Дожила до понедельника

«Последняя репродукция» (2007 год)

Первый съемочный день был наполовину ужасным. Я ночь не спала, незадолго до этого переболела воспалением легких, слабая, текст путается в голове, и я сказала:

— Простите, ребята, я не могу. Отпустите меня.

Ну, двадцать с лишним лет не сниматься! Я отвыкла играть, даже не отвыкла, а умудрилась за ночь так себя накрутить, что пришла не только в нерабочем состоянии, а в антирабочем, в полной уверенности, что мне ничего этого не надо, лучше оставить все как есть, пускай меня помнили той.

Но мне налили тарелку супа, заставили съесть, и поговорили со мной. Саша Славин сказал:

— Посмотри, сколько вокруг людей, мне их всех распустить и отменить съемки, а потом искать актрису?

А продюсер Юля добавила:

— Ирочка, если вы не справитесь с совершенно не по делу возникшим состоянием, то для нас это организационно-финансово-человеческая катастрофа.

Вот то, что я помню. Остальное было наоборот — в поддержку. И я пришла в себя.

— Вы согласились только потому, что режиссер — Саша Славин?

— Нет, было очень интересно читать сценарий, потому что там и детектив, и страстная любовь, из-за которой детектив и получается. Преступление из-за любви. Фантастика, потому что речь о двойниках. Но этот сериал не для тех, кто смотрел бразильские, а теперь наши трехсот серийные, где можно двадцать серий пропустить, потом включить, и ты все понимаешь. Кроме того, возрастная роль у меня была всего одна, когда играла жену Вернадского, с 18 лет и примерно до 60-ти.

— Вам режиссер рассказывал, какая ваша героиня. Или вы сами ее придумывали?

— Там нечего придумывать. Она не женщина, а монстр. Саша пообещал мне ее смягчить. В итоге вычеркнул меня из последней, четвертой, серии, то есть я потеряла съемочные дни, потеряла в деньгах, зато хотя бы не осталось ощущения, что она совсем уж нелюдь какая-то.

Александр Соловьев (глава, переделанная впопыхах)

Первый раз я увидела Сашу после спектакля «Два товарища» в театре Маяковского. Мы вышли на поклоны, и вдруг из зала мальчик тянет руку с цветком. Женя Карель-ских, мой партнер, наклонился, чтобы взять цветок и передать мне, и вдруг мальчик прижал к себе цветок, не отдал Жене, и опять тянет мне. Я взяла. Увидела только огромные глаза, сине-голубые, и невероятно длинные ресницы. Так мне и запомнилось. Это примерно 69-й год.

Потом я вышла замуж, уехала в свои заграничные плавания, а когда вернулась, просто стала смотреть, что нового в театре за время моего отсутствия. Посмотрела «Человек из Ламанчи», первый в стране мюзикл. Мне спектакль очень понравился.

И вдруг среди «погонщиков», которые вокруг Дульсинеи крутятся, ухаживают, издеваются, я увидела актера, который потрясающе двигался, бесстрашно прыгал с верхотуры сцены. Удивительно: там замечательная сцена идет, а я за ним смотрю.

Спрашиваю:

— Кто это?

— Ученик Гончарова, Саша Соловьев.

В театре собирались восстанавливать «Два товарища» и меня познакомили с Игорем Костолевским, Сашей Соловьевым и Женей Герасимовым — я должна была репетиро-вать с кем-то из них. Когда знакомились с Сашей, я подумала: где-то я уже видела эти глаза. Но он быстро опустил ресницы. И всегда, когда я здоровалась с ним в театре, он тут же опускал ресницы.

Потом он ушел из Маяковки в Детский театр, и все у него там было хорошо. Однажды я увидела его по телевизору. Показывали фильм «Эквилибрист» про цирко-вого актера, который ушел на войну, потерял руку, вернулся в цирк и восстановил свой номер на одной руке. Я позвала папу:

— Помнишь, я рассказывала про мальчика, который очень понравился мне в театре.

Он совсем молодой, а посмотри, какая взрослая работа!

После этого фильма были «Адам женится на Еве» и «Зеленый фургон». Ну, я, по-моему, не единственная, кто полюбил эти фильмы.

Встретились мы через много лет. Случайно. Вернее — не случайно. Пришел в гости на Тверскую. И, кажется, мы двое суток сидели на кухне с деревянными, очень жест-кими скамейками и говорили, говорили… А потом он улетел на съемки в Одессу, через день-два вернулся, но уже я должна была лететь в Сургут со спектаклем. И мы с режиссером не могли достать билеты на один рейс. Саша сказал:

— Домодедово — мой дом. Все к вашим услугам.

И , правда, все устроил. Он поехал нас проводить и действительно мы с Юрой Веригиным (тот самый Садко, который в 68-м году пришел за мной в театр Ленинского комсомола гонцом от Гончарова) улетели вместе. Из Сургута я позвонила сестре узнать, как папа. Она говорит:

— Тебя просил позвонить Саша Соловьев.

— Галка, я забыла его телефон!

— А, по-моему, он у тебя в доме.

И я вспомнила, что когда он поехал нас провожать, свою багажную сумку из Одессы оставил у меня дома. Я отдала ему ключи, попросив: только свяжись со мной как-нибудь, чтобы я в дом попала.

Я звоню к себе домой, подходит Саша Соловьев:

— Понимаешь, сейчас так нужно по жизни, чтобы я побыл вне… один.

— Ну, и будь вне, пожалуйста, если тебе там удобно. Только ты меня встреть или как-то передай ключи.

Когда он меня встретил, в руках у него вместо букета был веник. Обычный, шикарный веник.

— Почему веник?

— А у тебя такой плохой в доме, вот я и купил, но не успел отвезти.

С этим веником мы вернулись ко мне. И уже все было понятно. Такая переоценка всей жизни. Затем наступил Новый год, а так как у Саши была семья, я поехала к папе на Ленинский, а Саша — к себе. И вернулся он другой. Потому, что сын, которому было девять лет, очень переживал.

Я поняла, что все так счастливо и все так нельзя. Саша опять улетал в Одессу на съемки. И я сказала:

— ты возвращаешься к своей семье. Мне за каждый мой проступок сверху такие колотушки идут. И, думаю, тебе тоже. Не получится у нас ничего. Расти сына.

Но я хотя бы узнала,что такое «я люблю». Я думала, что любила, но это совсем другое чувство. Я была влюблена, у меня был роман, а любовь с ног на голову все переворачивает, и вдруг меня нету, а есть только другой человек, и больше ничего не надо. А ведь мне уже за сорок.

Он послушался, и мы расстались. А потом вдруг приехал из Одессы с цветком азалии в горшке и пьяный, хотя он не пил, закодировался. Я выходила его как могла и отправила все равно домой. Потом он только иногда звонил, в основном по ночам. Такие шальные звонки. Один раз мы увиделись, когда он пришел без звонка с кассетой и цветами и сказал, что снял фильм как режиссер «По таганке ходят танки» и просил меня его посмотреть. Пока я смотрела фильм, он сидел молча на ступеньках и курил.

Я сказала:

— Мне картина нравится. Необычное что-то. И твоя актерская работа просто замечательна.

И тогда вдруг он стал таким счастливым, гордым и непривычно говорливым. Рассказывал, как он задумал фильм, как искал сценарий, как сам достал на фильм деньги и смог достойно платить всей съемочной группе и актерам. И какие замечательные были съемки. И фильм уже дважды показывали по ТВ.

А потом я сдала квартиру, переехала, ушла из театра, и для всех потерялась.

Увиделись мы с Сашей через восемь лет. В 96-м, осенью, я привожу папу из деревни, где у меня вечная стройка. Раздается звонок:

— Ира, здравствуй, это Саша Соловьев.

— Здравствуй, Саша. Я тебя узнала.

— Мы можем с тобой увидеться?

— А ты считаешь, что это нужно?

— Не знаю, как тебе, мне нужно.

А мне совсем не нужно было, потому что избавиться от него я не могла. Вот есть такое понятие «собака на сене» или «соломенная вдова». Я была нечто среднее между ними. Ни романа, ни влюбленности, ничего. Место занято.

Я говорю:

— Нет, Саша.

— Но для меня это очень важно!

Встретились. Он долго молчит. Потом вдруг:

— Я тебя люблю! Сын вырос и поступил в институт. Сам. Я с ним поговорил. Он меня понял. Ты меня еще ждешь?

— Жду!

Через пару дней я улетала в Америку, а когда вернулась — в моей квартире посредине комнаты стояли коробки: много книг, немного одежды и штучки, штучки, штучки.

— Это что?

— Это я. Я здесь живу.

— А я что, выхожу замуж?

— А как же иначе?

— Хорошо! С условием. Я всегда боюсь за тебя. Ты неуправляемый, взрывной, неожиданный, особенно когда выпьешь. Мы не пьем! Я не хочу страха. Мне так радостно и так высоко, я не хочу об землю.

Он согласился.

У Саши был замечательный сценарий «Фальшивомонетчик» и мечта снять по нему фильм. И еще купить квартиру. Для нас. Он нашел спонсоров для фильма и мы переехали в квартиру, которую он покупал. А она же не купленная. Спонсоры все тянули и тянули с деньгами. А тут и с моей квартирой, которую я сдавала, меня кинули. И мы остались на полном нуле в чужой квартире. Вот когда выбирали: шесть рублей — и что окупаем: пачку сигарет или хлеб? Так что медовый месяц у нас был месяца два, когда мы пытались как-то выжить, но это очень хорошо. Иногда голодали, но курили. Или не курили, но ели. Однажды я нашла три рубля. Сашка пошел в магазин за хлебом, а я увидела на снегу деньги. Он выходит — я сижу на снегу и реву.

— Ты чего?

— Посмотри, я нашла!

— А, может, они здесь посеяны?

Взял три рубля и пошел опять в магазин:

— Флайке что-нибудь куплю.

А я случайно заглянула за решетку над подвальным окном, на которой сидела, и увидела еще три рубля и еще, как будто действительно кто-то посеял. Мы такие богатые стали.

А потом я опять удачно сдала свою квартиру

Мы ничего не делали врозь, везде ходили вместе. Даже когда я к папе ездила, и Саша не хотел заходить, потому что я папе читала, он все равно меня ждал.

Однажды пошли в магазин. Саша хотел купить мне джинсы. Он любил кожу и джинсы. Выбрал мне комбинезон. Как фанера. Из очень плотной ткани Я как встала — не могу пошевелиться, не мой. Но Сашке так понравился, он так уговаривал, обещал, что это последнее о чем он просит, а потом мы купим то, что понравится мне. Я согласилась, хотя знала, что носить его не буду. Мы тогда участвовали в записи радиоспектакля по роману Писемского «Тысяча душ». Но в то утро мне нужно было ехать на радио одной. И Саша попросил:

— Надень, пожалуйста, комбинезон.

Ему это было так важно… Я надела. Отработала. С Сашей мы договорились встретиться на Маяковке. И я вижу его в точно таком же комбинезоне, как на мне. Мы были одинаковые, как два дурака. Взялись за ручки и целый вечер гуляли по городу, он не хотел возвращаться домой. Ему нравилось, что мы одинаковые, как близнецы.

Еще он очень переживал, что не поет. Как-то я пошла в магазин, возвращаюсь и с лестницы слышу какие-то странные звуки из нашей квартиры: пра-пра-пра-пра…

И человеческие возгласы. Я тихо открываю дверь. Сашка сидит с гитарой, бьет по струнам, как на балалайке и поет. Что думает, то и поет. Я замерла с сумкой и полчаса слушала. Там такая исповедь была. По звучанию выдержать трудно, но по содержанию это был белый стих. Я не могла шевельнуться — он бы перестал.

В деревне он все делал. Нашел тех мастеров, которые лыка не вязали и все говорили: это — «лимон», то — «лимон», и через два месяца у меня был дом с верандой, о которой я мечтала и баня. Все. Вот он такой — Сашка! И этот Саша мог быть очень ответственным, как на съемках своего фильма — за других. И он всегда таким был — за других. У нас все время что-то происходило, не исходящее от меня. В деревне вдруг в магазине нет хлеба — и Сашка начинает месить тесто. Я говорю:

— Ты умеешь?

— Нет, помню в детстве бабушка пекла.

И машет мне:

— Уйди, уйди…

Получился каравай с корочкой. Мы моментально его съели с маслом, солью и луком. И Сашка стал каждый день печь хлеб.

А еще мы ходили по грибы. Сашка азартный, я тоже… Как мы ревновали, у кого какой подосиновик, у кого какой белый! И Сашка тут же:

— Давай поцелуемся!

Мы целовались посредине леса, чтобы не ссориться, у кого больше грибов.

Иногда я ему говорила:

— Саш, можно одну ночь провести с вами?

— В каком смысле?

— В прямом. Ты из четырех суток уже третью ночь ходишь на рыбалку.

В два часа ночи он выходил из дома, приходил в двенадцать и очень хотел спать. Но приносил много рыбы и обязательно чистил ее сам. Чтобы мужик чистил рыбу!

Иногда я просила:

— Не уходи, пожалуйста!

И он оставался дома.

Если мы на что-то реагировали, то обязательно хором, одним и тем же словом. Это было смешно, поэтому у нас в доме все время был смех, мы все время улыбались.

Однажды в деревне мы увидели НЛО. Сидели ночью на крылечке, курили и молчали. Молчали мы тоже хором. И вдруг я вижу, звезда движется вверх, вниз, в бок, вверх, вниз, в бок… И Сашка туда же смотрит. Мы замерли. Что это? Спутник? Нет. Самолет? Нет. Повернулись друг к другу и хором:

— НЛО!

И опять стали смотреть. Я говорю:

— У меня есть карта звездного неба и книжка, мы сейчас узнаем, что это.

И нашли! Это созвездие Волопаса, альфа звезда под названием Арктур. А у меня есть любимый рассказ Казакова: «Арктур — гончий пес». Про слепого пса. Наверное, воздушные потоки, погода меняется, и он вот так прыгает. Я говорю:

— Давай завтра посмотрим, ничего не будем решать.

Сели на следующую ночь: опять движется, но чуть меньше.

Так он до сих пор двигается. Я на крылечко выхожу и говорю:

— Сашка, привет!

Он там. Мы с ним беседуем.

Я самого главного о нем не могу сказать. Вот мы разговариваем, что-то делаем, куда-то идем. Уже надо спать. А мы сидим до трех, четырех часов, потому что не успели наговориться. Нам мало времени. А я так и не успела наглядеться в эти глаза. Его удивительные глаза.

Наверное, слишком много позитива. Так нельзя.

А осенью опять Москва. Сашины спонсоры «исчезли». Надо что-то делать, как-то жить. Мы хотели вернуться в театр и почти целый сезон ходили на разные спектакли, чтобы выбрать, куда проситься. Но или мы невезучие, или время такое. А тут еще случился в четвертый раз отказ в деньгах на съемки «Фальшивомонетчика». И у Саши произошел срыв.

— Значит, я ухожу?

Он выкарабкался.

А я задумалась: зачем нам эти бесконечные переезды — уже три квартиры. И все эти коробки, штучки…

— Зачем мы это возим?

— Ну как, для друзей. Если мне что-то нравится — я покупаю. Четыре.

А я вспомнила, что у меня свои штучки: дельфинчики, карты, глобус…

И тут в мою умную головку пришла мысль!!!

Продать дорогую квартиру на Тверской и купить приличное жилье в тихом районе.

Почему так поздно?

Саша загорелся, мы стали подбирать квартиру. Нашли три варианта. Но квартиру на Тверской никто не покупал, потому что она по метражу метров 60, а очень престижно: первый жилой дом от Кремля. На офис годилась, а для богатого человека метров мало. В общем, полгода квартира не продавалась. Хозяева очередного съемного жилища нас жалели. Потом уже не смогли жалеть, мы распихали вещи по друзьям и уехали опять в деревню. Перед отъездом я пошла к святому Трифону. Второй раз в жизни. Помолилась и сказала:

— Мы уезжаем и куда вернемся? В никуда.

Приезжаем в деревню, через день прибегает почтальонша. Телеграмма о том, что появился покупатель на мою квартиру.

Я оставила папу с Сашей, вернулась в Москву, и произошла сделка. А квартиры, которые мы с Сашей выбрали до отъезда, все ушли. Тогда я вспомнила еще про одну: в районе Красных ворот, где были собаки, и нас пускали в комнаты, меняя местами с собаками, — их в одну, нас в другую. А всего сутки на размышление, потому что мою квартиру покупал богатый человек и сделка должна быть быстрая.

Когда бывшие хозяева съехали из квартиры, мы увидели, что кухня совсем маленькая. Было написано восемь метров, а их шесть! Я тут же придумала:

— Ничего, мы сделаем арку и соединим комнату с кухней.

Но выяснилось, что там воздуховод и прорубать стену нельзя.

Я села на пол и впервые разрыдалась по поводу бытовых неприятностей:

— Саша, всю оставшуюся жизнь мы будем жить, как в тюрьме! 24 метра спальня, в которую мы приходим только спать! Вторая комната тоже большая, а кухня — всего шесть метров! Но мы-то будем сидеть на кухне!

И пришел слесарь с восточным именем:

— Почэму женщин плачэт?

Саша объяснил. Слесарь сказал:

— Пойдем на чердак, женщин нэ должна плакать.

Они поднялись на чердак, вернулись, слесарь сделал в стене две дырки — для газа и водопровода- и перенес мойку с плитой в комнату, по другую сторону стены. Получилась гостиная-столовая-кухня. А на месте кухни мы хотели сделать Сашин кабинет, о чем мечтает каждый творческий человек мужского пола.

Пока Саша был в деревне я придумывала, как обустроить квартиру. Штудировала все газеты и ездила в самые дорогие магазины и самые дешевые. К Сашиному возвращению в Москву у меня остались четыре места, куда я хотела его отвести, потому что знала: возить мужика по магазинам — это ужасно. И получилось, что ему понравилось и со всем моим выбором он согласился.

Ремонт в квартире сделали хорошо, даже приобрели друга по имени Дима, который может все. Он сам из Переславля-Залесского. А потом еще он сделал нам печку для бани. Единственное, что не успели сделать — это ванную и туалет, потому что уже очень хотелось жить. Новый год скоро. Хотелось встретить праздник в своем доме. Только елку не нарядили.

И вот тогда Саша пропал.

24 декабря мы собирались пойти в театр на премьеру к Сашиным друзьям, а мне нужно было к папе на Ленинский. Саша обиделся. Я предложила:

— Пойдем в другой раз. Или, если хочешь, пойди один.

Вот фраза, которую мне не следовало говорить. Ну и все. Звоню домой- никто не подходит к телефону. Приехала — Флаюшка не просится на улицу, значит, Саша с ним гулял. А Саши нет. Его нет ночь, день, ночь, день… с 25 декабря.

Я кинулась обзванивать всех Сашиных родных и друзей, кого знала. Мне говорили:

— Вы его идеализируете, у него бывает. Он может улететь куда угодно, в любой город. С летчиком встретился в аэропорту и улетел.

Я возражала:

— Да нет, когда его даже два часа нет дома, он всегда звонит.

— Ну, сейчас праздники…

Он и в Новый год не пришел. В Новый год я потеряла сознание.

С утра опять звонила Сашиным родным, друзьям, знакомым. Звонила везде, куда звонят о пропаже человека. Потом пошла к участковому и тот посоветовал пойти в больницу Склифосовского:

— Уговорите, чтобы вам показали всех неопознанных.

И мы с подругой Ниной обошли все корпуса. Последним был морг. Это уже 6-го января. Я подхожу со списком. Женщина в морге спросила:

— Тебе очень надо? У нас тут трое. Одному 17 лет, наркоман, второму к 80-ти, а третий — бомж вонючий без зубов. Пойдешь?

— Пойду.

Не дошла — плохо стало. А я с фотографией Саши. Протягиваю женщине. Она глянула:

— Нет его здесь. Мы что, своих любимых не знаем!

И снова дни и ночи без Саши. Бесконечные звонки в милицию, больницы, морги и страх. Вдруг 22 января звонок из милиции:

— Вот у нас был один случай. Мы отправили человека в Склиф и оттуда почему-то никакого ответа. Не могли бы вы прийти на опознание?

Я пришла и мне выдвинули Сашу. Дальше я ничего не помню.

Милиционер, вызвавший меня на опознание рассказывал, что в их отделение милиции

пришел человек и сказал , что рядом на улице у каменного бордюра клумбы лежит мужчина с разбитым лбом, но от помощи отказывается. Дальше милиционер сказал:

— Мы подошли, он говорит не надо, не надо и пошел с нами в отделение сам. Там ему стало плохо и мы вызвали «скорую помощь».

Саша был одет в дубленку, джинсы и кожаную безрукавку со множеством карманов. Это мой подарок. И у Саши всегда были с собой удостоверения Союза кинематографистов и Гильдии. Зафиксировано, что он поступил в больницу в этой безрукавке, а потом ее не стало… И он стал безымянным. Шестого января, когда я была в морге, он уже шестой день лежал там. Умер в Новый год. Когда я потеряла сознание. А до этого был в коме после операции. Очень страшно, что так случилось. Мне кажется, что если бы я была рядом, когда он был в коме, я бы его вытащила, вернула.

В заключении хирурга, делавшего операцию, написано: травма, не совместимая с жизнью нанесена в затылочную часть округлым предметом. Вот как это: разбитый лоб и удар в затылок? Что это? Дубинка. И безымянный — двадцать два дня в морге?

Следствие было, но…

Я вот все думаю: почему мне все-таки позвонили? Слишком сильную волну я подняла своими звонками: многим стало известно, что пропал актер Александр Соловьев? Или нашелся среди них кто-то честный? Я их не осуждаю, потому что Саша и милиция несовместимы.

А потом было столько желтой прессы — с меня ростом. Только грязь и …

И лишь один Человек — Алексей Пиманов — в своей программе «Человек и закон» поднял вопрос в 2000 году, что же случилось на самом деле, а в 2008 году мягко ответил на него Спасибо!

Похоронила я Сашу, как он сам хотел. Урна — на Ваганьковском. И рядом место для меня. Так мы с ним решили, вместе.

А на следующий день после Сашиных похорон умер папа. Хорошо, что были сестра, брат, друзья. И Гильдия киноактеров. Я бы не справилась.

Сначала посылала наверх страшные слова. Обвиняла Его за то, что оставил меня на земле. Я ж не могу самоубийством. Я честно хотела умереть.

А потом я попала в Соловьевку. Это клиника неврозов. Примерно на полгода. После Соловьевки я более-менее оживала в деревне, а в Москве существовала в виде овоща и ждала, когда опять в деревню. 2000 -й, 2001-й, 2002-й просто вычеркнуты, я их не помню.

В медицинской газете я прочитала, что если у человека пропадает интерес, то в нем отмирают даже какие-то клетки. Я не помню дня с Сашей, чтобы мне было неинтересно. Мне даже жалко, что мы мало ссорились. Потому что это тоже было жутко интересно, наполнено, насыщено. Наши ссоры заканчивались обязательно тем, что кто-нибудь из нас раскалывался. Все-таки Бог мне подарил и почему-то быстро забрал. Не могу разобраться.

Я вот услышала от священника, который говорил в телефильме про Лешу Локтева, что господь забирает или тех, кто уже готов, или тех, кто все равно не изменится. Я не понимаю, почему Саша ушел. Он немножко не дожил. У него сейчас все-все получилось бы.

А Пахмутова все-таки особенная. Вместе с Добронравовым. Я в деревне включила радио, чтобы услышать погоду -а там их песня «Опустела без тебя земля». У меня слезы в четыре ручья. Я вдруг поняла, что случилось: Тебя больше нет. С тобой ушел главный костер, а я — без эпицентра.

Опустела без тебя земля…