Дожила до понедельника

«Месяц длинных дней» (1980 г.). Любимые актрисы

— Что это за телефильм в вашей фильмографии «Месяц длинных дней»?

— Это снимал Евлахишвили. Но это современная семья. Мне было не очень интересно.

— Почему же согласились?

— Потому что Сергей Сергеевич. Я его очень полюбила в «Мартине Идене».

— То есть вам симпатичен режиссер, а роль не нравится, но вы идете?

— Если б НЕ нравилась, я бы НЕ играла. Ну, как-то так… Актеры хорошие рядом: Санаев, Абрикосов, Людмила Иванова, Нина Шацкая, папу играл Глузский. Там семья со своими проблемами отцов и детей. Но меня это не тронуло. Это не есть событие в моей жизни, как был «Мартин Иден». Вот и все. Нормально. А я не люблю этого слова.

— Расскажите про Ольгу Остроумову.

— В «Мартине Идене» она играла, но вместе мы почти не снимались. Она мне еще в «Доживем до понедельника» понравилась. Но там каждый думал про себя. У нее первая роль, у Игоря Старыгина, я практически первый раз в кино, потому что «Каменный гость» — это опера, другая специфика. И я все время как-то при Тихонове была. А потом я увидела «А зори здесь тихие», там Оля мне очень понравилась, и это так и закрепилось за ней, я знала, что Остроумова — это замечательно.

— Из актрис вам нравится Алиса Фрейндлих?

— Не только она. Очень нравится Марина Неелова, Терехова в «Царской охоте», никогда не забуду этот спектакль, ну, может, там тандем такой с Марковым. Это было необъяснимое, ни в какие рамки не входящее, я смотрела три раза и могла смотреть еще и еще.

— А чем вам нравится Фрейндлих?

— Она особенная, богом поцелованная актриса.

— Вы когда ее увидели в первый раз?

— Давно очень. По телевизору. Она читала монолог Джульетты и так замечательно, что мне стало ее жалко, какая-то у нее челюсть такая, лицо какое-то, я стала ее оправдывать: зато у нее глаза замечательные, зато все настоящее. Это уже много значит. У меня всего один раз так было — с Бет Дэвис, которая играла королеву Елизавету, обритая наголо, с выщипанными бровями. Она же красивая женщина, а тут просто ужасающее было ощущение, но она так хороша была внутри, что в середине фильма я стала себе говорить: посмотри, какое у нее декольте красивое, какая шея, какие глаза… В общем, к концу картины я ее уже любила. А вот с Алисой Фрейндлих я не знала кто это, просто молодая девушка, актриса, а я еще и актрисой, по-моему, не была, и, в конце концов, она у меня стала и красавицей, и Джульеттой. Неелову я увидела, когда она играла в фильме «Принц и нищий». Роль не помню, но настолько это было все почти на пустом месте, так необычно, что я запомнила фамилию. Они, согласись, все немножко странные…

— Кроме Мордюковой, которая вам тоже нравится.

— Мордюкова — это личность, это что-то дремучее, могучее… И женское. А может, оттого, что папа ее обожал. Он любил Люсьену Овчинникову с ямочкой и Мордюкову. А потом еще Архипову за то, что у нее глаза прозрачные, лучистые.

— А мама кого любила?

— Мама не любила Зеркалову, Тарасову… и Борисову за манерность, голос. Не то что не любила, просто, раз увидев, она не ходила на спектакль. А кого любила, не знаю. В юности Дуглас Фербенкс, по-моему, в немом кино.

Борис Галкин

Борис Галкин пришел в театр Маяковского делать дипломный спектакль. В 76-ом году. Я про него слышала, что есть такой актер в театре Сатиры, потрясающе играет Керубино. Но все как-то не получалось посмотреть. А потом он ушел, у него мечта была — Таганка. Ну, может, оттого, что с Леней Филатовым дружили. В общем, он пошел на Таганку. Там как-то не очень, не так, как он мечтал. И Боря ушел на Высшие режиссерские курсы. Когда он их закончил, на дипломный спектакль его пригласили несколько театров. Но Гончаров отвоевал.

Боря прочитал нам замечательную пьесу про мастеров хохломы, как их хотят механизировать, а они против. Они же руками расписывают, это все живое, там шейка грудка у каждой ложки, а им хотят поставить машину, которая выплевывает деревянные стандартные изделия. Обезличить. И парнишка, очень талантливый художник, разбивает этот выплевыватель ложек. Володя Ильин очень хорошо его играл. Он сбегает и попадает под машину, но остается жив. Хозяин машины, деловой жук, когда парень делает ему ладью из одного куска дерева, понимает, что на этом можно зарабатывать. Художник влюбляется в жену этого жука. Жену репетировала  я. Но это все неважно, потому что Гончаров не дал нам играть спектакль.

Боря покорил всех актеров и актрис, которые у него были заняты, потому что он настолько был очаровательный, светлый, горящий, он нам пел, читал стихи. В свободное время мы сами декорации ситцем обшивали, фартуки себе делали. Через месяц спектакль был готов. А Гончаров ревновал. Когда за месяц в свободное от работы время вдруг получилась такая конфетка… Спектакль не вышел.

Боря пошел защищать диплом в Пушкинский театр. Плохая пьеса была, но он умудрился и такой пьесой заразить актеров. Сделали спектакль. А главный режиссер Толмазов в афише написал: режиссер — Толмазов, помощник режиссера — Галкин. Ему опять не защитали диплом. В результате он уехал в Новгород, там и защитился. Я не видела постановку, просто пьесу читала. Но это было уже, когда я в Малом театре работала и когда у нас с Борей все шло на убыль…

— Подождите, вы еще не сошлись. А как он выказывал вам свои чувства?

— Ну, все понятно было. Я себя чувствую виноватой немножко перед ним.

— Что вы его заворожили?

— Нет, что вышла замуж. Роман — это одно.

— И почему не остановились на романе?

— Потому что он наломал дров, развелся с девочкой, на которой был женат. Меня поставил перед фактом, что он так любит меня…

— У вас уже был роман?

— На подходе к роману.

— Вы знали, что он женат?

— Не знала.

В первый раз он увидел меня в театре на фотографии. Влюбился не в меня, а в фотографию. Потом пришел к Андрею Александровичу на репетицию. Мы репетировали «Интервью в Буэнос-Айресе». Это спектакль о Чили. У меня там не роль, а функция. По сюжету. Дочка главного героя, которого играл Саша Лазарев старший, сейчас уже надо говорить. Героиня милая, но никакая. Я все придумывала и Гончарову все время объясняла, что мне нужно что-то придумывать, спорила с ним. А Боря сидел в репетиционном зале в ужасе: как она с Гончаровым-то, с ним так нельзя!

Через пару дней мы вышли на сцену. Костюм мне сделали настолько никакой, что я принесла свое легендарное вязаное платье, которое стоит Ягуара. Надела длиннющие серьги, сделала смуглый грим, на голове пучок с хвостом и какое-то украшение. И Андрей Александрович заорал:

— Вот костюм! Вот это сразу образ!

Ну, я так это платье и обыгрывала. Потому что делать на сцене нечего было.

Боря пришел на прогон. А я то уже не в джинсах, как в репетиционном зале, и не с короткой стрижкой, а с пучком на голове, совсем другая. Боря решил: ну вот, значит, ту девочку Гончаров выгнал, теперь эта играет. Спросил:

— Это кто?

— Печерникова.

— А в репзале кто?

— Печерникова.

Тогда он вышел в фойе и посмотрел на портрет, где я с длинными волосами. И, наверное, в этот момент все и решил. А потом пригласил меня в свой спектакль. Роль как-то не очень моя, но пьеса мне понравилась. И Вовку Ильина я очень любила. Я поняла, что это его бенефис. Ну и работали легко, с удовольствием.

— А как вам Борис предложение делал?

— Ну не хотела я официально замуж выходить. Потом вспомнила, что я вообще замужем. Ну, не помню как. Постепенно, постепенно, и вышла замуж. Мне он нравился очень.

— Вас можно уговорить совершить такой судьбоносный поступок?

— А для меня это не такой важный поступок. Штамп в паспорте. Вот не знаю почему.

— А совместное проживание? Одно дело романтические отношения, а другое — строить семью.

— Это мы с вершины прожитых лет смотрим туда и думаем: как это так? Я еще молодая была. С мужем рассталась. Замуж не собиралась. Ну что мне в монашки? Тоже не собиралась. Как-то в течение года это все произошло.

Чердак

Жили сначала у родителей. Но им это было тяжело, потому что мы поздно приходили. Долго искали квартиру. На ту, что близко к театру, денег не было. Борька тогда без работы остался. Он же должен был защитить диплом, чтобы стать режиссером. И он вспомнил:

— А я в ЖЭКе работал, драмкружок вел.

— Где?

— Около Новослободской.

— Ну давай туда, бегом, вдруг они чем-нибудь помогут.

И две женщины жэковские, очень симпатичные:

— Ребята, у нас весь переулок на слом, вот в этом доме, он еще жилой, там одна бабушка живет на первом этаже, у нее девять кошек, а так любую квартиру.

И мы заняли чердак. Ну, не чердак, а верхний этаж. В Косом переулке, между Каляевской и Красногвардейской, по-моему. Это параллельные улицы, которые вели к метро «Новослободская». А переулок шел наискось и к той и к другой улицам. Сейчас его нет. Нам в этом доме предложили жить бесплатно, пока его не сломают: уж годик проживете, зиму перекантуетесь. Мы там прожили два года.

Этаж был как мансарда со скошенным потолком. Грязь, жуть, но ничего. Вода из крана текла, только тазик надо было подставлять. Туалет был, душа не было. Боря потолки красил, я белила стены. Из мебели сначала был Борин матрас, как тахта. Стол со двора принесли, круглый на трех ногах. Одну комнату вычистили. Во второй временно устроили склад. И на новоселье пригласили жэковских женщин. А в это время из Югославии приехал мой друг Войо Мирич, актер и глава телевизионной компании. Он тоже захотел приехать. И с ним еще один югослав по имени Ракета (ударение на первом слоге), его назвали в честь нашей ракеты. Короче, в комнате был полумрак, потому что горели только свечки, с электричеством мы еще не разобрались, на столе стояли потрясающие напитки, во дворе два «Мерседеса», из гостей два югослава и две жэковские женщины. Сидеть было не на чем, потом что-то со двора притащили. Новоселье было короткое, но веселое. А Войо сказал:

— Такой фильм надо снять: моя любимая актриса из России справляет новоселье.

Доски

Там, где был поворот с Каляевской к нашему Косому переулку, ремонтировали дорогу. Причем, с месяц мы наблюдали, как рабочие все время пили портвейн. И больше ничего не двигалось. А потом им привезли кучу шикарных досок — пятидесятка, наверное. Они восседали на них и продолжали пить портвейн. Я приметила эти доски и сказала Боре:

— Нам нужно сделать хотя бы стеллажи, потому что книжки стоят на полу. Вот если бы несколько таких досок, у нас получится и стол, и пара лавок и на стеллажи останется.

— А как ты это представляешь?

— Очень просто, часа в два ночи пустая улица…

И только мы вдвоем вытащили и наставили за угол дома эти доски, как вдруг увидели милицейскую мигалку. Я толкаю Борю из-под фонаря за дом:

— Замри.

Он выдыхает:

— Они нас видели!

А он чистый, порядочный, это я уже… пуговицы воровала. Я говорю:

— Уйди отсюда, чтоб тебя здесь не было!

— Давай вместе.

— А доски?

И вдруг он хватает эти доски и исчезает в темноте. Он занимался борьбой, поэтому у него торс очень мощный был. Когда я дошла до дома, доски уже лежали в комнате.

Утром, правда, Боря плечо потирал. А я днем решила разобраться в складском помещении, потому что мы нашли плотника дядю Петю, который за портвейн, за поговорить и за кормежку, согласился сбить нам стол, две лавки и стеллаж. Я стала подметать и захотела сдвинуть доски, а они неподъемные… Попробовала сдвигать по одной, не получилось. Я села возле этих досок и стала думать: а что это было вчера, сон? И если сон, то как они здесь оказались? А если их Боря на плече нес, то как это возможно, если я не могу приподнять и переложить одну доску.

Когда пришел Боря, я как можно непринужденнее сказала:

— Мне надо подмести, ты не передвинешь доски?

— Вообще-то плечо болит. Но сейчас передвину.

Хотел сдвинуть и не смог.

— По сюжету похоже на фильм «Голубой карбункул», где герой Бориса Галкина ради любви женщины в вашем исполнении крадет драгоценность. Вы его там на это сподвигли, как на кражу досок.

— Ну, может быть. Коля Лукьянов, режиссер этого фильма, наш очень хороший друг.

— Вам сценарий понравился?

— Нет, это немножко не мое было. Но уж очень замечательный друг Коля Лукьянов, и у Бори хорошая роль — он там и танцует, и поет.

Французский обед

У меня сейчас в деревне стол на козлах из тех досок. И лавки есть. Замечательный дядя Петя все сделал. Уж я его наслушалась, он с юмором был, и денежку даже насобирали, заплатили ему. Полы сами покрасили. Дорожки я купила. И развесила раскрашенные досточки для разделки овощей. Всю зарплату на них истратила в «Русских узорах». Боря меня после этого стал встречать у театра в день зарплаты. Зато получилось очень красиво, в народном стиле. А когда дом стали ломать, нам предложили другой, тоже на Каляевской, и мы перетащили все туда.

— А как вы с Борей притирались друг к другу?

— Вообще не притирались. Почему мне не надо было выходить замуж? Потому что я жила театром в этот момент. Мы поженились — я как раз пришла в Малый театр. Это 77-й год. Вот там у меня была притирка, там у меня были отношения, там получится — не получится, самый страшный период — первые два года. Тут уж не до наших с Борей притираний.

Боре очень нравились щи с квашеной капустой и грибами, которые я делала. А я в Польше увлеклась кулинарией, потому что там было много книг на польском языке — кухни разных народов. И в Москве в магазине «Дружба» тоже такие книжки были на польском, но я уже понимала. И я решила Боре сделать сюрприз — приготовить французский обед. Насобирала денег, купила вырезку, остальные недостающие компоненты и сделала суп какой-то очень сложный — с сыром, с вином, но не луковый и мясо с приправами — фломбе, это значит пламя: мясо поджигается и после этого тает во рту.

Запах, естественно, шел по всему вонючему подъезду. Я ждала Бориного прихода. А он вошел и говорит:

— Ой, как вкусно пахнет, так жрать хочется.

— Сейчас. У нас сегодня французский обед.

У меня же сюрприз. Это два дня подготовки и целый день готовки. И в этот момент Боря спрашивает:

— А щей и каши не осталось?

Большего удара под дых я не ожидала. Я взяла кастрюлю с французским супом и на его глазах вылила в унитаз. Второе он успел перехватить. Никак не мог понять, чего он такого сделал.

Охота

Драматург Володя Космачевский, чью пьесу Боря ставил в театре Маяковского, пригласил нас на охоту. Он сам из Горького, то есть из Нижнего Новгорода. И на Волге я первый раз попала на большой катер, мы на нем плыли до палаточного лагеря. И пока плыли, я все присматривалась, где газ, где тормоз. Поняла, что реверс — то же самое, что коробка передач в автомобиле. И когда уже из лагеря поехали в магазин за продуктами — это полчаса по реке, я говорю хозяину катера:

— Дай порулить?

— А ты умеешь?

— Коне-е-чно!

Ну, и поплыли, он мне только показывал знаки, ориентиры. Я в таком восторге была, это даже лучше, чем машину водить. Подплыли к городку, он говорит:

— Вон видишь, местечко есть.

А там катер к катеру впритык стоят. Но если я сейчас скажу, что обманула, в первый же день своего пребывания!.. Ну и я не сказала, а попыталась втиснуться. Получилось резковато. Он говорит:

— Давно не пришвартовывалась?

— Давно!

— Ну, ничего, все вспомнила.

А он — учитель физкультуры в школе, и чтобы содержать семью, организовал палаточный лагерь. Ловил лещей, подлещиков, воблу и оптом продавал бабулькам около пивных заведений.

Самое противное там было — мыть посуду, но я соглашалась отчищать жирные сковородки, потому что так я караулила, когда его жена в магазин пошлет. И как только он к катеру, я ничего не спрашивала, а просто смотрела. Он говорил:

— Я в магазин, как ты?

— Да.

И в магазин. Ему тоже понравилось со мной ездить — веселее. А мне катер водить — восторг. Потом я ему призналась, что никогда не водила, но это уже было не страшно, потому что я уже научилась.

А все мужики только об охоте говорили, они ружья чистили, как в фильме «Утиная охота». Я попросилась с ними. Слава богу, было темно, я бы не стала смотреть, как птицы падают.

Там охотников было гораздо больше, чем дичи. Остров маленький и по вспыхивающим фонарикам видно, сколько собралось людей. Я поняла, что это игры, в которые играют мужчины. Никакая это не охота, лишь бы почувствовать себя азартным и все. И я уплыла на лодке, которая отправлялась за следующей партией стрелков.

Уход из Маяковки

Михал Иваныч Царев, художественный руководитель Малого театра, пригласил меня на разговор. Перечислил роли, которые я могу здесь сыграть, сказал, что через два года поможет мне с квартирой, и когда я согласилась, он добавил:

— Господи, я только боюсь, что сейчас будет скандал, долгий и громкий. Гончаров вас не отпустит.

— А почему? У меня сейчас еще академический отпуск.

Я попросила академический отпуск, потому что в театре ничего толком не делала и не хотела терять интересную роль в кино. Гончаров спросил:

— А если я вам не разрешу?

— Андрей Александрович, я не хочу с вами расставаться, но я уйду, я хочу работать. Чехова уже нет, терять мне особо нечего.

И он отпустил. А Цареву я предложила:

— Я могу пойти к Андрею Александровичу и поговорить.

— Прямо вот так просто?

— Да.

И пошла. Конечно, Гончаров разволновался, разозлился. Но сказал:

— Что ж, квартиру я вам дать не смогу. И «Красавец-мужчина», и Шекспир, и Тирсо де Молино у меня тоже не предвидятся. Правда, к Новому году у меня был для вас сюрприз. Но насильно держать не буду. Как отец вам могу сказать: это очень трудный театр. Хотите, вот сейчас до окончания академотпуска, заключите на два месяца договор и повнимательней поглядите, сможете вы там или нет.

Я пошла. На договор. И начала работать. А перед Новым годом мне позвонил завтруппой:

— Ирина Викторовна, так что у вас? Вы возвращаетесь или вы в Малом работаете?

— А почему с вами? Я могу придти к Андрею Александровичу в конце договора.

— Но мне бы хотелось это узнать сейчас. Я по поручению Андрея Александровича.

— Ах, по поручению! Ну, пожалуйста. Я остаюсь в Малом театре.

И на следующий день Андрей Александрович собрал труппу и сказал:

— Мы будем репетировать «Чайку». Были у меня планы на одну актрису, был у нас такой огонечек, да весь вышел. Эти открытки, обложки, киношки, вся эта популярность… Ну, и не стало огонечка. Поэтому представляю вам Евгению Симонову, которая будет у нас играть Нину Заречную.

Это мне ребята рассказали. Отец-отец, а все-таки… укусил. «Была да вся вышла».

— Не жалели потом?

— Я никогда ни о чем не жалею. Наверное, папа когда-то сказал, потому что мама редко со мной говорила на такие темы, а папа довольно философски рассуждал со мной: сделай выводы из того, что было не так, за что тебе стыдно, разберись — и все, это было вчера, сейчас уже сегодня, а завтра будет завтра. Урок запомнила — иди дальше.

— А по поводу перехода в Малый театр с мужем не советовались?

— Я советовалась, но делала так, как считала нужным. Просто после разговора с Михал Иванычем я поняла, что впереди прямо сразу Тирсо де Молино, это прекрасный материал — плащи, шпаги, мантильи, тайны. Потом «Красавец мужчина», мне эта пьеса Островского очень нравится, она у меня даже с Чеховым перекликается. Если ее не комиковать, то в ней есть что-то странное. Потом «Король Лир» — Корделия. В течение двух лет все это. Какие могли быть сомнения? Никаких. И о чем жалеть?

— Плюс жилье.

— Ну, жилье через два года. В Малом я попадала в молодые без году неделя, а в театре Маяковского все-таки несколько лет на очереди стояла.