Круглосуточная трансляция из офиса Эргосоло

Сосиска в тексте

Если спросить практически любого человека, чем отличается современная наша печать, то смысл ответа скорее всего сведется к тому, что «пресса пожелтела». Писать стали хуже, грубее, безграмотнее, непрофессиональнее… Все плохо. Притчей во языцех в этом отношении стала Знаменитая Московская Газета.

Все это уже было. Революционная красная публицистика вызывала ужас у Ивана Бунина. А пресса сталинских лет пестрела «проклятыми гадами», «змеиными выродками» и «бешеными собаками» (троцкистско-бухаринскими). И безграмотность тоже — не «веяние нашего времени». Любые революционные времена отражаются на языке не лучшим образом: если ломается и корежится жизнь, то и язык в стороне не остается. Старый мир тогда разрушался до основания — строился мир «наш, новый» (говоря словами «Интернационала», гимна этого разрушения). Он требовал новой литературы — в смысле не только «партийности» (была такая знаменитая статья Ленина «Партийная организация и партийная литература», вышедшая еще до революции), но и нового языка.

Владимир Маяковский, символ этой литературы, «певец революции», писал о том, что «улица корчится безъязыкая — ей нечем кричать и разговаривать!» — и посвятил свой талант поискам «новых форм» («Дайте новые формы!» — восклицал он в другом своем стихотворении) для самовыражения этой «улицы», так внезапно вышедшей на авансцену русской культурной и общественной жизни. Вот новые формы и пришли. А когда, выражаясь словами того же Маяковского, «успокоились бури революционных волн, подернулась тиной советская мешанина», словом, все устаканилось, уже и трудно стало поверить, что советский канцелярит и официоз начинался с этакой романтики.

То же самое происходит и сейчас. Ведь чем 1991 год не революция. Она самая. На момент написания этих строк с тех пор прошло около 15 лет — значит, если брать аналогию с 17-м годом, сейчас всего лишь 32-й. Еще живо и «на боевых постах» поколение, помнящее дореволюционное время, поколение, которому многое в новом мире не нравится (в том числе и в том, что касается языка), но подросли уже и «новые люди», для которых ничего неординарного в окружающем нет — они в этом выросли. В печати еще проскакивают искры революционного романтизма, вольности, хулиганства даже, но уже подкручиваются и закручиваются гаечки. Вот Интернета, заповедника лексической и прочей вольницы, не было в 1932 году. Приятно думать: ах, если бы тогда был Интернет, история могла повернуться по-другому. Но, возможно, это только так кажется. То, что Всемирная Паутина — место, не поддающееся государственному регулированию, по-моему, миф восторженных юных компьютерщиков. Такая элементарная вещь, как госмонополия на провайдерские услуги, ставит крест на сетевой свободе.

Впрочем, Михаил Жванецкий давно написал, что неприятности нужно переживать по мере их появления. Вернемся к нашей теме. К языку. Свободному и зажатому, экспрессивному и приглаженному.

Языковые средства, конечно же, не самоцель. Они должны усилить эффект. Воздействовать на читателя. Решить проблему, о которой идет речь в статье или заметке.

В советские времена газетные или журнальные публикации, особенно в центральной партийной печати, непременно вызывали реакцию со стороны начальников, которые решали изложенную журналистом проблему — или по крайней мере создавали видимость активных действий в этом направлении. Этим, кстати, пользовались и в неблагоприятных целях: именно инспирированные партийной верхушкой публикации, изображавшие «глас общественности», знаменовали начало сталинских «чисток», хрущевских гонений на священников и авангардистов, брежневского сворачивания «оттепели» и так далее. Например, «проблемный очерк» «Человек за решеткой», вышедший в «Советской России» 27 августа 1960 года, положил конец «недолгой мягкости» (по определению Солженицына) «архипелага ГУЛАГ».

С другой стороны, те материалы, которые, с точки зрения влиятельных консерваторов, были «антисоветскими» (и тем не менее прорывались на страницы советских изданий), обеспечивали неприятности как их авторам, так и публикаторам. Такова судьба одного из феноменов «оттепели» — журнала «Новый мир».

В общем, в советское время оставить без какого-либо внимания проблемную заметку в газете было практически невозможно.

В годы перестройки (1985—1991), т. е. постепенного крушения социализма и самой страны, провозгласившей его, на страницах отечественной печати в той или иной форме, во всех жанрах, шла полемика, говоря упрощенно, «новаторов» с «консерваторами». Нечто подобное происходит и сейчас, но больше не вызывает серьезного резонанса. В силу разных причин пресса, едва научившись называть себя «четвертой властью», практически утратила эту самую власть, если понимать под нею «прямое» воздействие на ту или иную проблему: «утром в газете, вечером в куплете», на следующее же утро — скажем, арест проворовавшегося чиновника. Информация, десятой доли которой хватило бы в прежние времена для серьезных, «судьбоносных» решений, зачастую проходит практически незамеченной.

Поток разоблачительных публикаций, за которыми не следует никаких ощутимых действий, вызывает понятную психологическую реакцию — пресыщения и отторжения.

В этих условиях в статьях парадоксально возрастает роль формы. Не что сказано, а как сказано. Если «жареные» факты сами по себе не являются больше чем-то уникальным — значит, перед подачей на читательский стол их нужно как-то по особому сервировать. Сосиска должна быть в тесте, а факт — в тексте, интересном и увлекающем.

Именно этим скорее, чем пресловутой «вседозволенностью», — и объясняется экспансия просторечной и грубо-просторечной лексики: это спорная, но искренняя попытка говорить с аудиторией, на которую ориентируется издание, на ее языке.

Конечно, какая современная журналистика без использования просторечной, грубо-просторечной и жаргонной лексики.

Данный прием применяется в двух целях: либо для передачи «колорита» описываемых явлений («правды жизни»), либо для выражения личных взглядов автора на происходящее. Особенно широко используются экспрессивно-просторечные глаголы.

Это один из самых мощных стилистических приемов, и особенно эффективен он в сочетании с другими, в том числе производимыми средствами синтаксиса. Интересно отметить схожесть данного приема у газет полярной политической направленности. Самое же традиционное и «безобидное» использование просторечной лексики, бытовавшее и в более «чопорные» времена, можно наблюдать в очерках, описывающих жизнь «простых» людей, говорящих именно на таком языке.

А еще в газетных текстах сплошь и рядом встречается употребление неологизмов, варваризмов и заимствованных слов. Это самый «актуальный» прием, который напрямую связан с общественно-политическими переменами в стране нашей. В речь вернулись слова, которые раньше были историзмами (Дума, пристав, управа, присяжный заседатель и т.п.); она насытилась заимствованиями, которые относились к разряду экзотизмов (мэр, префект, спикер, президент) или являлись названиями мало распространенных в СССР, «дефицитных» предметов (плеер, пейджер, компьютер, ноутбук и др.), новых сфер деятельности (маркетинг, трейдинг, лизинг, мерчендайзинг…) и должностей (брокер, менеджер, дистрибьютор, риэлтор…).

К новым условиям общественной жизни приспосабливается и русский язык, вырабатывая различные неологизмы (омоновец, руоповец, федерал, кредитка, мобильник и т.д.).

Употребление подобных слов, на мой взгляд, «безобидно» в том случае, если они не имеют аналогов в русском языке и заполняют, так сказать, пустые «ниши» в нашей словесности. Иное дело — тенденция заменять привычные русские слова «импортными» синонимами. Вероятно, связано это с причинами психологическими, с не изжитым еще соблазном «запретного плода», который априори вкуснее «разрешенного».

Считается, что зарубежный аналог обозначает нечто более возвышенное, интересное, значимое, чем его русский вариант. Например, тинейджер — не просто подросток, а представитель светской, обеспеченной и раскованной «золотой молодежи»; бизнес — не просто дело, но особо серьезное, прибыльное; супермаркет — не просто универсам, но доведенный по ассортименту, интерьеру и обслуживанию до совершенства и т.д.

Следующая ступень на этом порочном пути — употребление варваризмов, т. е. иностранных слов, вовсе не переработанных в русском языке.

Возможно, многие обращали внимание на частое употребление в печати слова «господин» («г-н») с негативным оттенком. Даже после «реабилитации» этого обращения в постсоветское время оно сохранило эдакий оттенок «с душком» в отечественной журналистике — используется для характеристики отрицательных героев.

Вольности и особенности стиля Знаменитой Московской Газеты многих раздражают. Газету все ругают, но при этом практически все и читают. Каждый читатель находит что-то свое.

За эту «всеядность», или, если говорить более высоким стилем, эклектизм газету можно и упрекнуть. Я бы не стал этого делать. Задача газеты, которая объявила себя изданием для всех, — именно это и сделать. Всех охватить. Поэтому на одной полосе будет жуткий текст про расчлененку, на другой — фривольный рассказ о поп-звездах, а на третьей — интеллигентнейшее интервью с видным интеллектуалом. Газета для всех.

Впрочем, те, кто газету ругает, как правило, не замечают ничего, кроме материалов, которые их раздражают.

Раздражает, например, так называемая заказуха. Проплаченные материалы. В начале 90-х их было особенно много. Журналисту давали денежку, по существу взятку, чтобы он о ком-то или о чем-то хорошо написал, похвалил, прорекламировал. Но потом редакционное начальство стало с этим бороться. Взялись за борьбу круто. Теперь практически ни один материал не может выйти без того, чтоб его не проверили на предмет тайной, неоплаченной в бюджет газеты рекламы, или, как говорят журналисты, джинсы.

Несколько лет назад за это был уволен один довольно известный тогда журналист. Редактор сказал, что с такой репутацией того не примут ни в одно печатное издание, и, видимо, слово свое сдержал, ибо журналист этот вскоре появился… на телевидении и даже одно время вел на одном из каналов свою передачу.

Эта борьба с заказухой имеет и оборотную сторону. Ни о ком нельзя хорошо написать без подозрения в том, что тебе за это заплатили. Журналистская элита, ведущие обозреватели и начальники отделов, конечно, легко обходят эти барьеры — так что симпатии и антипатии ясны всякому, кто регулярно читает их материалы.

Тем же, кто до этих высот пока не дослужился, безусловно нужно доказывать, что хорошо отозваться о ком-либо не всегда можно непременно за деньги. Тут вне подозрений разве что защита откровенно бедных и обездоленных, у которых денег, чтобы заплатить журналисту, явно нет.

Впрочем, если читатель уверен, что тот или иной текст «проплатили», то разубедить его, разумеется, невозможно.

А в первую очередь тех, кто Знаменитую Московскую Газету недолюбливает, раздражают «насилие и секс».

Ваш Роман Олегович Иванов

1150


Произошла ошибка :(

Уважаемый пользователь, произошла непредвиденная ошибка. Попробуйте перезагрузить страницу и повторить свои действия.

Если ошибка повторится, сообщите об этом в службу технической поддержки данного ресурса.

Спасибо!



Вы можете отправить нам сообщение об ошибке по электронной почте:

support@ergosolo.ru

Вы можете получить оперативную помощь, позвонив нам по телефону:

8 (495) 995-82-95