Хранитель моральных устоев

В начале 50-х мы отдыхали по курсовке в Сочи на Ривьере. Сняли малюсенький домик из двух комнат. Хозяйка жила неподалеку. То ли в другом своем доме, то ли у родственников, то ли у подруги. Была она полной, неаккуратно сработанной женщиной с большим мясистым носом. Разговаривала со всеми, как участковый милиционер, который всегда знает, что можно, а что нельзя. Но ко мне она относилась почему-то, как равному. До этого я ни с чем подобным не встречался. Это было ни на что не похоже. Я так и не понял, чем я на неё так подействовал, но мы с ней разговаривали, как два равных взрослых человека, хотя на вид я был весьма тощим мальчиком невысокого роста.

В Сочи я познакомился с двумя подругами, по-моему сёстрами. Одна из них по имени Роня (по-моему сокращённое от Рахиль) была со Львова, а другая из Москвы. Роня мне жуть, как нравилась. Она была немного выше меня ростом и немного старше по возрасту. Роня постоянно улыбалась какой-то неземной улыбкой, движения у неё были плавные, замедленные, и с ней невероятно приятно было молчать. От москвички я очень изобретательно избавился, и пару дней мы гуляли с Роней по Ривьеровскому парку и говорили обо всём на свете. Роня была намного умнее и развитее меня, но когда я с апломбом говорил какие-то глупости, она со мной не спорила, а только улыбалась и неотрывно смотрела мне в глаза. По закону сохранения веса серого вещества мне очень хотелось чем-то отличиться перед ней. Единственное, что я умел в то время очень хорошо делать, это танцевать. И я пригласил Роню вечером на танцплощадку.

В детстве и юношестве танцы были моей всепоглощающей страстью. У моего отца был друг Коля Папашвили. Он был полковником КГБ и был женат на немке. Через несколько лет после войны его начальство потребовало, чтобы он развёлся с женой. В ответ на это требование он демобилизовался и стал директором гостиницы «Баку». Поскольку в гостинице останавливались все гастролёры, то Коля снабжал меня контрамарками в Маиловский театр оперы и балета. Я там имел постоянное место в ложе-бенуар и ходил на все представления, знал всех артистов балета, среди которых были весьма и весьма неплохие, например, Фармазян, Агапов и другие. На танцах я был просто помешан, хотя всегда знал, что в танцоры не пойду ни под каким соусом. Дома я уединялся в комнате, включал «Арагонскую хоту», «Испанское каприччио», «Болеро» М.Равеля и изображал из себя танцора фламенко. Вытягивался, вращал глазами, строил самые изощрённые фигуры, замирал и вновь выделывал самые невероятные движения. И так продолжалось часами. От этих упражнений я никогда не уставал.

Поскольку патефонная музыка не соответствовала по громкости накалу моей страсти, я отчасти компенсировал её громким щелканьем на пальцах наподобие кастаньет. Даже когда я шёл по улице, музыка, сопровождала меня и мне хотелось вытягиваться и изображать. Поскольку это было делать нельзя, я потихонечку стучал пальцами. Вскоре я добился такого совершенства, что мог непрерывно выщёлкивать ритмы в течение часа. Этим искусством я владею и до сих пор. Никогда не забуду того идиотского положения, в котором я оказался благодаря моему искусству щёлкать пальцами. В Брно почти каждую субботу по вечерам мы ходили с моим другом в винарну. Мой друг — директор Чехословацкой коллекции микроорганизмов при Университете им. Пуркинье — был достаточно известным человеком в городе. Винарна, которую мы обычно посещали, была переоборудована из длиннющего склада, у стен располагались столики, а между столиками люди танцевали после принятия одной-двух бутылок вина. В самом конце зала на небольшом подмостке играл оркестр из 5—6 музыкантов. Всё было очень мило и по-домашнему. Когда количество выпитого вина начинало мешать ногам, люди потихонечку начинали петь. В конце концов сдвигались столы и каждый кластер во всю глотку орал свою песню.

Однажды мы особенно крупно взяли на грудь, и по ходу неторопливой беседы о применении физико-химических методов анализа в экспрессной идентификации бактерий мой друг вдруг неожиданно вскочил из-за стола и направился в конец зала, где играл оркестр. Там он взял в руки микрофон и на весь зал по-чешски заявил, что ударник оркестра импотент, ничего не умеет, и сейчас его друг из Москвы покажет, как нужно держать ритм. Когда я это услышал, то первое, что мне захотелось — это залезть под стол, натянуть скатерть на голову и прикинутся глухо-немо-слепым. Это был такой шок для меня, что я просто ошалел. Оркестр перестал играть, все уставились на меня, а мой друг нетвёрдыми, но решительными шагами направился ко мне, схватил меня за руку и потащил на сцену. Я, как идиот, выстроился у микрофона, на моём лице блуждала улыбка девственницы, которую зал единодушно просит раздеться и станцевать голышом на столе. В общем я честно отстучался, мне проапплодировали, и когда оркестр решил передохнуть, я, совершенно отрезвевший, направился к выходу, Больше никогда ни под каким соусом я в этой винарне не появлялся.

Словом, ритмичные танцы были также необходимы моему организму, как пища и вода, и я с восторгом воспринимал любую возможность потанцевать. Я учился в мужской школе, где устраивались вечера с приглашением учениц из соседней женской школы. В начале 50-х годов западные тлетворные танцы были запрещены, и мы на вечерах кроме вальса и польки танцевали падепатинер (фр. pas de patineur — танец конкобежцев), падеграс — бальный танец со спокойными изящными движениями, распространенный в Европе в 19 в., для которого характерно чередование мягких шагов с приседаниями и фиксированными позами, падекатр — старинный французский бальный танец. Я вообще-то не люблю использовать нецензурные слова, но хотел бы я встретить какого-либо ревнителя чистой словесности, который сумел бы всё это охарактеризовать иначе, как не «полный капец». Сейчас, когда я вспоминаю, как мы — ученики советской школы — изображали старинную французскую аристократию, меня начинает душить хохот. Конечно, мы собирались по домам, танцевали танго, фокстрот, румбу и т.п., однако на официальных мероприятиях нужно было или жеманно подпрыгивать, или плавно сучить ножками или кланяться, изображая из себя комзолы, тюрнюры, кружевные подвязки и напудренные парики.

Накануне вечера, когда мы с Роней договорились встретиться у танцплощадки, я увидел хозяйку квартиры, которая сидела на скамейке и грызла поджаренные тыквенные семечки. Она знаком пригласила меня присесть, насыпала мне семечек и спросила:

— Слушай, где ты таку красиву дефьку нашёл?

— В парке познакомился. Она со Львова.

— Яврейка небось?

— Кажется да. А что?

— Больно красива дефька. И умна.

— Откуда вы знаете, что она умная?

— Я, милок, так много на свете повидала, двух мужей схоронила, в тюрьме отсидела, на кораблях поплавала. Самой впору умной стать. Дефька умна. Хороша дефька!

— Я тоже так думаю — ответил я, и мне было приятно, что мой выбор был так однозначно одобрен.

Танцплощадка в парке «Ривьера» представляла собой круглое забетонированное пространство. Народ был в основном представлен детишками и ранним юношеством. На краю площадки стоял распорядитель — толстоватый дядька с животиком, который резким командирским голосом объявлял танцы и каждый раз предупреждал, что советская молодёжь отвергает влияние Запада, а те, которые не отвергают, будут выводиться и им будет запрещено участвовать в танцевальных мероприятиях. Мы станцевали вальс, польку и ещё что-то из старофранцузского. Роня оказалась очень способной партнёршей и радостно улыбалась, когда я долго крутил её в вальсе с левую сторону.

Наконец, заиграла ритмичная музыка и я припустился с Роней в фокстроте. Это было необыкновенное удовольствие летать по всей танцплощадке и лавировать между танцующими парами, не замедляя темпа. Вдруг я услышал голос распорядителя:

— Маадой чиаэек, прекратите! Да, да, я к вам обращаюсь. Нечего поганить нам мероприятие.

Я понял, что поганим мероприятие мы с Роней. Все посмотрели на нас. Я резко изменил темп и распорядитель отвернулся в другую сторону. Мы не пропускали ни одного танца, не уходили с площадки, и в какой-то момент, когда, потеряв бдительность, я вновь стал демонстрировать Роне свои способности, раздался громовой голос:

— Вы, да, да — вы — вон с нашего мероприятия! Вон с площадки!

Я мгновенно оценил ситуацию. Я боялся, что Роня будет вовлечена в эту идиотскую историю, быстро ушел с танцплощадки и остановился в тени. Но распорядитель не успокоился. Он продолжал орать:

— Деушка, я к вам обращаюсь! Покиньте мероприятие! Да, да, вы, покиньте.

Роня нагнула голову и быстрым шагом направилась в противоположную от меня сторону. Я побежал за ней, огибая танцплощадку, но нигде её обнаружить не мог. Я, как сумасшедший, обегал весь огромный парк, напряжённо всматривался в тёмные аллеи. Но всё было напрасно. Роню я так и не нашёл, и, поскольку не знал, где она живёт — мы каждый раз договаривались о встрече в конкретном месте — так больше её и не видел.

Несколько дней я бродил по городу в надежде встретить Роню. Не могу сказать, что я влюбился. Просто она произвела на меня необыкновенно сильное впечатление, и мне очень хотелось увидеть её вновь. В таких расстроенных чувствах я повстречал хозяйку, которая как-будто и не уходила со скамейки и не переставала грызть тыквенные семечки все эти дни.

— Ты чё, не в себе?

— Не знаю.

— Тогда потанцевали?

Я рассказал историю с танцплощадкой. Было приятно, что кому-то интересны мои переживания.

— Подожди, подожди, я всех в городе знаю. Расскажи, как этот командир выглядел?

— Как, как! Откуда я знаю как он выглядел. Я помню, как он орал.

— Подожди, подожди, мне это важно. Послушай, у него верхняя губа вывернута?

— Вроде бы да.

— Так, интересно! Жирная лысина на затылке?

— Не знаю точно, но кажется да.

— Жопа толстая?

— Вроде.

— И брюхо отвисает?

— Брюхо отвисает.

— Волосы рыжеватые?

— Вроде да.

— Нееее могу. Сейчас Клавке расскажу. Она уписается.

— От чего она уписается?

— Ну вот слушай, что я тебе расскажу. Этот хрен несколько лет назад снимал у меня те комнаты, где вы сейчас живёте. Противный, скользкий тип, но платил исправно. Однажды поздно ночью вышла прогуляться и слышу из дома музыка разносится. Тихо разносится, но я удивилась. Чего это поздней ночью музыку играть. Подтащила я камень, встала, заглянула в щёлочку в ставнях: ба, не поверила своим глазам. Побежала за своим ключём. Открываю тихонько входную дверь. Дверь из прихожей в комнату приоткрыта. Глянула и отпала. На столе две голые бабы танцуют, а этот рыжий пьяный в стельку носится голый вокруг стола и своей детской пиписькой размахивает. Тут я разбудила двух свидетелей и участкового, который тогда жил напротив. Накрыли мы этих пиписочников, составили акт и этого рыжего из города выселили. Теперь оказывается эта срань губастая вернулся и командует. Нет, я этого не переживу. Побегу Клавке расскажу, которая свидетелем была. Ой мама, это ж надо ж!

Я вырос, стал большим учёным у советской власти и встречал таких хранителей моральных устоев в немалых количествах. Этот командир с вывернутой верхней губой принёс мне немалую пользу в жизни.

Ваш Леонид Владимирович Андреев