ДОМОСТРОЙ
Революционер-демократ XIX века Н. Шелгунов писал: «Домострой царил у нас повсюду, во всех понятиях, во всех слоях общества, начиная с деревенской избы и кончая помещичьим домом. Везде ходил домостроевский жезл, везде в том или другом виде сокрушались ребра и вежливенько стегали жен и детей плеткой — везде, с первых же шагов жизни, человек чувствовал, как его во всем нагнетали и принуждали, как его личному чувству не давали ни простора, ни выхода…»
Домострой — «домашний устав» — написан был во времена Ивана Грозного. Автором его считается поп Сильвестр, входивший в ближайшее окружение царя. Некоторые исследователи даже называют Домострой компиляцией из Эразма Роттердамского. Но западного духа там нет и в помине. И написан он в чисто русском стиле наставлений отца сыну.
Итак, о чем наставления? «Имей, чада, истинную правду и любовь нелицемерную ко всем». «Не осуждай никого ни в чем. Чего сам не любишь, того и другу (то есть другому человеку) не твори». На века написано!
Домострой, повторим, это устав домашней жизни, расписывающий по пунктам ее строй. Но это и проповедь едва ли не в каждом его пункте. И прежде всего проповедь главной добродетели — физического и нравственного труда. Честное несение государевой службы, забота жены о доме, воспитание детей и т.д. — это все «труды праведные», участником и руководителем которых является глава дома, называемый «государем». Даже Иван Грозный не был против, чтобы в каждом доме его царства был свой «государь».
Какая власть была у самодержца, такова была и у главы дома. Неограниченная. А стало быть, конечно, развращающая. Но злоупотребления были вовсе не потому, что разрешались Домостроем. Напротив, устав рекомендовал «ни за какую вину ни по уху, ни по лицу не бить, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть, ничем железным и деревянным не бить, а кто в сердцах так бьет или с кручины, многие беды от того случаются».
Безусловно, есть в Домострое то, что сегодня выглядит мракобесием. Сам патриарх наложил строжайший запрет на музыкальные инструменты. Запрещалась даже игра в шахматы, хотя ее любил сам Иван Грозный. И достоинство женщины, конечно, принижалось. Но так было не только в России. На Западе женщина в Средневековье вообще считалась потенциальным пособником дьявола. И наказания там тоже были только телесные. В Англии казнили за 900 (девятьсот!) видов преступлений. Даже за кражу буханки хлеба. Считалось, что нравственность надежнее держать на страхе. И на Руси был такой термин — страхом спасать от греха.
Домострой не учил людей жестокости, но от жестокости предостерегал, апеллируя не к жалости, а к хозяйственному расчету. Мол, какой прок от покалеченной смертным боем жены? Так было доходчивей. Кто хочет быть свирепым себе же в убыток?
Что же касается обязанности детей любить и почитать родителей до самой смерти, что отца нужно любить и почитать больше матери - нигде не говорилось.
А вот отношение к женщине по поговорке «курица не птица, баба — не человек» в народе укоренилось, бессмысленно это отрицать. Но это отношение навязывал народу вовсе не Домострой. Просто таковы были нравы и обычаи того времени, такой был строй домашней жизни.
ЮНОСТИ ЧЕСТНОЕ ЗЕРЦАЛО
Первыми официальными воспитателями детей дворянского сословия были епископ Рязанский и Муромский Гавриил и сподвижник Петра I Яков Брюс. Это они написали «Юности честное зерцало» — правила поведения для «младых отроков» — простым доходчивым языком, местами даже очень простым. Наберитесь терпения, прочтите внимательно — так говорили, так мыслили наши предки.
«Отрок должен быть весьма учтив и вежлив как в словах, так и в делах: на руку не дерзок и не драчлив, также имеет оной встретившего на три шага не дошед и шляпу приятным образом сняв, а не мимо прошедши, назад оглядываясь, поздравлять. Ибо вежливу быть на словах, а шляпу держать в руках неубыточно, а похвалы достойно и лучше, когда про кого говорят: он есть вежлив, смиренный кавалер и молодец, нежели когда скажут про которого, он есть спесивый болван...
Младые отроки должны всегда между собою говорить иностранными языки, дабы тем навыкнуть могли: а особливо когда им что тайное говорить случится, чтоб слуги и служанки дознаться не могли, и чтоб можно их от других незнающих болванов распознать: ибо каждый купец, товар свой похваляя, продает как может...
Также когда в беседе или в компании случится в кругу стоять: или сидя при столе, или между собою разговаривая, или с кем танцуя, не надлежит никому неприличным образом в кругу плевать, но на сторону. А ежели в каморе, где много людей, то приими харкотины в платок, а так не вежливым образом в каморе или в церкви не мечи (бросай) на пол, чтоб другим от того не згадить, или отъиди для того к стороне, дабы никто не видал, и подотри ногами так чисто, как можно...
Еще же зело не пристойно, когда кто платком или перстом в носу чистит, яко бы мазь какую мазал, а особливо при других честных людях.
Когда прилучится тебе с другими за столом сидеть, то содержи себя в порядке по сему правилу:
В первых, обрежь свои ногти... Умой руки и сиди благочинно, сиди прямо, и не хватай первый блюдо, не жри как свиния и не дуй в ушное (варево, уха), чтоб везде брызгало, не сопи. Первой не пии, будь воздержен, и бегай пиянства, пии и яждь сколько тебе потребно, в блюде будь последний. Когда что тебе предложат, то возьми часть из того, прочее отдай другому и возблагодари ему. Руки твои да не лежат долго на тарелке, ногами везде не мотай, когда тебе пить, не утирай губ рукою, но полотенцем, и не пии пока еще пищи не проглотил. Не облизывай перстов и не грызи костей, но обрежь ножом. Зубы ножом не чисти, но зубочисткою, и одною рукою прикрой рот, когда зубы чистишь, хлеба приложа к грудям не режь, ешь что пред тобою лежит, а не хватай. Ежели пред кого положить хощешь, не примай перстами, как некоторые народы ныне обыкли. Над едою не чавкай, как свиния, и головы не чеши, не проглотя куска не говори, ибо так делают крестьяне. Часто чихать, сморкать и кашлять непригоже. Когда яси (ешь) яйцо, отрежь на предь хлеба и смотри чтоб притом не вытекло, яждь скоро, яишной скорлупы не разбивай, и пока яси яйцо, не пии между тем, не замарай скатерти и не облизывай перстов. У своей тарелки не делай забора из костей корок, хлеба и прочего. Когда перестанешь ясти, возблагодари Бога, умой руки и лицо, и выполощи рот…»
ДВОРЯНСКОЕ ВОСПИТАНИЕ
До поры до времени поведение дворянских детей мало чем отличалось от поведения детей простого народа. Об этом говорят и советы «Зерцала», и образ Митрофанушки из «Недоросля». «В быте мелкого и среднего дворянства встречались все степени перехода, от исключительного господства понятий и нравов Домостроя до бессмысленного соединения тех же понятий с примесью подражания французским и немецким приемам и модам, - писал историк Степан Ешевский.
Вспомним, кто воспитывал юного дворянина Евгения Онегина. «Француз убогой». Учил его всему шутя и не докучал моралью строгой. Ну а кто не знает наизусть пушкинские строки: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь»? Иными словами, маленьких дворян учили дома, и учили плохо, поверхностно. Хорошо если семья жила в городе. А ведь основная масса помещиков сидела в деревнях. Какого толкового гувернера можно было туда заманить? Известен случай, когда ловкий чухонец учил детишек финскому, а выдавал свой язык за французский.
Вот в чем не откажешь дворянскому воспитанию, так это в чтении. Читали много, и в основном переводные французские и английские романы. Как правило, не в подлиннике, а в переводе на русский язык. Потому как из французского и английского знали чаще всего отдельные слова и заученные фразы. Говорили свободно только в высшем свете. А романы были в основном рыцарские, романтические, с идеальными героями, образцами для подражания.
Идеал самосознания у дворянского отпрыска был простой, почти примитивный — он из благородного сословия. Государев слуга. Царь начал войну — он должен встать в строй. А значит, должен хорошо ездить верхом, владеть оружием и своим телом. Быть сильным, ловким, отчаянным или, по меньшей мере, умеющим владеть собой. Иначе какой из него воин. Эти же качества нужны и в мирное время, ибо есть такое понятие — дворянская честь. Свою честь берегли и одновременно боялись посягнуть на чужую честь. Это было смертельно опасно, но мало кого останавливало.
Дворянское воспитание кого-то умиляет и вызывает чувство гордости. Мол, были же времена, когда и у нас идеалом мужчины считался не «настоящий мужик», а идеалом женщины — не «хорошая баба»! Но если это воспитание не пустило корни в обществе, значит, было в нем что-то искусственное, почти театральное. И плоды его, если вдуматься, тоже несколько приукрашены.
Убивали на дуэлях часто своих же близких приятелей и друзей. Считали себя благородными и при этом спокойно владели, как скотом, своими же соотечественниками. Даже иные старинного рода графы не считали подлостью связь с пригожими крестьянками. Блуд дворянский был несусветный. Доносительство считалось тяжким грехом, но кто сдал декабристов, если не свои же единомышленники? Знаем мы и о нравах царствовавшего Дома Романовых…
ИВАН БЕЦКОЙ
Самыми замечательными дворянами были в основном те, кто провел часть жизни в Европе. Иван Иванович Бецкой родился в 1704 году в Швеции. Отцом его был русский фельдмаршал Иван Трубецкой, попавший в шведский плен после неудачного сражения под Нарвой. Мать — шведская баронесса. Как незаконнорожденный, получил Иван Иванович только часть фамилии отца.
Окончил кадетский корпус в Дании. Работал секретарем российского посла в Париже. Одно время жил в Штеттине, вотчине онемеченных потомков поморских славян. Не случайно русский двор брал невест именно оттуда. Был близко знаком с Иоганной — матерью будущей Екатерины II и, по слухам, вполне мог быть отцом императрицы. Не просто же так стал самым доверенным ее лицом — личным секретарем.
Одновременно занимался доводкой Санкт-Петербурга до облика европейского города. Его стараниями появился лучший конный памятник мира — Медный всадник, гранитные набережные Невы, Екатерининского канала и Фонтанки, решетка Летнего сада… Но душа его рвалась к другим свершениям. И затеял Иван Бецкой «производить новый род подданных».
Сказалось влияние Дж. Локка, К. Гельвеция и долгая жизнь в Европе, где, помимо высшего сословия и простолюдинов, давно уже рос «третий чин», будущая буржуазия. А в России было только два сословия — дворяне и крепостные. Ремесленники и купцы еще не оформились в средний класс того времени. Заводчиков и фабрикантов можно было на пальцах перечесть. Бецкой понимал, что ленивое и праздное дворянство — конечно, опора государыни, но не сила государства. Сила — в талантливом, но закрепощенном простом народе.
Бецкой сначала объявил о своем намерении «произвести людей, способных служить Отечеству делами рук своих в различных искусствах и ремеслах». И был поддержан императрицей — стал президентом Академии художеств. Открыл при Академии воспитательный дом, где стали обучать талантливых детей из простого народа. Сразу скажем, что этот и другие его проекты стали возможны в то время только благодаря близким отношениям с Екатериной и ее актерским талантам – игре в просвещенную монархию.
Педагогам предписывалось «быть всегда веселу и довольну, петь и смеяться — есть прямой способ к произведению людей здоровых, доброго сердца и острого разума». Телесные наказания строго запрещались: «дабы юношество не приобучить к суровости». Взысканиями могли служить только «стояние на одном месте час или два, запрещение прогулки, выговор наедине, публичный выговор, а также хлеб и вода на 12 или 24 часа».
Замысел был хороший, но не заладилось с воплощением. За первые 15 лет существования московского (был еще санкт-петербургский) воспитательного дома в нем сменилось 9 главных надзирателей и еще больше воспитателей. Бецкой ратовал за то, чтобы они были из «природных россиян», но…
«Ни один из них не проявил надежного умения; ни один не постигает настоящей цели учреждения; ни один не понимает его духа; они только заботятся о личных выгодах, ссорятся между собой и сплетничают…» — писал Бецкой императрице.
Пришлось брать педагогами иностранцев. Но и они долго не оправдывали надежд. В первых выпускниках школы Бецкой не увидел «ничего, кроме невежества, неповиновения и упрямства». Только следующие начали радовать.
Но у Бецкого были и другие планы. Цель просматривается в таких его словах: «Человек не должен допускать поступать с собою как с животным… Человек должен познать правила гражданской жизни…» Говоря современным языком, Бецкой хотел выращивать «новых людей» для развития в империи гражданского общества.
Но каким образом? А таким: создавать закрытые пансионаты и помещать туда безродных детей, лишив их всякой возможности общаться с родителями, взяв подписку (по другим сведениям, приведя к присяге), что до 18-летнего возраста требовать обратно не будут. А потом? «Дети эти превратятся в новых отцов и матерей, которые бы детям своим те же прямые и основательные правила в сердце вселить могли, какие получили они сами, и так следуя из родов в роды», — писал в своем докладе Екатерине Бецкой.
Неужели императрица не понимала, во что ее вовлекает личный секретарь? Отлично понимала! И дала «обширные средства» — 100 тысяч рублей. И даже стала соавтором в «генеральном плане воспитания»!
Затея была для того времени удивительная и вместе с тем прожектерская. Можно вырастить сколько-то десятков «новых людей», но целое сословие… Это не вышло бы не только в России, но и в любой другой стране мира.
Однако, что-то у Бецкого все же получилось. По его инициативе было открыто Воспитательное общество благородных девиц, известное впоследствии как Смольный институт. Первыми смолянками стали 200 девочек из неблагополучных дворянских семей. И обучали их не только хорошим манерам, но и наукам и искусствам, а после выпуска определяли на придворную службу.
Так в некоторых русских семьях впервые появились образованные матери, которые сами могли обучать детей своих языкам, наукам и манерам. И, по словам историка П. Милюкова, «внесли в убежище дедовских предрассудков струю свежего воздуха и света».
В Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры есть могила Бецкого с такими словами на бронзе:
Кто блеск метал — ты устранялся;
Кто богател — ты ущедрялся;
Кто расточал — ты жизнь берег;
Кто для себя — ты жил для всех.
Там же вычеканены слова самого Бецкого: «Утверждать сердца юношей в похвальных способностях, возбуждать в них охоту к трудолюбию, и чтобы страшились праздности; научить их пристойному поведению, учтивости, соболезнованию о бедных, несчастливых; обучать их домостроительству, особливо же вкоренять в них склонность к опрятности и чистоте».
КОНСТАНТИН УШИНСКИЙ
Научная педагогическая мысль возникла у нас в России только во второй половине XIX столетия. И зародилась в голове невероятно талантливого любителя, ни одной минуты не учившегося на педагога.
Константин Ушинский провалил выпускные экзамены в Ярославской гимназии. Но тут же поехал в Москву и поступил на юридический факультет университета. В 20 лет читал Руссо - на французском, Бэкона - на английском, Канта - на немецком. Ему была присуждена степень кандидата юриспруденции. А в 33 года выступил с первыми педагогическими статьями. Спустя еще два года стал инспектором Смольного института. И насколько обожали его смолянки, настолько ненавидели профессиональные педагоги.
Ушинский отменил раздельное обучение благородных и неблагородных девиц. Ввел преподавание предметов только на русском языке. Открыл педагогический класс для подготовки учительниц. Разрешил читать Лермонтова и Гоголя, а также задавать преподавателям вопросы, что раньше было строжайше запрещено. А время, между прочим, было суровое — страной правил Николай I.
Начальница Смольного института не могла просто уволить кумира смолянок. Слишком популярным было его имя. Тогда ухватилась за его болезнь — туберкулез. Добилась отправки на лечение за границу.
Ушинский объездил всю Европу, посетил много школ, приютов, детских садов, встречался с лучшими педагогами. И готов был написать первый русский учебник по педагогике «Человек как предмет воспитания».
«Каждый народ, — писал он, — имеет свой особенный идеал человека и требует от своего воспитания воспроизведения этого идеала в отдельных личностях. Идеал этот у каждого народа соответствует его характеру, определяется его общественной жизнью, развивается вместе с его развитием».
Какой же идеал был ближе самому Ушинскому? Нет, не английский джентльмен, французский вольнодумец или немецкий служака. И не русский революционный демократ. «Есть только один идеал совершенства — идеал, представляемый нам христианством, которое указывает высшую цель всякому воспитанию», — писал он. И был тысячу раз прав. Как тут не вспомнить известную мысль Ф. Достоевского: «Ты — русский, поскольку ты православный… Русский без православия — дрянь, а не человек».
Но еще более высоким идеалом для Ушинского была народность. «Народ без народности — это тело без души, которому остается только подвергнуться закону разложения и уничтожиться в других телах, сохранивших свою самобытность».
Простой народ в то время еще пел свои народные песни и плясал свои пляски, говорил пословицами и поговорками, почти поголовно ходил в церкви и справлял все народные и церковные праздники, жил по своим обычаям и традициям, носил свою национальную одежду, кормился своей кухней. Иностранного в жизни простого народа не было практически ничего. Но аристократия-то уже говорила на иностранных языках и воспитывала своих детей в иностранном духе. Не было единства нации: народ распадался на своих и… своих, но как бы чужих, бедствующих в нищете. Россия подтачивалась собственной властью, как светской, так и церковной.
И Ушинский забил тревогу: «Каждому народу суждено играть в истории свою особую роль, и если он позабыл эту роль, то должен удалиться со сцены: он более не нужен».
Ушинский первым в России провозгласил, что воспитание детей — вовсе не личное дело каждой семьи. И назвал это воспитание общественным, поскольку семья должна готовить детей в первую очередь для государства и общества, и потом только для своих интересов.
«Система общественного воспитания, — писал он, — вышедшая не из общественного убеждения… не будет действовать ни на личный характер человека, ни на характер общества». И очень категорично заявил, что без общественного мнения о воспитании этого воспитания быть не может.
Ушинский вроде бы держался в стороне от критики самодержавия. Но приведенные выше его высказывания показывают, что воспитание не может быть в стороне от политики, и само по себе является частью политики.
В этом убеждают и такие его слова: «Поскольку вы даете прав человеку, постольку вы имеете право требовать от него нравственности. Существо бесправное может быть добрым или злым, но нравственным быть не может». Как видим, Ушинский говорил не о ребенке, а о человеке.
И еще несколько его высказываний, как моралиста:
«Не говорить о себе без нужды ни одного слова. Ни разу не хвастать ни тем, что было, ни тем, что есть, ни тем, что будет».
«Самостоятельные мысли вытекают только из самостоятельно же приобретаемых знаний».
«Только личность может действовать на развитие личности… Только характером можно образовать характер».
А вот - заповедь великого педагога на все времена:
«Воспитатель не чиновник, а если он чиновник, он не воспитатель».
НИКОЛАЙ ШЕЛГУНОВ
Николай Шелгунов, сподвижник Чернышевского по организации «Земля и воля», провел полтора года в Европе, встречался с Герценом и писал об этом времени так: «В голове нет ничего, кроме политики». В нарождавшийся на Западе пролетариат не верил, верил в русское крестьянство. Отправился в Сибирь поднимать восстание, но был выдан провокатором. Провел 15 лет в ссылках. Там и начал писать обличительные статьи, многие из которых были посвящены вопросам воспитания.
Чего ради Шелгунов, специалист по лесу и «больной» идеей модернизации России, вдруг «заболел» педагогикой? А потому, видимо, что не видел в стране силы, способной эту модернизацию осуществить. Считал, что для этого нужно воспитать новое поколение совсем в другом духе.
«Удивительное в жизни англичан и американцев… в том, что… вся их жизнь сложилась в деятельную привычку. Наша же жизнь, напротив, рассчитана вся на праздность и на отдых. Крепостная традиция с ее умственной и физической неподвижностью въелась так в нравы нашего образованного общества, что и трех поколений мало, чтобы мы стали похожи на европейцев… Мы изумляемся, что за границей простой кельнер и трактирный гарсон читают газеты. Но разве в систему нашего домашнего воспитания входит развитие привычки к общественному интересу, к общественным явлениям, к общественным мыслям?»
Шелгунов — этот Бецкой своего времени — был уверен, что стоит только изменить воспитание в семье и школе, как общество получит юного гражданина. То есть допускал, что воспитать гражданина могут те родители и учителя, которые сами не были гражданами. По его мысли, для этого достаточно было, чтобы они прониклись его воззрениями. «Наши дети должны быть лучше нас, и мы должны воспитывать их лучшими людьми».
«Английские и американские заведения, — писал Шелгунов, — имеют так называемый дух; это традиционная наследственная нравственная сила, которая отпечатывает людей в известную патриотическую форму и создает из молодого американца будущего чистокровного “Янки”, а из англичанина “Джона Буля”… Но где это в нашем воспитании? Где этот общий дух, который бы одушевлял всех одним стремлением?.. Литература наша дала нам лишь отрицательные типы Собакевичей, Чичиковых, Лаврецких, Рудиных, Базарова… целый ряд бесцветных теней…»
Наверное, не все согласятся с этим обобщением Шелгунова, но что-то в нем есть. Даже вроде положительные классические литературные образы у нас не очень-то положительные. Онегин убил на дуэли друга, Печорин — приятеля, Раскольников — старушку…
Другую причину скверного русского воспитания Шелгунов видел в существующем строе. «Четырехлетний американец уже говорит о выборах президента; а какие разговоры в семье слышит русское четырехлетнее дитя?»
Шелгунов первым подробно расписал, в чем заключается ограниченность материнского педагогического мышления, как матери портят детей сюсюканьем и тщеславием. И показал, как важно, чтобы дети развивались и кем-то становились не только ради личных интересов на радость матери, а чтобы достойно послужить Отечеству.
НИКОЛАЙ ПИРОГОВ
В 1824 году, когда Ушинский и Шелгунов только родились, Ивану Пирогову было уже 14 лет. Прибавив себе годы, поступил в Московский университет. Учебу совмещал с работой прозектора в анатомическом театре. Проще говоря, вскрывал тела покойников.
В 26 лет стал профессором хирургии. Решил улучшить свою подготовку в Берлине, но там уже читали его диссертацию. Мастерство свое для наглядности продемонстрировал. Из куска кожи со лба пациента нарастил ему отсутствовавший нос. Первый в истории медицины опыт ринопластики.
Аудитории, где Николай Иванович читал курс хирургии, помимо студентов набивались литераторами, художниками, инженерами, военными. Немало было и дам. Его лекции о строении человеческого тела и рассказы об операциях были похожи на спектакль.
За один только год он проводит триста операций под новым для того времени эфирным наркозом. (Всего провел около 10 тысяч.) Придумывает новые хирургические инструменты. Увидев, как мясники разделывают туши и при этом на срезе хорошо видны внутренние органы, создал новую медицинскую дисциплину — топографическую анатомию.
Во время Крымской войны впервые применил гипсовую повязку, сортировку раненых, привлек к работе в госпиталях первых сестер милосердия.
Узнав о своей смертельной болезни, придумал новый способ бальзамирования, который и был успешно применен на нем самом…
Но отец русской военной хирургии интересен нам не только своей уникальной биографией. Хотя и это важно. Именно биография — то, через что проходит человек, помогает ему прийти к нетривиальным мыслям.
Так вот… Впав в немилость после попытки высказать монарху всю правду о неготовности России к Крымской войне, Пирогов меняет поприще. Становится попечителем учебных заведений. И, погрузившись в новую специфику, понимает, почему Россия проиграла войну.
Все в то время понимали, что причины — в коррупции и воровстве не только в экономике, но и в армии. Не хватало боеприпасов и даже бинтов. Не нашлось денег профинансировать замену гладкоствольного оружия на нарезное, усовершенствовать артиллерию, заменить парусный флот более маневренными и скоростными кораблями с паровыми машинами. Как ни пытались пробиться к сознанию Николая I генералы, пытавшиеся доказать, что сомкнутый строй устарел и пора переходить к боевым действиям пехоты врассыпную, ничего у них не получилось.
Все это знали все. Но только Пирогов, подобно прозектору, рассек организм государства, рассмотрел его внутренние органы и, как блестящий диагност, вынес свое заключение. Глубинная причина поражения — отвратительное воспитание детей, которые становятся ни на что не годными взрослыми людьми. Разумеется, имелся в виду не простой народ, а управляющее сословие.
Свою большую работу на эту тему Пирогов назвал «Вопросы жизни». Он не добавил «и смерти», но это и без того читалось именно так. И смысл ее заключался в простой истине: слабое воспитание — это слабое государство, а слабое государство — жертва и добыча других государств.
В чем же Пирогов увидел слабость воспитания? Прежде всего в том, что семья и школа воспитывают не свободную личность, а слугу государева, не гражданина, а верноподданного, не достоинство, а низкопоклонство и чинопочитание.
А теперь о педагогических находках Н. Пирогова. Он первым ввел понятие коллектива школьного класса. До него существовало понятие школьного товарищества. Но возникало это товарищество чаще всего не по воле педагогов, а стихийно, с целью сплотиться против их произвола.
Хотя то, что сегодня нам кажется произволом, в XIX веке было в порядке вещей. Особенно в частных учебных заведениях, где дети воспитывались по немецкой методике телесных наказаний. Где какой-нибудь пленный француз или солдаты использовались в качестве школьных палачей.
Секли детей вовсе не по заднему месту, а пучком длинных розог по вытянутым ладоням. Виновные сами должны были подставить руки. Число ударов доходило до двенадцати. Ладони и пальцы наливались кровью, горели и дрожали. Расправы проводились обычно на виду всего класса. Дабы другие смотрели и делали выводы. Одних наказывали, других устрашали.
В то время злостное школьное хулиганство было крайне редким. Поэтому провинности были довольно пустяковые. Нарушения дисциплины, шалости, лень. Но то, что считалось ленью, чаще всего оказывалось неразвитостью. Разве может тут помочь розга?
Нередко истинным поводом для наказания было плохое настроение и раздражительность педагога. В некоторых из них развивался садизм. Вот против таких горе-учителей и возникали ученические товарищества. Ребята придумывали, как обмануть своих мучителей, как спасти от наказания приговоренных товарищей.
Но нередко бывало, что выручить пытались не только невинных, но и тех, кто заслуживал наказания, хотя и не такого жестокого. А это уже была борьба не за справедливость, а круговая порука. Иными словами, ученические товарищества считались злом школы.
Но вот ведь что еще любопытно. Телесные наказания, как таковые, официально были запрещены еще в конце XVIII столетия. И все же применялись! Почему? Ведь это было как бы незаконно. А потому, что в народе сохранялось убеждение, что без розог никак нельзя. Отцы секли детей дома и педагогов просили: секите! Даже именитые господа заявляли в печати, что и их, бывало, секли. И ведь стали людьми! Так что ничего страшного в розгах нет. Вот это и было самое что ни на есть народное воспитание в действии! Плохое или хорошее — это другой вопрос. Но — народное!
Н. Пирогов угадал, что этот, основанный на круговой поруке, школьный коллектив в руках настоящего педагога может стать воспитывающей нравственной силой. Иногда педагогу совсем не обязательно разбираться в каком-то проступке. Можно доверить расследование и даже суд над виновным самим ученикам. Разумеется, под контролем учителя.
Таким образом, Н. Пирогов сделал еще одну педагогическую находку. Придумал воздействие на ученика через ученический коллектив. То, что впоследствии получит у Макаренко название педагогики параллельного действия.
Учрежденный Н. Пироговым ученический товарищеский суд разбирал дела виновных в оскорблении, лжи и клевете, в порче вещей, в самовольной расправе. Наказанные должны были просить прощения, им выносился выговор с предупреждением. Применялась такая мера воздействия, как арест на сколько-то часов.
Не менее интересной была рекомендация Н. Пирогова прививать ученикам любовь к заведению, чтобы они дорожили его честью. Раньше-то все в школе держалось на наказании. А тут — совсем другие, моральные меры воздействия. Раньше — была ненависть к заведению, а теперь — предлагалось вызывать любовь!
Вот такие с виду незначительные находки открывали дорогу новой педагогической мысли. Когда говорят о заимствовании опыта - это натяжка. Опыт перенять невозможно, но можно воспринять мысль и выводы, вытекающие из опыта. И на основе этих мыслей и выводов наработать свой опыт. Что и сделал, спустя лет этак пятьдесят, А. Макаренко.
НАШИ МОРАЛИСТЫ
У нас были свои моралисты. Философ В. Розанов — один из самых ярких представителей этого жанра общественного воспитания. Мысли его не только честны, но и выражены очень художественно, проникновенно.
В.РОЗАНОВ:
Нужно, чтобы о ком-нибудь болело сердце. Как это ни странно, а без этого пуста жизнь.
Мы рождаемся для любви. И насколько мы не исполнили любви, мы томимся на свете. И насколько мы не исполнили любви, мы будем наказаны на том свете.
Любить — значит «не могу без тебя», «мне тяжело без тебя», «везде скучно, где не ты». Любовь вовсе не огонь, любовь — воздух. Без нее нет дыхания, а при ней дышится легко.
Любовь есть боль. Кто не болеет о другом, тот и не любит.
Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить, именно когда она слаба, унижена…
Чувство Родины — должно быть строго, сдержанно в словах, не речисто, не болтливо… Чувство Родины должно быть великим горячим молчанием.
Правда выше солнца, выше неба, выше Бога: ибо если и Бог начинался бы с неправды, он — не Бог, и небо — трясина, и солнце — медная посуда.
Все наши ошибки, грехи, злые мысли, злые отношения, с самого притом детства… имеют себе соответствие в пожилом возрасте и особенно в старости. Жизнь наша, таким образом, есть организм, а вовсе не отдельные поступки.
Единственная порочность государства — его слабость. Слабое государство не есть уже государство…
Самая почва нашего времени испорчена, отравлена.
В России вся собственность выросла из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается.
Воображать легче, чем работать: вот происхождение… ленивого русского социализма.
У русских нет сознания своих предков и нет сознания своего потомства. «Духовная нация». От этого — наш нигилизм… И нигилизм наш постоянно радикален: «мы построим все сначала».
Житейское правило, что дети должны уважать родителей, а родители должны любить детей, нужно читать наоборот: родители именно должны уважать детей, — уважать их своеобразный мирок и их пылкую, готовую оскорбиться каждую минуту, натуру; а дети должны только любить родителей, — и уже непременно они будут любить их, раз почувствуют это уважение к себе.
Вовсе не университеты вырастили настоящего русского человека, а добрые безграмотные няни.
Больше всего, к старости, начинает томить неправильная жизнь; и не в смысле, что «мало насладился» — но что не сделал должного.
Только в старости узнаешь, что надо было хорошо жить.
У В. Розанова был друг — молодой и очень талантливый философ Федор Шперк, тоже человек с тяжелым детством и тяжелой короткой жизнью, прожил всего 26 лет. Так вот, Ф. Шперк, осуждая себя за то, что в нем слишком много ненависти, очень просто объяснял, почему человеку лучше быть добрым.
Ф.ШПЕРК:
«Добрый человек не боится смерти. Постоянное самоотречение… приуготовило его к часу конечного самоотречения. И в этом — награда ему за добро его. Злой человек, напротив, боится смерти: никогда не жертвуя собой, он не приуготовил себя к последней высшей жертве, и она, естественно, представляется ему чем-то… невыполнимым, какой-то задачей, требующей… сверхчеловеческих сил. В этом и заключается наказание его».
АНТОН МАКАРЕНКО
Крупская не жаловала Макаренко, а Сталин был уверен, что он «рассказывает сказки». Теперь же считается, что он идеологически прислуживал вождю, а его методы подавляли индивидуальность. Классический пример того, как мы можем отвергать то, чего не понимаем.
В советское время отношение к его педагогической системе было странное. Макаренко называли классиком, портреты его висели в каждой школе, книги издавались массовыми тиражами, снимались кинофильмы. Но где он применялся? Только в отдельных школах. Чуть шире — в колониях. Хотя там его основное открытие — воспитание через коллектив — было искажено до безобразия.
Куда лучше нас поняли смысл и значимость педагогических находок Макаренко в западных странах. Помнится, премьер-министр Франции Эдуард Эррио даже приезжал к нему в колонию. Многие тогда гадали: что ж так заинтересовало француза? Но к Макаренко присматривались также и в Германии, и в Японии. Социалистический ореол его личности там никого не смутил. Пропустили идеологию через сито здравого смысла, и просеянное оказалось годным даже для бизнеса. Потому, что (по Макаренко) «воспитательная работа есть, прежде всего, работа организатора». По их понятиям, менеджера.
Макаренко показал, что можно организовать и дисциплину, и производительность труда, и качество продукции, и ответственность за коллег, и ощущение человеком своего достоинства, и привычку уступать в конфликтных ситуациях…
Между прочим, американская привычка улыбаться появилась во второй половине 20-х годов, слегка позже «парада на лице» у колонистов Макаренко. А ведь этот «парад» (постоянный мажор) тоже был им организован.
Удивительный мы народ. Чужому подражаем, а свое не ценим. Чего же мы не оценили у Макаренко? Чего не поняли у него, помимо уже сказанного?
Перечислим по пунктам.
1. Чем лучше способности коллектива к самоорганизации и чем привлекательнее его перспективы, тем лучше он работает.
2. К человеку нужно относиться «с оптимистической гипотезой» — видеть в нем прежде всего хорошее. И не обращать внимания на то, что у него было в прошлом, если он хочет с этим прошлым порвать.
3. Как можно больше уважения к человеку и как можно больше требований к нему.
Вспомним, справедливости ради: в советское время у нас тоже пытались воздействовать на отдельную личность всем коллективом. И ставка на доверие одно время была, даже по отношению к отпетым преступникам. Но все эти новшества не привились по очень простой причине, объяснение которой можно найти у того же Макаренко: «Законы воспитания вытекают из законов жизни».
И действительно, воспитание коллективом получалось до тех пор, пока в обществе были сильны коллективистские устремления и коллективистская психология. Но как только общество стало разобщаться на почве разочарования в коммунистической идее, подобное воспитание стало формальным и карикатурным.
Но почему же, в таком случае, это воспитание получается в Германии и Японии? Да потому, что во всех странах Запада доминирующим понятием в бизнесе стало понятие о корпоративных отношениях. Просто там не говорят «коллектив», а говорят «корпорация», «корпоративный дух», «корпоративное мышление». Там поняли, что эти категории ведут к успеху и прибылям. Почему же не сделать их законами деловой жизни?
Даже такая мелочь. По нормам жизни колонистов Макаренко, строго соблюдался порядок, эстетика, деловитость. Любое выступление могло длиться не больше минуты, а общее собрание — не больше 20 минут. Даже в этом его система может считаться образцовой. Таковой она и стала. Но не у нас.
Макаренко считался неприменимым для школы. Ему в глаза говорили: «Результаты у вас хорошие, но методы…» А он считал, что и методы его практически универсальны. Он ведь до колонии немало поработал обычным учителем. Мог представить, что годится для школы.
Никто не может отрицать, что школьное воспитание и по сей день происходит в коллективе класса. А если это коллектив, значит, никуда не деваются и законы его построения. А именно: методы формирования актива, работа с активом и влияние на коллектив с помощью актива; методы поощрения и взыскания; перспектива; стиль работы, роль традиций, правильное представление о том, что такое дисциплина… Вполне пригоден сегодня и принцип, по которому, помимо первичного коллектива (класса), должен быть общешкольный ученический коллектив со своими законами и традициями. И принцип, по которому учительский коллектив должен составлять с коллективом школы единое целое.
С этим трудно спорить. И тем не менее Макаренко не применяется. Почему? Потому, что для этого требуется педагогическое мастерство. А мастеров у нас в школах так же мало, как и в любой другой деятельности. Мастеров нужно готовить в педвузах. А кто там чаще всего читает лекции? Те, кто практически не воспитывал. Мастеров нужно готовить в школах. Но и там чаще всего работают по старинке: воспитание — процесс парный: учитель — ученик.
Хотя нужно сказать, что добиться какого-то мастерства не так уж сложно. Достаточно вдуматься в то, что писал Макаренко. Мало кто до него так детализировал методологию воспитания. Практически все наиболее типичные проблемные ситуации описаны им, как никаким другим выдающимся педагогом, в мельчайших подробностях. Нужно только вникнуть.
Систему Макаренко при известной приблизительности можно уложить в три его высказывания.
1. «Коллектив детей не готовится к будущей жизни, а уже живет. Из этого основного нашего взгляда… проистекают… все наши методы… Детский коллектив… не хочет быть явлением только педагогическим, он хочет быть полноправным явлением общественной жизни… Надо организовать коллектив так, чтобы воспитывались... не воображаемые, а реальные качества личности…»
2. «Дисциплина не метод, а результат воспитания. Как только дисциплину начинают рассматривать как метод, она обязательно обращается в проклятие. Она может быть только… итогом всей работы. Мы будем судить о твоей дисциплине не по тому, как ты поступил на виду у других, а по тому, как ты поступил, не зная, что другим известно, как ты поступил…»
3. «Мы имеем дело только с коллективом. Мы с личностью не имеем дела. Такова официальная формулировка. На самом деле мы имеем дело с личностью… Мы не хотели, чтобы каждая отдельная личность чувствовала себя объектом воспитания».
Все! Но попробуйте это совместить и довести до совершенства, как это сделал Макаренко.
Виталий Аркадьевич Ерёмин
viteriomin@rambler.ru
8-916-850-4401
