1951 год запомнился не только интенсивной работой с Леоновым. В тот год умерла Лиза, и я поступила в Университет.
Смерть Лизы — первая смерть в моей жизни. Правда, в 1940 году хоронили Анну, но мне тогда было шесть лет. Знала, что похоронена она на Введенском (Немецком) кладбище. Сейчас это — одно из лучших кладбищ Москвы, буйно заросшее кленами и вязами, с множеством великолепных памятников и склепов. На могиле Ивана Ивановича и Серафимы Семеновны была установлена мраморная доска с выбитыми именами. Для Анны выкроили небольшое место между этой могилой и соседней оградой. На холмике дощечку-указатель воткнули: фамилия, номер участка. Земля должна осесть, поэтому цветник собирались сделать летом будущего года.
Летом будущего года началась война...
Вообще смерть Лизы — странная и нелепая. Никуда не ездила, из дома выходила только в магазин за продуктами. Большего «чистоплюйства» я в своей жизни не видела. Не вымыть руки перед едой? — Как можно?! Попробовать на рынке соленый огурец? — Ни в коем случае! Выпить сырую воду из-под крана? — Какой ужас!
И вдруг брюшной тиф! Никто из окружающих до этого не болел, никто не заразился... Думаю, диагноз был ошибочный.
Решили кремировать, а урну с прахом опустить в могилу, где гроб Анны. Мама с Розой поехали оформлять. Вернулись в отчаянии: холмик-то есть, но вместо нашей таблички-трафаретки установлена доска. На ней фамилия молодого мужчины...
Бросились в контору.
— Накладочка вышла, — вздохнула регистратор. — Что вы хотите, война! — И тут же перешла в наступление: — Надо было чаще ездить.
Надо было... Как объяснить, что сами едва выжили?!
— У вас ведь не гроб, урна с прахом? Вот и опускайте в первую могилу. Скажите спасибо, что хоть она сохранилась.
После смерти Лизы стали ездить на кладбище чаще. Мысли мрачные: в семье еще три бабушки...
Однажды увидели женщину — пришла на нашу могилу. Бывшую нашу. Оказалось, мать того умершего парня.
— Как же вы могли?!
Женщина в слезы:
— Грех я совершила. Простите меня...
Рассказала, что сын умер от туберкулеза, в самый разгар войны. Когда землю разрыли, она увидела там гроб...
— Что я могла сделать?..
В общем, мы переживали оттого, что потеряли могилу. Она, глубоко верующая, переживала оттого, что приобрела чужую.
— Душа моего сына в чужой могиле не успокоится.
Так прозвучало слово «эксгумация».
По санитарно-эпидемиологическим правилам перезахоронение можно делать лишь спустя какое-то время. Надо ждать.
Ждали не пассивно. В то время «заселялось» Кузьминское кладбище. Женщина устроилась туда уборщицей. «Зарезервировала» место для сына. Я, тогда уже работавшая в газете, взяла интервью у большого начальника ритуальной службы...
Однажды нам позвонили:
— Приходите на эксгумацию.
— Вот и освободили могилу, — грустно сказала мама. — Бабушкам и себе.
***
А я заполняла анкету для поступления в Университет. Графа — «Сведения о родителях»... Написать: «Об отце ничего не знаю» — не лучшая формулировка для тех лет. Наверняка, что-то скрываю...
И мама стала обзванивать бывших одноклассников:
— Не слышали, Ромка существует? Жив?
Жив-здоров. Живет в Москве. Все прекрасно: член партии, долго работал в Главсевморпути, заместитель начальника крупного строительного управления. Женат, двое детей.
Но это по слухам. Нам надо авторитетно. Мама, собрав силы и мужество, отправилась в то строительное управление. Взяла с собой метрику, справку об алиментах, которые ни разу так и не получила, мою фотографию.
— Метрика не нужна, — сказали в отделе кадров, едва взглянув на фотографию. — И так видно: его дочь!
А говорили, я похожа на маму...
Потом он позвонил. И еще раз, и еще. Меня боялся; если поднимала трубку, молчал.
— Мама, это тебя.
Приходил, но только, когда меня не было дома. Я понимала: мама безумно гордилась, что одна вырастила дочь, дала высшее образование. А еще больше — моими творческими успехами. Появлялась статья, большая, удачная, и мама просила:
— Принеси лишний экземпляр. Хочу ему послать. Можно?
А уж когда я стала писать книги! Маме доставляло огромнейшую радость — пойти на почту и отправить заказную бандероль. Не на домашний адрес, до востребования.
Однажды я увидела его. В стоматологической поликлинике, на улице Вучетича. Случайно бросила взгляд на столик в кабинете врача. Стопка карт-историй пациентов, которые за дверью ожидают очереди. Сверху — его!
«Вычислила» сразу — народу в коридоре немного. От неожиданности разглядела плохо. С ним, видимо, жена.
— Ну как, вылечил зубки? — смеясь спросила потом мама. — Тебя Лена застукала...
Им было за 70, когда его жена устроила по телефону сцену ревности. С тех пор мама сама не звонила. Только он. А тут пропал. Оказалось, лежал в больнице.
— Помрешь, я и не узнаю...
— Узнаешь.
... Я спешила на летучку, когда на моем столе в редакции зазвонил телефон:
— Говорит Борис Романович. Папа умер. Вчера.
Сразу и не поняла, о ком речь.
— Где похороны?
— Думаю, вам лучше не приезжать.
— А это уж мое дело. В общем, скажу маме...
— Думаю, вам лучше ей не говорить.
— И это мое дело. Так где же похороны? Когда?
Ответил, что еще неизвестно. Всё же продиктовал номер телефона, по которому вечером все смогу узнать. Номер оказался неправильным. Но ведь у мамы есть домашний телефон отца! Позвонили «мужским» голосом:
— Говорит сослуживец Романа Владимировича. Выражаю соболезнование. Простите, когда хоронят? Где?
Кремация — на Донском. Мама решила, что поедет обязательно. Глубокая осень, ноябрь. Дождь, переходящий в снег, снег, переходящий в дождь... У мамы два «вида одежды»: прекрасный плащ и жуткое зимнее пальто. Уговоры купить новое не помогали: «Мне и в этом хорошо».
— Поеду в пальто, — сказала мама. — В плаще холодно.
— Поедешь в плаще, — сказала я. — Десять кофт под него наденешь. В пальто не пущу.
Взять такси? А обратно? Таксист ждать не будет. Бросаюсь к редакционному водителю:
— Юрочка, очень прошу. Не подведешь?
Один за другим подъезжают катафалки. Где же «наш»? По сопровождающим определить не могу, никого не знаю.
— Стой здесь, — говорю маме, а сама иду к окошечку; там оформляют документы. Прислушиваюсь... Все не то. Неужели опоздали?! Наконец, называют его фамилию.
— Мама, нам туда.
Народу много. Стоим, конечно, не в первых рядах. Какая-то женщина несколько раз повернула голову в мою сторону.
— Простите, вы случайно не его дочь?
— Случайно...
— Я знала, у него где-то есть дочь! А это ваша мама?
— Да.
Какое счастье, что мама была не в старом, страшном пальто, а в плаще! Как жаль, что черная редакционная «Волга», на которой мы приехали, самая престижная по тем временам машина, остановилась далеко, у ворот крематория! И они не знали, что мы в нее сели...
Так второй раз в жизни я видела отца. В гробу. А потом, в маминых бумагах нашла черновик письма, которое она ему написала, думаю, в конце
Отправила ли мама это письмо?..
***
«В чем состоит так называемая жизненная мудрость? В том, чтобы покорять себе обстоятельства, когда это возможно. И умно покоряться обстоятельствам, если иначе невозможно» — всю жизнь бабушки следовали мудрому совету Веры Инбер. Они были умны и талантливы, получили прекрасное воспитание и образование. Они могли не только в молодые годы, но и всю жизнь заниматься интересным любимым делом. Но они оказались из тех людей, кто не умел действовать локтями, освобождая себе жизненное пространство. И этого пространства у них, к сожалению, не стало. После 1917 года ум и талант спросом не пользовались.
О прошлом вспоминали неохотно. С горечью, а чаще с юмором: «Это было во времена Курляндского пирога». Что за пирог?.. Но не зачерствели их души, не озлобились они. Всем делали добро.
Не могу забыть, как Лиза звала к телефону соседей из квартиры напротив. Квартира тоже коммунальная, более двадцати человек. Почему-то телефона там не было. Пользовались нашим. Но одно дело, когда сами приходили: «Можно позвонить?». Так ведь нет, продиктовали всем знакомым наш номер; те, по-моему, даже и не знали, что это в другой квартире.
Звонки непрерывные. «На побегушках», в основном, Лиза. Летом еще куда ни шло. А зимой... Квартиры наши на третьем этаже, холод с улицы, конечно, не доходил. Но Лиза так боялась простуды... Поэтому в комнате, около двери, стояли наготове суконные боты, висело пальто. И каждый раз Лиза натягивала все это на себя, чтобы выйти на миг на лестницу и нажать звонок квартиры напротив: «К телефону!». Снимет экипировку, сядет за свои шарфы-авоськи, — снова звонок. И все повторяется:
— Вас к телефону!
Наконец, возмутились соседи нашей коммуналки:
— Телефон постоянно занят. Дозвониться невозможно!
В общем, существовали. Никому не жаловались, ни на что не обижались. Принимали жизнь такой, как она есть.
А жизнь становилась все труднее. Помню эту огромную комнату, 45 метров. Три кровати вдоль стен, два шкафа. Деревянный стол, тот самый, сколоченный в годы войны дворником Дмитрием. Окна без занавесок, лампочка на шнуре. Был когда-то абажур, но он истлел-обгорел; «голая» лампочка слепила глаза, а углы все равно не освещала.
Впрочем, остались и достопримечательности. Прежде всего, линкруст, оказавшийся очень прочным. Его обновили, покрыв черным лаком, и он засверкал всем на радость.
Сто лет пролежал в доме саквояж — воплощение той эпохи, вещественное доказательство торговой деятельности прадеда. Кожаный, коричневый, с металлическим ободом и замками, плавно разъезжающимися по этому ободу в разные стороны. Замки двигались, как по маслу, словно саквояж только сегодня сошел с заводского конвейера. Правда, скособочился, придавленный чем-то тяжелым. Что ж, газетами набила, выпрямила. В Антиквариат отнесла.
Веер, красоты неимоверной, но порванный с одного бока. Флердоранж — белые цветки померанцевого дерева — принадлежность свадебного убора невесты; от времени цветы «завяли». Керосиновая лампа, изящная, но стекло другого диаметра. Круглая фарфорово-фаянсовая коробка, но треснутая, с отбитыми краями. Изготовило ее «Товарищество М.С. Кузнецова», а икрой наполнило «Торговое Товарищество «Братья Елисеевы». Сбоку, крупно — «выходные данные»: «Московское отделение. Телефон N 1225. Тверская».
И еще коробочка, металлическая, маленькая, плоская, Петербургской кондитерской фабрики «Товарищество Георг Ландрин». Сначала конфеты назывались монпансье. Бабушки рассказывали, что их продавали завернутыми в бумажку, каждую в отдельности. Продавали те же Елисеевы. Ежедневно человек по имени Федор приносил им лоток монпансье.
Однажды развязали лоток... Все леденцы «голенькие»! Накануне Федор крепко выпил, про бумажки и забыл.
Естественно, из магазина его выгнали. Расстроенный, присел со своим лотком на тумбу, около женской гимназии. Девчонки бегут мимо: «Почем конфетка?» — «Две копейки.». И посыпались гривенники: «Дай пяток». Сообразил: так даже выгоднее! Дешево, значит, больше купят. И время на бумажки тратить не надо.
Наутро пришел снова.
— Как тебя зовут? — спрашивают девчонки.
— Федор, а фамилия Ландрин.
Говорили, что фамилия эта — от названия реки Ландра, в Новгородской области, откуда он родом. Потом, кажется, и фабрику открыл, в Москве. Ну, а почему «Товарищество» — в Питере, и кто такой «Георг Ландрин», — этого бабушки не знали.
В доме сохранились двенадцать стульев, с изображением женщин на спинках. И еще сундук. Однажды приехал врач «скорой помощи»:
— Сундук! Ох! Ах!
— Простите, вас вызвали к больной, а не к сундуку...
На еду едва хватало, но за чистотой следили: несколько раз в год — генеральная уборка. Сами не могли — окна огромные, потолки высоченные. Звали Грушу — жила здесь же, в подвале. Иногда она спрашивала:
— Что-то я у вас давно не была. Наверное, убрать комнату надо? Постирать?
— У нас, Грушенька, денег сейчас нет.
— Да я вам бесплатно сделаю.
И делала. Чтобы отблагодарить, бабушка угощала ее пирожками. Ах, какие пирожки жарила бабушка! Именно жарила — на сковородке, на масле. С мясом и с капустой.
А уж о пирогах, о тортах и говорить нечего! Сохранился блокнотик — бабушкины рецепты. Написаны её рукой:
ТОРТ:
8 яиц, 1/4 ф. шоколада (растереть); 1/4 ф. миндаля (растереть через машинку, всыпать с кожей); 1/4 ф. сахара; 1 лимон.
Для глазури: 1/4 ф. шоколада (растереть), 1/4 стакана сахарной пудры, 4 столовые ложки воды. Всю эту смесь скипятить и облить ею готовый торт.
Растереть 8 желтков с 1/4 ф. сахара, затем положить туда растёртый шоколад, цедру, лимонный сок (выжать), миндаль. Когда всё будет хорошо смешано, то сбить белки и смешать всю смесь с взбитыми белками. Форму посыпать сухарями и смазать маслом. Печь 1 час.
Когда торт готов и остынет, облить глазурью и украсить миндалём.
Соседи — не только в нашей квартире, но и с других этажей, время от времени предлагали деньги. В долг. Тоже, не дожидаясь, пока попросят:
— Вам, наверное, надо? Отдадите, когда деньги появятся.
Деньги у бабушек появлялись раз в месяц, в день зарплаты. Но что это были за деньги! Зина и Роза по-прежнему плели дома шарфы-авоськи. Катя продолжала работать машинисткой на Радио. До
Зарплаты бабушек едва хватало, чтобы раздать долги. Через несколько дней снова одалживали. До следующей зарплаты... Замкнутый круг! Записывали, чтобы, не дай Бог, не забыть. Следила за этим Роза.
Роза умерла неожиданно. Утром пошла в Елисеевский магазин. Какой-то парень, увидев подходивший к остановке троллейбус, бросился наперерез и сбил Розу с ног. Прохожие помогли подняться. К счастью, ничего не сломала. Сама дошла до дому. Прилегла. Через два дня умерла от инфаркта.
Мы с мамой обошли все квартиры:
— Роза Ивановна вам что-нибудь должна?
Ни один человек не «сознался». Более того, предлагали деньги:
— Вам, наверное, нужно на похороны...
