Дожила до понедельника

Анатолий Эфрос

После окончания студии меня оставляли во МХАТе. Думаю, что в этом театре у меня сложилось бы амплуа травести, хотя убеждали, что я многоплановая. Но в театре Ленинского комсомола я увидела спектакль Эфроса «Снимается кино». По пьесе Радзинского. Помню, что после спектакля пришла домой утром. Родители перепугались:

— Что? Как? Почему не позвонила?

А я всю ночь под впечатлением бродила по городу. Это другой театр. Когда захватывает дыхание, но все необъяснимо и недосягаемо. Потом я еще пошла на этот спектакль и еще. Я влюбилась в такой театр со всей силой освобожденной души. Мне было очень стыдно перед стариками МХАТа, но я честно рассказала им, что со мной случилось и что я хочу туда. Они мудрые, и меня отпустили. Причем, Эфрос прислал в школу-студию заявку на выпускницу Печерникову. Хотелось верить, что он меня где-то видел. А спустя время я узнала правду. У Эфроса была любимая и особенная актриса — Ольга Яковлева, она действительно особенная. Глядя на нее, я всегда думала, что никогда так не смогу. Не то, чтобы меня не тому учили, просто я сама, видимо, недопоняла, что и так можно — свободно, неправильно, непонятно и завораживающе. И вот в Ленкоме был выпуск спектакля. Эфрос нервничал, Ольга нервничала, в какой-то момент она закапризничала. Эфрос сидел в кабинете, ел валидол, к нему вошел драматург Арбузов. Состоялся диалог:

— Толя, что ты с собой делаешь?

— Ну, как, премьера срывается…

— Между прочим, я вчера был на дипломном спектакле «Мой бедный Марат» и там такая Лика, ну моя Лика, как будто с нее писал. Конечно, Ольга — вне всяких слов, но там мировая девчонка, возьми ее. И Ольга сразу придет в себя.

— Как фамилия?

И прислал на меня заявку. В общем, взяли в воспитательных целях, а вовсе не как артистку. Но все равно это большое счастье. Как если бы я оказалась на островах Самоа: к Эфросу! Он сразу ввел меня в «Снимается кино», в спектакль, который казался мне царством. Играть в очередь с Ольгой. И взял на гастроли в Киев. У меня было всего две репетиции с Анатолием Васильевичем. Я ему сразу призналась, почему я в таком потрясении от его спектакля. Потому что мне кажется, что я так не умею, другая школа, может быть. И вместо того, чтобы разбирать со мной роль, он просто высказал какие-то пожелания, а потом целую репетицию заставлял меня скакать по залу, размахивать сумочкой и кричать:

— А мне все равно!

В спектакле была сцена, когда героиня расстается со своим любимым. Вот я и скакала, пока не доскакалась до того, что стала действительно кричать и кидать сумку. Он сказал:

— Все, вы почувствовали, поймали самое главное. Эта сцена ваша. И со временем роль так же станет вашей. Уйдут страх и зажатость.

Так он работал. С партнерами я чаще встречалась и они относились ко мне с симпатией. С Левой Дуровым репетировала. С Шурой Ширвиндтом. Он играл режиссера, а я девочку из массовки. Чем-то она его заинтересовала, у них случился роман, а у него жена, ее играла Тоня Дмитриева. И там трагедия, потому что он эту девочку полюбил. И она его. Такая вот мелодрама плюс кинопроизводство — на сцене практически все время была съемочная площадка.

После МХАТа мои репетиции здесь с партнерами казались поверхностными: встретились, поговорили, ты сюда, я туда. Поэтому первый спектакль я плохо помню от ужаса. Играла в Киеве, в огромном Дворце, где две тысячи зрителей. Потом до меня в театре долетали слухи: она под Яковлеву работает. У актеров свои игрушки.

Через несколько месяцев Эфрос тоже срочно ввел меня в спектакль «Кабала святош, или Жизнь Мольера» по Булгакову на роль Арманды, потому что Оля куда-то уезжала. Опять «потому что». Вводил так же быстро, как в «Снимается кино»: вот тут вы много внимания обращаете на текст, а он не важен, она идет на свидание к Мольеру, ей препятствует Ля Гранж, он размахивает шпагой и запрещает, потому что знает, что, возможно, она — дочь Мольера, и он хранит мэтра от греха.

Я этот спектакль смотрела несколько раз, потому что это Булгаков, его за один просмотр не разглядишь. И Оля очень хорошо играла. Выходила в красивом платье и что-то мяукала, как и хотел Эфрос. И Ля Гранж со своей шпагой не мог к ней пробиться. Она все равно проходила сквозь него на свидание к Мольеру.

А меня держал текст, я не могла от него освободиться. И тогда я перевела свой монолог на французский язык. И попросила Льва Круглого, который Ля Гранж:

— Уделите мне 15 минут до спектакля, потому что я не справляюсь, у меня все равно текст лезет, а надо быть вне. Вот я эксперимент придумала.

— Пожалуйста.

Он ничего не понял, когда я вдруг вышла и начала лопотать ему что-то по-французски. А потом попросила:

— Еще раз можно?

— Можно. Оригинальный способ.

Мы прошли сцену еще раз. И вдруг благодаря французскому я то ли переступила через страх, то ли действительно, когда говоришь на другом языке, перестаешь играть текст. Мы же вкладываем в слова смысл, а здесь важнее действия. В общем, я почувствовала, что опять ухватила.

И целый сезон Эфрос был для меня вприглядку: садилась в зале куда-нибудь в уголок и смотрела, как он репетирует. Необъяснимый для меня человек. У него, наверно, все было продумано, но я воспринимала его как что-то очень эмоциональное и поэтому трогающее. Он начал репетировать «Три сестры». Я была Ириной, а Ольга — Машей. А месяцев через десять после моего прихода в театр Эфроса убрали. Потому что как можно ставить Радзинского и Булгакова в театре Ленинского комсомола! И мы собирали подписи в его защиту. Но все напрасно.

Его перевели на Малую Бронную — из главных режиссеров в рядовые. Он имел право забрать с собой только десять актеров. И взял тех, кто с ним были уже годы, свою команду. А я осталась в Ленкоме и доигрывала его спектакли с Арменом Джигарханяном, которого Анатолий Васильевич пригласил из Еревана, тот приехал, а Эфроса сняли. И мы с Джигарханяном играли от всего сердца. Знали, что на нас лежит ответственность за сохранение эфросовских спектаклей, ведь театр держался на них. А человек, который возглавил театр, как мне кажется, вместо творчества и созидания, занимался его разрушением.

Через год я получила сатисфакцию. Год Эфрос не приходил в театр, и однажды появился на булгаковском «Мольере». И все знали, что он в зале и с ним Ольга Михайловна Яковлева. Но я не дергалась. Армен подошел перед началом, взял за руку:

— Ира, спокойно, потому что в этой ситуации мы сделали все. Мы с тобой молодцы, поняла?

Прошел спектакль, и дежурная мне передала:

— Эфрос просил вас с Арменом выйти на улицу.

Мы вышли. Стоял Анатолий Васильевич. Какой он стоял! Он, наверное, шел сюда, как на заклание, а в результате я увидела у него влажные глаза. И он сказал:

— Я шел через силу, но тянуло. И я попросил вас со мной увидеться, потому что я вам благодарен. Я вижу все, что вы делаете для того, чтобы сохранить то, что уже практически не сохранимо, но из-за вас это сохраняется.

Вышла Яковлева, и он договорил:

— Вот теперь в присутствии моей актрисы я хочу вам сказать — я выстраивал свои роли как сосуд, который она всегда идеально заполняла, каким бы ажурным этот сосуд не был. Я знал, что заменить ее нельзя. А заменял, потому что такова необходимость театра. Но сегодня мне надо еще подумать, потому что я не очень понимаю: сосуд мой, а содержание другое. Это не Оля. Но содержание мое. Поэтому жаль, что мы с вами так мало поработали. Надеюсь, еще встретимся…

И потом были «Страницы из журнала Печорина». Спектакль, который Эфрос сделал для телевидения. Я играла княжну Мэри. И это было счастье: Печорин — Олег Даль, Грушницкий — Андрей Миронов, Вера — Ольга Яковлева. Она все-таки удивительная актриса. Мы с ней не встречались после «Печорина», но я ее видела в спектаклях. Иногда это было потрясением. Недаром ее так любил Эфрос.

«Каменный гость» (1967 год)

В школе-студии нам не разрешали сниматься в кино, тогда это было строго. По-моему Жанна Прохоренко нарушила запрет, ну, ради такого фильма — «Баллада о солдате», и ее исключили, она доучивалась во ВГИКе А сразу после окончания учебы у меня было несколько предложений: «Пароль не нужен» по Юлиану Семенову, «Волшебная лампа Алладина», «Старшая сестра», «Кавказская пленница» и «Каменный гость». Ассистенты по актерам искали новые лица.

Для «Старшей сестры» мы пробовались парами: Доронина с Теняковой, а я с Тамарой Семиной. Утвердили, естественно, старшую сестру и к ней младшую. Гайдай очень настаивал, чтобы я попробовалась у него в «Кавказской пленнице» почему-то вместе с осликом. Но «Каменный гость» у меня все перебил. Я выбрала донну Анну. Классика! Пушкин! Даргомыжский!

Кинорежиссер Владимир Гориккер увидел меня в дипломном спектакле «Таланты и поклонники». Пригласил без проб. Это здорово! Меня только загримировали, нарядили и сфотографировали. Но долго искали Дон Гуана. Я почти со всеми самыми красивыми мужчинами нашей страны пробовалась. Тихонов, по-моему, и, кажется, Стриженов отказались или их не было. А сыграл в результате Владимир Атлантов. Он получил первую премию на конкурсе Чайковского и должен был петь партию Дон Гуана в фильме. Но решили, что будет и играть. Мне позвонил режиссер:

— Ира, ваш партнер — Атлантов, включите телевизор и послушайте.

Он пел божественно, но — толстый, сытый и в очках. Какой же это Дон Гуан? И он уже старый! Ему было 27 лет!

Но он человек, конечно, Богом поцелованный. И вовсе не толстый оказался, а просто крепкого телосложения.

У меня первая роль в кино, Атлантов — оперный артист, а в опере всегда все утрировано, преувеличено. Первый съемочный день пришлось переснимать, так как я стеснялась петь при Атлантове и только вовремя раскрывала рот. Получилось ужасно: мощный глубокий голос Милашкиной, а на экране я в виде рыбы на песке в полуобморочном состоянии. Пришлось петь.

У меня ощущение, что мы во время съемок от беспомощности и волнения все время ходили, держась за стены, за предметы. Да еще мне в фонограмму надо попасть, ведь партия очень сложная. Но все равно получилось красиво. Хотя фильм-опера — жанр специфический. С одной стороны, очень нужный, так как не везде есть оперные театры, а с другой, не все любят оперу.

А Гайдай, царство ему небесное, когда меня встречал потом, говорил: «Ну, ты, донна Анна, где твой Дон Жуан? Мою „Кавказскую пленницу“ все знают, а где твой „Каменный“?»

— Фильм-оперу в принципе нельзя снять так, чтобы получилось здорово?

— Нет, почему, я видела фильмы Дзеффирелли, но это сейчас, когда уже техника, всякие спецэффекты. Ну, оперу-то не все любят. Я, как ни старалась, в оперном театре не могла воспринять Татьяну, которая сидит в ночной рубашке и пишет письмо, а у нее рука из ночной рубашки, как моя нога. Или Кармен, которая забралась на стол и что-то там поет и танцует, а у меня ужас, ужас, ужас, что она такая огромная, и сейчас или стол проломит, или свалится. Вот эту условность я никак не могла победить. Мне объясняли, что оперные актеры должны хорошо есть, чтобы у них была широкая диафрагма… Да ничего подобного! Я посмотрела в Чикаго «Чио-Чио-Сан». Играли и пели прекрасные драматические актеры, в идеальной форме, никаких телес там не было. Но слушать оперу я люблю.

— А почему не пригласить в фильм оперную певицу, чтобы она и сыграла?

— У оперных драматическая игра немножко с перехлестом, с преувеличениями. А кино — это же крупные планы. И драматические актеры вот это «пере» не позволяют себе. А оперные привыкли к масштабным жестам. Хотя Вишневская ведь замечательно снялась в «Катерине Измайловой».

— И у Атлантова было «пере»?

— Нет.

— А что не понравилось режиссеру в драматических актерах, пробовавшихся на роль Дон Гуана?

— Не знаю, я не со всеми пробовалась, потому что у меня тогда часто была ангина. И Гориккер сказал: «Так сниматься не получится». И мне вырезали гланды. Было очень больно. Дети легче переносят.

— Вы «Кавказскую пленницу» видели?

— Конечно. Не один раз. Очень понравилось.

— А себя вы там представляете?

— Не задумывалась.

Владимир Атлантов

Атлантов узнал, что я собираю пластинки с бельканто. Это Карузо, Джильи, мой любимый Марио Ланца, Марио Дель Монако, Джузепе Ди Стефано, Тито Гоби. Там самые красивые арии из опер. И то ли я сама рассказала Атлантову, то ли он что-то напевал на съемках, а я угадала, и он заинтересовался: откуда вы знаете? И однажды, после съемок, он попросился в гости, сказав, что у него есть для меня сюрприз. А у нас дома было пианино. Он знал, что оно есть. Мы попили чай или кофе, родители были на работе, вдруг он сел за инструмент и стал петь мои любимые арии. У него баритональный драматический тенор. Это, конечно, был незабываемый день. А в соседней квартире жила очаровательная пожилая дама Антонина Петровна, по-моему. Такой божий одуванчик, очень интеллигентная. И на следующий день она мне сказала:

— Ирочка, вчера днем я стояла с чем-то там к уху прислоненным и в стенку упершись и наслаждалась. Боже, что это было?

И я объяснила, что это был Атлантов, который сделал мне такой сюрприз.

Ближе к концу съемок я ездила к нему в Ленинград. Он мечтал о «Пиковой даме» и просил меня помочь в решении образа Германа, чтобы это было сильно и драматически.

Я послушала «Кармен» в Мариинском театре. Это как раз тогда я боялась за героиню, что она проломит стол. И еще меня потряс тореадор. Там долго поют: «Тореадор, тореадор…» — и ждешь, ждешь, ждешь. И вдруг выходит — с потрясающим голосом небольшого роста похожий на толстого муравья, потому что его перетянули широким черным поясом, и фигура стала, как восьмерка — шар сверху, шар снизу. Тяжело было на это смотреть. А Атлантов мне понравился, потому что он и по характеру такой — импульсивный, взрывной. И потом мы с ним что-то разбирали, чем могла, я старалась помочь. И пришла на «Пиковую даму». Играл он очень хорошо. Вишневская пела Лизу, вот она-то вся тоненькая. А он то ли немножко раздался, то ли у него шапочка была кверху сужающаяся, но совершенно круглое лицо, и я опускала глаза и слушала. Но смотреть-то надо было, чтобы потом разобрать…

Я считаю, что любой актер должен держать себя в форме, если он ничем не болен, потому что это сильно сужает диапазон. Становишься только характерным артистом, комедийным, то есть обыгрываешь свой вес.

Володя меня еще дважды приглашал, первый раз он пел романсы в консерватории и пригласил маму с папой и меня, узнал, где мы сидим, довольно-таки близко к сцене, и какие-то особо красивые романсы пел именно мне, я чуть не сгорела, сидела пунцовая. Мне везет на эти посылы. На концерте у другого Володи, и у этого тоже. А второй раз он пригласил в Зал Чайковского на «Отелло», тоже его мечта, но в концертном исполнении, то есть актеры стоят с партитурами. Была Вишневская и он. Очень здорово, потому что они особо руками не размахивали, страсти не изображали, очень скупо, строго, достойно и сильно. А потом я уехала за границу, и больше мы не виделись. Но его голос я узнаю. Я не всех могу распознать. А вот Милашкину, Синявскую, озвучившую Лауру, и его голос — всегда.

Увидела в магазине книгу Атлантова, просмотрела. Интересно. Нашла пару строчек о себе, что-то вроде: донну Анну играла молодая актриса, довольно-таки способная, но потом она куда-то подевалась, исчезла. Вот это да! Я то про него распинаюсь! Ну, ничего, простим. А ведь как красиво ухаживал!

«Доживем до понедельника» (1968 год)

Если б в моей жизни была «Кавказская пленница», то не было бы «Доживем до понедельника». Потому что Ростоцкий тоже искал новые лица. «Каменного гостя» мало кто смотрел. А после «Кавказской пленнице», он бы меня и не пробовал.

Мне сказали: современный фильм, про школу. Я даже не заинтересовалась. Я любила классику. Но когда узнала, что Ростоцкий — мне нравились его фильмы, — и что Тихонов будет играть, я пошла. А когда прочитала сценарий, то поняла, что про такую школу я хочу сыграть.

Сколько было претенденток на роль Натальи Сергеевны, я не знаю. Но потом мне рассказали на ушко, что, когда Ростоцкий остановился на нескольких кандидатурах, он пригласил Вячеслава Васильевича, посадил в зале и сказал: «Давай вместе выбирать». Так что, возможно, я попала в фильм благодаря Тихонову.

— Сколько смотрю фильм «Доживем до понедельника», столько думаю: интересно, о чем вы беседуете с Тихоновым, когда он провожает вашу героиню Наталью Сергеевну и вы долго гуляете на экране под закадровую музыку?

— Во время съемки мы разговаривали о чем-то нейтральном, как говорится, о погоде. Я не задавала профессиональных вопросов, о том, что меня действительно волновало.

— Вячеслав Васильевич анекдоты не рассказывал?

— Когда он работал, он был очень серьезный.

— А что вам хотелось у него узнать?

— Я считаю, что я маленькая еще была. Ну, какой я могла задать вопрос? Какую роль вы больше всего любите. Или сказать, что я «ЧП» смотрела десять раз и до сих пор пальцы скрещиваю, когда вру. С глупостями приставала. Но про личное ничего не спрашивала. Я его стеснялась немножко.

— Потому что он старше?

— Потому что он любимый актер. Но он удивительно тонкий, тактичный, добрый, внимательный, скромный, закрытый, не говорливый. Поэтому не всегда можно было спрашивать все, что хочется. Но он очень хороший.

— А что за ворона летала по классу в начале фильма?

— Дрессированная. Но когда я ее якобы в окошко выбрасываю, то это не какой-то там этаж, это декорация класса, и под окном лежал дрессировщик и я кидала ее прямо ему в руки. Чтобы с ней ничего не случилось.

— Снимались в основном реальные школьники?

— Да, кроме Оли Остроумовой, Игоря Старыгина и Сыромятникова, то есть Юры Чернова, который учился в цирковом училище.

— В какой школе снимали?

— В 234-й.

— А вашу прогулку с Тихоновым?

— Александровский сад, около театра оперетты, около Ленинградки. И дом на сваях, где футболисты жили, на проспекте Мира, это якобы мой дом, там же остановка, телефон-автомат. И стройка в том же районе.

— Трудно было устанавливать контакт с учениками?

— Когда был перерыв, нас с Вячеславом Васильевичем отправляли в актерскую комнату отдыхать. А во время уличных проходов мы грелись в машине. Но между дублями я, конечно, с классом общалась. Сыромятников до сих пор мне звонит, раньше сообщал, сколько у него детей, теперь — сколько внуков. Общалась с Валерой Зубаревым, который играл Шестопала. И был почему-то присоединившийся к ним Кавалеров из «Республики Шкид», Вот эта троица меня навещала.

— А что за сцена была, когда вы расплакались перед учениками?

— Станислав Иосифович попросил: «Порепетируйте сцену с вороной по тексту». И закрыл нас. Я думала, что это будет нормальная рабочая репетиция, что мы разложим по репликам, повторам, но я до них даже не докричалась, они пребывали в состоянии радостного возбуждения — в школу ходить не надо, живой Тихонов рядом, и когда я поняла, что не справляюсь, что меня ни во что не ставят, я упала головой на стол и заплакала. Так в фильме и оставили, только в другом месте, когда класс от меня уходит.

— Почему фильм не выпустили в прокат?

— Чтоб в нашей советской школе «дураки остались в дураках»?! Это ведь учителя, как такое возможно!

— А вручение Гран-при на Московском кинофестивале была ожидаемо?

— Для меня неожиданно, потому что фильм полгода продержали «на полке». Ростоцкому сказали: это вырезать, это вырезать. А потом вдруг на международный кинофестиваль и Гран-при. Но Станислав Иосифович крепкий орешек, на компромиссы не пошел. Только один эпизод переозвучили. Сначала было: «Все напишут, что счастье в труде», — говорил Тихонов про сочинение. Ростоцкому заявили, что с этой фразой фильм просто сотрут. Ну, стало так: «Все напишут, как полагается». Когда я после сцены с вороной говорю: «А я никого не держу», — класс встает и уходит. Была претензия, что это неуважение к учителю и в советской школе такое недопустимо. Но Ростоцкий мудрый человек. Он сделал так, что один мальчик поднимается, хлопает партой и встает, то есть понятно, что они уходят. И в этот момент звенит звонок. Конец урока. Не подкопаешься. А понятно, что класс взбунтовался.

— Переснимали?

— Нет. Звонок в другое время дали. Сначала он звенел, когда уже весь класс ушел. И я на звонке остаюсь одна. Потом звонок перенесли. Но было понятно, что класс уходит. Вот такие мелочи.