших товарищей, на которых надо смотреть и перенимать опыт.
И этой какой-то инициации в том или ином варианте, конечно, не было. Но зато, когда мы прожили год, и пришёл наш первый курс, наша крутизна в этом смысле, сыгравшая дурную шутку, была все пять лет. Причём хулиганьё мы были, конечно, редкостное, это было интереснейшее время некой фантастической свободы, позволявшейся в институте, да и не только. Я помню, что в школе в старших классах совершенно серьёзно, это был не популизм, не заигрывание со школьниками, обсуждалась возможность совершенно серьёзно открытия курилки для старшеклассников. Без дураков. Ну, курили же всё равно.
Родители знают, что курят. Давайте. Это не была игра в демократию. Мне кажется, слава Богу, что не открыли, но то, что это было предметом обсуждения, это было такое веяние времени, если хотите. И у нас в институте, в общем, всё было примерно очень похоже. Степень свободы и вольности в общении была какая-то невероятная. Хулиганили мы изрядно, это тоже было. Не гадко, нет. Но залихватски, что называется. Всякое бывало. Прогуливали, конечно.
- Какие воспоминания остались от студенчества?
- Самые яркие. Они разнообразные, они пёстрые, потому что это был период бурного взросления, свободы, поисков решений, это были интересные и яркие открытия с точки зрения познания, вообще это был такой именно период, конечно, свободы.
- Но истфак всегда считался везде очень политизированным. Ближе к политике, чем биологический...
- Вы знаете, я даже больше могу сказать. Был такой политклуб "Открытая трибуна", который придумал наш декан, он человек был не в чистом виде политизированный, но его работа всегда была связана с молодёжными движениями, с партиями - профессиональная сфера интересов.
Он предложил, собственно, этот клуб учредить, и когда он перед нашей такой достаточно незаинтересованной толпой первокурсников об этом как бы увлечённо рассказывал, а у него был образ такого классического товарища из партийной структуры, не очень способный увлечь хоть какой-нибудь идеей, я бы так сказал, при общем нашем очень тёплом к нему отношении. Евгений Иванович ходил походкой моряка, и любой разговор, который начинал, начинался со слов:
"Когда я служил комсоргом в бригаде торпедных катеров..." Вот примерно так. Хотя он был доктором наук, не был, а есть, он работает, слава Богу, до сих пор, уже очень пожилой, наверное, человек, я давно его не видел. Но, тем не менее, когда он нам об этом рассказывал, было так грустно на него смотреть, что это всё никому не интересно.
Может быть, кто-то захочет, а никто не хочет. И как-то жалко его стало: "Ну, давайте возьмёмся". И, в общем, бывали более удачные заседания, бывали менее удачные, но что такое политклуб? Ну, приходил какой-то приглашённый Евгением Ивановичем человек, организовывали эту встречу или диалог, вопросы, ну, и на этом всё, в общем, завершалось, хотя кто-то какие-то работы по этому поводу писал, но это не бурная была такая научная жизнь.
Политизированности не было почти совсем такой, какая была бы связана с факультетом. Но вообще внутри политики мы, конечно, были. Выборы 1996 года ельцинские и предшествующие выборы парламента тоже были с нами связаны, было очень смешно.
Как сейчас помню, был декабрь 1995 года, выборы прошли, понедельник, и там старшие товарищи спрашивают: "Молев, а ты за кого голосовал?" Я говорю: "Я не ходил". "Как? Да нельзя!" "Да послушай меня, мне семнадцать". "Как?" "Да вот так, мне пока ещё нельзя". А в его сознании, мы проучились полгода вместе, он был абсолютно убеждён: "Молев, тебе семнадцать?" Ну, да - я большой, здоровый, и мне семнадцать. А дальше мы уже ходили на выборы, мы обсуждали, мы спорили.
Судьба страны нас, конечно, интересовала. Но повторяю, это не было полем студенческим, это были просто межличностные диалоги. Хотя бывало, что и на каких-то занятиях возникали споры: лучше тогда или сейчас? А правильно ли?
И парадоксально, что очень хорошо помню спор, был замечательный преподаватель латинского языка, интеллигентнейшая женщина, очень убеждённо, эмоционально доказывало, что происходящее сейчас, эти перемены однозначно надо приветствовать, они ведут к лучшему. Не в смысле всё, что делалось, а принципиальный переход от той модели, которая была, к той, которая...
Ну, не очень знали, какая она должна выстроиться, но, как все ожидали, должна была случиться. Хотя уже на тот момент были... Была смена парламента, уже была Чечня и вообще много чего нехорошего.
- Война. Первая, вторая...
- Да. Но всё равно я думаю, что с наших юношеских, студенческих взглядов это воспринималось как какая-то другая жизнь. Мы были выходцами из СССР.
- А восприятие жизни того времени вашим студенчеством и вашими сокурсниками? Моё поколение шло к коммунизму, это понятно.
- Мы не шли уже к коммунизму, мы, конечно, шли к правовому государству. Я говорю, скорее, за себя, но, тем не менее, мы были адептами демократической модели, представлений о ценности человеческой личности и правах личности, однозначно понимали, что рыночная экономика - это общепризнанное благо и, собственно, в нём и надо жить. Да, оно жестокое, оно категоричное, но это благо, и так должно быть. И я даже думаю, что мы были несколько крайне либеральны, потому что, собственно, находились на волне этого отката. И даже, скорее, не всегда понимали, когда речь шла о социальных задачах государства и так далее. Но это всё в силу юношеского максимализма и восприятия.
- И одновременно видели нищету, талоны...
- Конечно. Ну, как? Я видел её в разное время, нищету, талоны, но у меня была моя стипендия и больше ничего. Родители не могли мне дать с собой даже карманных денег, у них их просто не было. Я покупал на половину стоимости проездной на месяц студенческий, льготный, ну а дальше - кроил где-то, подрабатывал, всевозможные конференции, семинары - во всём этом я активно принимал участие, где мог, не во всём, но во многом. Я был инициатором создания студенческой волейбольной секции на нашем факультете и был сам её руководителем, потому что у нас не было преподавателя, который мог её вести в нашем корпусе, и тогда нам декан согласовал, разрешил...
- Это на ВДНХ всё было у вас?
- Это был первый курс на ВДНХ, а потом мы переехали в замечательное совершенно место, на "Новокузнецкую" в помещение бывшего тогда уже Первого училища имени Ушинского. На Новокузнецкой, дом 16, как сейчас помню. И вот там все четыре года последующие были. И, собственно, секция уже была там, в большом зале пристройки, и я помню, мы, в общем, добились приличных успехов. Так что такой был опыт очень яркий. Мы стали победителями всего университетского турнира. Исторический факультет.
- И учились вы спокойно, ровно?
- Да не просто спокойно, я хорошо учился. Я бы сказал так - у меня есть огромное сожаление о том, что, конечно, я мог с гораздо большим КПД потратить это время с точки зрения исторического знания, конечно. Но я был успешным студентом, я вполне прилично учился, там были не только хорошие оценки, но и действительно результаты. Где-то увлечённо, где-то - менее, но я думаю, что я мог бы гораздо больше. Но во-первых, я работал уже в школе, у меня был какой-то приработок небольшой дополнительный.
- Но там мало платили очень?
- Ну, конечно, копейки, но, тем не менее, это как-то там на студенческую жизнь дальше, да где только не работал: какие-то совершенно маленькие, опять же, какие-то недельные подработки, где-то можно было работать на выставках, где-то работал стендистом, где как. И физически бывало где-то что-то погрузить-разгрузить, так тоже могло быть. Где приходилось, разные работы.
