- У вас не было военной кафедры.
- Не было.
- Вы ждали, что после окончания военной кафедры вас призовут?
- Нет, не ждал, потому что я с шести лет болен бронхиальной астмой, болен ей до сих пор, но, тьфу-тьфу, слава Богу, она не проявляет себя уже очень давно, периодически вспыхивает, а тогда, в детстве, я был болезненным очень ребёнком, часто болел, постоянно возвращался, были приступы, и в первую призывную комиссию, в шестнадцать, я проходил больничное обследование, там всё подтвердилось, очень хорошо помню, что это был период, когда все страшно боялись армии, от неё бежали, и со мной вместе были направлены ещё человек пять. Ну, направлены и направлены. И я потом видел, что они, в общем, понимают, какую задачу надо решать. Был чудовищный способ провокации на астматический приступ. Через ингалятор запускали гистамин, который должен провоцировать. Я этого не знал, но понимал, что что-то подобное должно быть. И когда мне сказали: "Сначала ты выдыхаешь, показываешь объём лёгких, пневмотахометрия так называемая, а после этого, пожалуйста, подышите минуту", я, когда взял это ингалирующее страшное устройство, я понимал, что я даже вдох не могу сделать, потому что мне становится плохо. В момент у меня стягивает лёгкие, мне больно. Но я доблестно подышал, не то, что спровоцировал, а прямо захлёбываясь, я с трудом выдул что-то. Мне потом дали ингалятор, который нейтрализует это всё, типа сальбутамола что-то, и дальше я кашлял ещё два дня, отходил от этой прекрасной провокации, но я знал, что она у меня есть.
Спустя лет десять или пятнадцать в этом же институте, в этой же больнице, уже обследуясь для того, чтобы как-то лечиться, я пришёл, конечно, к другим врачам, к более современному оборудованию, и понимаю, что сейчас со мной будут делать что-то подобное, напрягся, мне говорят: "Нет, не надо ничего, мы вас так померяем, а потом дадим вам сальбутамол". Я говорю: "А у меня же нет приступа". "Да, но если здоровому человеку дать сальбутамол, то разница в плюс будет такой. А если больному - то разница..." Я говорю: "Скажите, а пятнадцать лет назад эта гениальная мысль никому в голову не приходила?" Они говорят: "Нет, не только пятнадцать, и сорок, и пятьдесят - сколько раз проверяли". Тогда был вот этот вот, я бы сказал, варварский метод проверки на наличие или отсутствие проблем. Ну, иными словами, про армию вопросов не было никогда, потому что я был по состоянию здоровья не годен.
Вообще знал, что сдавали, но у нас это не то, что не было принято, даже представить себе это было невозможно, и слава Богу, что я с этим не сталкивался вообще никогда в жизни, кроме одного смешного случая: у нас был... Такого, я бы сказал, трагикомичного случая, он смешон лишь отчасти. Один из многих, у нас они часто сменялись, преподавателей физкультуры, который был прислан нам, один год он проработал и по понятным причинам... Он когда появился, уже было ясно, что он такой немножко странный: смешной, но, по внешнему виду, немножечко увлекающийся...
А когда мы поняли, что он не просто увлекающийся, а, как и положено хроническому товарищу, ему уже всё... То однажды мы с ним, совершенно какие-то страшные вещи рассказываю, но, тем не менее, после уже окончания учебных занятий зашли с одним моим коллегой (?), скажем, к Ивану Ивановичу, не помню, как его звали: "Товарищ, ну, как бы, надо быть..." "Ну, это ж... Ну, отчего же нет?" - сказал он. И мы на троих сели, прямо в спортивном зале. И говорим: "Зачёт же скоро будет". Не у нас - у нас я вёл спортивную секцию, Макс вообще был очень спортивный парень, никаких проблем не было с физкультурой. (Непонятно) А у него с собой... И мы, как бы не глядя, поставили зачёты в ведомости, он поставил, а не мы. Он так в разговоре с нами:
- Это кто?
- Ой, вот такой парень.
- А это?
- Ой, девочка замечательная.
Он поставил сначала нашей группе, потом - оставшимся трём группам, всему курсу, потом оставшемуся второму. И когда у него уже эта пачка проставленных зачётов была, он достал ещё юридический факультет: "Ну, давай, Иван Иванович!" И он проставил всем. И мы хотели доехать до юрфака, сказать: "Ребят, вообще вы нам немножко должны, потому что вам проставили зачёт физкультуры, потому что мы этого товарища напоили". Но мы особо его не поили, он выпил две рюмки и, собственно... Такое было. Но это был единственный случай.
Очень хорошо помню фразу, но не помню, кто её тогда произносил. Это была фраза не из телевизора, хотя, возможно, была взята откуда-то из открытых источников, кто-то из ближайшего взрослого окружения тогда произносил её. Я говорю сознательно "взрослого", потому что всё-таки это, скорее, не институтское воспоминание, а воспоминание более раннее, из старших классов, развал СССР. Тогда не говорили "развал", тогда это был роспуск, тогда это воспринималось, в общем, если не со знаком "плюс", то, в общем, как закономерный результат происходящего. И оправдание звучало очень интересное: "Решение правильное приняли. Чем быстрее разойдёмся, тем быстрее вернёмся друг к другу обратно". Вот эта позиция, наверное, очень точно обозначала отношение, но я думаю, что всё-таки степень гражданской сознательности в тот момент не то, что была невысокой, в фокусе гражданской сознательности всё-таки государственность была вторична по отношению к принципиальному изменению идеологемы. Приоритет личной гражданской свободы. Наличие демократических институтов. Экономическая свобода. Широкие потенциальные возможности. Перспектива взаимодействия с Западом и много чего ещё другого. Они превалировали над пониманием того, что ушла эпоха великого государства. И более того, тогда ещё очень остро воспринимался жуткий негатив того предшествующего советского государства, я сейчас-то это помню по другому, но тогда одназначно без всякой тоски и ностальгии я помнил триста какой-то номер на руке, очередь за сахаром, понимание, что туда можно сходить за едой, а туда - нет... И так далее. И все негативы позднего СССР я знал очень хорошо. И двойные стандарты...
Да, они были крайне далеки от меня, потому что это было, плохо или хорошо, вне поля моих возможностей. Вне фокуса моего. То есть я, наверное, понимал, но первое не кафе, а некое заведение общественное на Тверской, куда я с девушкой... Сейчас его уже нет, по-моему, ресторан "Место встречи", я его помню только потому, что я там один раз в жизни был вместе с девушкой, всё, что я мог сделать, предложить ей выпить кофе. Всё. Потому что у меня реально больше денег не было. Потом, конечно, бывали какие-то кафешки, где мы могли себе что-то позволить, но, во-первых, это даже не сейчас. Сейчас сеть студенчески ориентированных кафе и всего остального в Москве сейчас, слава Богу, совсем другая. А тогда это было либо "о" (дорогое), либо, простите, чебуречная, рюмочная и прочее. И мы в этом смысле могли себе очень мало позволить чего-то такого из серии быта современного потребительского общества. Нет, совсем немного.
По деньгам тяжело, но в смысле того, что... Я вот сейчас думаю, что очень смешно... Наверное, мне сейчас, как и всем остальным, не хватает, не знаю, (?) и прочего набора всего остального, что составляет потребительскую корзину "среднего москвича", но мне бы даже близко в голову это не пришло, я с трудом сейчас это пытаюсь вспомнить, но, наверное, мне кажется... Опять же, разные немножко времена...
А вот если за год до этого там ещё, одиннадцатиклассником... Ну, жрать, извините за грубое слово хотелось всегда, потому что растущий организм, особенно у пацанов... А всё, что есть, это завтрак, который, в общем, и не очень вкусный, и его мало. Денег на какие-то пирожные нет, и мы сбрасывались, горячий хлеб продавался в ближайшей булочной, вот этот круглый измайловский замечательный хлеб, эта буханка, это разлеталось в секунды на куски, потому что это съедалось, горячий хлеб, тем более, это главное, что мы могли себе позволить.
год, это наш десятый класс. Я помню это очень хорошо, потому что, когда это случилось, но не сам парламент, а предшествовавший расстрелу штурм "Останкино", мы сидели на дне рождения одной из наших одноклассниц, очень хорошо помню, в Сокольниках, на улице Сокольнический Вал, совсем недалеко от Вашего дома. Мы собрались просто для того, чтобы день рождения отметить. Чуть-чуть разные ребята, чуть постарше, чуть помладше, мы в том числе, и Наташин папа ехал откуда-то из центра, в общем, тут мы узнали, что там что-то страшное происходит, потому что тогда же не было этого сквозь окутывавшего инормационного поля, которое передавало информацию.
Мама с папой у меня были в 1991 году во время путча у Белого дома, дежурили поочерёдно и были среди всех-всех-всех, это я помню очень хорошо, они ещё до этого ходили на разные мероприятия в поддержку Ельцина, вообще были очень такими активными, а тогда мы созвонились все с родителями, сказали никого из дома не выпускать, ночуют пускай там, фиг его знает, что начнётся, не дай Бог. Но я помню, мы из радостного праздника вдруг все оказались в каком-то странном состоянии, но очень помню хорошо, это было очень точно: не будучи, мягко говоря, "золотой молодёжью", при всём при этом остро перепугались какого-то реванша. И песни, которые мы орали под гитару, были песнями, популярность пришла позднее: "Бейте красных сволочей за жену и за детей, чтоб не крали лошадей...", что-то такое, я не помню, очень популярная, которая, как нам казалось, выражала наша эмоциональное отношение к происходящему в этот момент в городе и в стране. Хотя, конечно, мы были очень далеки от этого, подростками совсем. Но нам не нравилась возможность возвращения во что-то другое. Мы явно были носителями этого воздуха перемен.
