Меня попросили «замолвить слово» об Эрнсте Неизвестном.
Захотелось в этот раз поговорить именно не о смерти, но о жизни. И творчестве.
Долго думал, что могу сказать своего, не переписывая, не заимствуя из чужих статей. То, что и так все знают, или могут узнать без меня. Оказалось – мало. Так уж вышло. Монументальность великого гения не вместилась в свое время в моей голове.
Но, почитав там и там, о жизни и творчестве – нашел много интересных для себя моментов, важных и нужных. Во-первых, армия: Эрнст Неизвестный ушел на войну по собственному желанию, хотя его и не брали, не подходил по здоровью. Как будто из романтизма, из желания всенепременно остаться в история – ведь война, это история? Это очень важная черта, определившая всю дальнейшую его судьбу. А затем ранение. Перебитый позвоночник, парализованные ноги, пневмоторакс… В 20 лет – на костылях. В 20 лет! Для многих подобное означает уже и конец истории, вообще всех историй, всей жизни. Но в этом случае то было только начало. Болезнь, ранение – были преодолены. Силой воли? Желанием остаться в истории? Желанием жить, творить, делать, созидать, жить интересно ярко и всенепременно общаться с великими людьми эпохи.
В Москве, где молодой Эрнст Неизвестный работал и учился (в шесть утра – дробить уголь, затем – в Суриковский институт, плюс свободное посещение лекций в Университете на философском факультете), он и подружился, породнился с целым срезом эпох шестидесятников, семидесятников. Мамардашвили, Зиновьев, Капица, Ландау, Несмеянов. Эрнст Неизвестный всопминает, что почти все известные поэты посвятили ему тогда хотя бы по одному стихотворению…
В одном из интервью, говоря о своем «диссидентстве», Эрнст Неизвестный упоминает не столько неприязнь к власти, воспитанную с детства, сколько свое эксцентричное поведение, своеобразное высокомерие и запойное пьянство. Манеру говорить все напрямую, ничего не утаивая, железную, слишком смелую для времени и эпохи, прямолинейность. Пьянство и высокомерие. О первом говорить грустно. У многих пьянство в конечном счете перевешивает творчество. Знаю многих художников той поры, либо же художников «воспитанных атмосферой той поры», которых в большей степени одолело именно пьянство, а творчества со временем становилось все меньше. С удивлением, узнал, что это было и у Эрнста Неизвестного. Но он преодолел и это. Сильный человек. Высокомерие. Тайное знание своей истинной цены и неумение сравнивать себя с другими. Это есть только у действительно больших художников и в какой-то момент перестает быть «грешком». И прямолинейность. Опять же – редкое качество. Однако же, не приведшее художника в печальному итогу, но способствовавшее его становлению. Чтобы идти этим путем, нужно иметь смелость. Смелость защищаться и защищать свое право на истину, истинное. Понравилась фраза Эрнста Неизвестного: «Разве можно считать диссидентом человека, который ударил милиционера, если тот избивает его?»
Удивительная страсть к своему делу! Тратил на скульптуры все деньги, которые зарабатывал. Зарабатывал, тратил, творил – и так далее и снова и снова. Творчество – как смысл жизни. Стержень. Основа. При постоянном внешнем давлении. Как со стороны властей, так и со стороны просто ненормальных. Его, ветерана войны энное количество энное количество просто избивали на улицы. Но и это не сломило.
Стремление к монументальности, самому широкому размаху. Нежелание работать в «микроскопических масштабах». Это тоже редкое свойство. И тогда и сейчас среди творческих людей всех мастей распространена как раз лень браться за что-то большое. Прославиться можно и мелочью. Но в случае Эрнста Неизвестного дело как раз не в славе, а именно в творчестве, в страсти, в стремлении выразить невыразимое и объять необъятное – да еще и с такой жесткой хваткой, что почти как на войне – ни шагу назад, без промедления, без слабины, без оглядки.
В посвящение великому скульптору приводим стихотворение Андрея Вознесенского…
Неизвестный — реквием в двух шагах,
с эпилогом
Лейтенант Неизвестный Эрнст.
На тысячи верст кругом
равнину утюжит смерть
огненным утюгом.
В атаку взвод не поднять,
Но родина в радиосеть:
«В атаку— зовет— твою мать!»
И Эрнст отвечает: «Есть».
Но взводик твой землю ест.
Он доблестно недвижим.
Лейтенант Неизвестный Эрнст
идет наступать один!
И смерть говорит: «Прочь!
Ты же один, как перст.
Против кого ты прешь?
Против громады, Эрнст!
Против —
четырехмиллионопятьсотсорокасемитысячевосемь
сотдвадцатитрехквадратнокилометрового чудища
против,—
против армии, флота,
и угарного сброда,
против — культпросветвышибал,
против национал-
социализма,— против!
Против глобальных зверств.
Ты уже мертв, сопляк»?..
«Еще бы»,— решает Эрнст
И делает
Первый шаг!
И Жизнь говорит: «Эрик,
живые нужны живым,
Качнется сирень по скверам
уж не тебе — им,
не будет —
1945, 1949, 1956, 1963 — не будет,
и только формула убитого человечества станет —
3823568004 + 1,
и ты не поступить в Университет,
и не перейдешь на скульптурный,
и никогда не поймешь, что горячий гипс пахнет,
как парное молоко
не будет мастерской на Сретенке, которая запирается
на проволочку
не будет выставки в Манеже,
не будет сердечной беседы с Никитой Сергеевичем,
и 14 апреля 1964 года не забежит Динка
и не положит на гипсовую модель мизинца с облупившимся маникюром,
и она не вырвется, не убежит
и не прибежит назавтра утром, и опять не убежит,
и совсем не прибежит,
не будет ни Динки, ни гипса,
вернее, будут— но для других,
а для тебя никогда, ничего —
не!
не!
не!..
Лишь мама сползет у двери
с конвертом, в котором смерть,
ты понимаешь, Эрик»?!
«Еще бы»,— думает Эрнст.
Но выше Жизни и Смерти,
пронзающее, как свет,
нас требует что-то третье,—
чем выделен человек.
Животные жизнь берут.
Лишь люди жизнь отдают.
Трсвожаще и прожекторно,
в отличие от зверей,—
способность к самопожертвованию
единственна у людей.
Единственная Россия,
единственная моя,
единственное спасибо,
что ты избрала меня.
Лейтенант Неизвестный Эрнст,
когда окружен бабьем,
как ихтиозавр нетрезв,
ты пьешь за ночным столом,
когда пижоны и паиньки
пищат, что ты слаб в гульбе,
я чувствую,
как Памятник
ворочается в тебе.
1963
