Обо всём понемногу, включая телепатию

Сколько я себя помню в зрелом возрасте, в Советском Союзе всегда было трудно купить еду. Вообще еду, а не только хорошую еду. Будучи выходцем с Кавказа, я придавал еде значение не только, как источнику белков, жиров и углеводов с витаминами и микроэлементами. Для нас — кавказцев еда, сам процесс поедания и выпивания, имеет мистико-религиозный и художественно-творческий оттенок. Поэтому я мог многое забыть, даже содержание научных статей, которые регулярно публиковал, но всё, что ел я и ела моя семья в те годы, я могу перечислить даже спросонья.

В середине 60-х в Новокуйбышевске, где я тогда жил, еду в основном выдавали по талонам. На месяц на нос полагалось: 300г масла, килограмм сахара и два кило макарон. Остальное нужно было доставать или покупать по относительно высокой цене на довольно жиденьком базаре. В магазинах продавался грузинский чай, который после заварки превращался в соломенного цвета напиток с сильным запахом слегка отсыревших дров. Из продуктов, содержащих белки, в относительно свободной продаже находилась лишь камбала. В то время был популярен такой анекдот. Хорошо одетый человек, по виду приехавший из столицы, обращается с просьбой к продавщице взвесить ему колбасы. Та, чтобы не позорить родной город перед приезжим, отвечает покупателю, что сломался автомобиль, и товары временно не завозятся. Когда покупатель попросил взвесить ему швейцарского сыра, то получил такой же ответ от продавщицы. Тогда он снял золотые пенсне, наклонился над прилавком и спросил, указывая на камбалу: «Скажите, а эта б… сама пришла?»

Еды не было в Казани, еды не было в Саратове, куда меня пригласили читать лекции в университете. Можно было купить очень вкусный хлеб и сгущённое молоко в банках. А нормальной еды в свободной продаже я не видел. Преподаватели каждый день по очереди приглашали меня отобедать. На столе можно было увидеть самые экзотические продукты, например, финский сервелат, красную икру, французский сыр и т.д. Когда я спрашивал у хозяев, откуда у них такое благополучие, они, скромно потупив глаза, говорили: «достали». Это магическое в те времена слово «достали» имело самые разнообразные оттенки оперативного значения: привезли из Москвы, «взяли» у знакомого продавца или мясника, были допущены на склад и т.д. В Саратове я мог бы жить и совсем без еды, поскольку попав в музей им. Радищева, совершенно заболел. Там были изумительные произведения европейских художников, там были Фальк, Борисов-Мусатов, Лентулов и множество других, которых большевики выселили из столичных музеев за их нежелание или просто неумение ходить строем.

В Пущино на Оке, расположенном в 100км от Москвы, с едой тоже было неважно. Иногда «давали» длинные, толстые, серые макароны, иногда можно было набрести на цыплят. Эти цыплята были синего цвета с вытянутыми в струну ногами. Казалось, что их на полном бегу отравили нервно-паралитическим газом и они бежали до последнего дыхания. Видимо из-за этого, из-за этой предсмертной агонии цыплята эти никогда не разваривались до неприличного состояния. Они сохраняли строгие формы при любой продолжительности варки. Ещё продавалась мойва — мелкая рыбёшка с выпученными глазами. Мой товарищ солил и коптил её в качестве закуски к пиву, которое «выбрасывали» очень редко. Иногда можно было встретить рыбу-саблю (не путать с рыбой-меч — sword fish, которую я кушаю не менее 3 раз в неделю). Рыба-сабля была похожа на огромных размеров плоских глистов серого цвета. Я глистов на вкус, правда, не пробовал, но по-моему у рыбы-сабли вкус должен был быть таким же: не может же форма бесконечно отличаться от содержания?! Ещё продавали мутный вчерашний яблочный сок в трёхлитровых стеклянных баллонах. И кое-что по мелочам и нечасто. В любое время можно было купить водку. С винами было похуже.

Из Пущино каждый будний день в Москву отправлялся служебный автобус. В 7 часов утра — туда, в 6 часов вечера — оттуда. У меня были очень удобные инструменты для таскания продуктов из Москвы. Это был вместительный портфель ригидной прямоугольной формы. Это был не дипломат, не чемодан, а что-то среднее из толстой блестящей кожи с секретными запорами. Туда можно было поместить не менее 15 кг продуктов. Ещё была шикарная ядовито-зелённая сумка и несколько более мелких устройств. Я бегал по институтам и редакциям, забегая в различные продуктовые магазины и выстаивая в длинных очередях. Со временем у меня развилось звериное чутьё на еду, и я спинным мозгом чувствовал, где что будут «давать». Я сделался закалённым человеком и всякие эксцессы типа «здесь вас не стояло» на меня не действовали. С утра в кафе на Ленинском проспекте я выпивал одну-две чашки хорошего эспрессо и пускался в погоню за едой. Все, что съели мои дети, я перенёс на руках из Москвы в Пущино.

Это была работа, чрезвычайно полезная для здоровья. Когда я с чемоданом, набитым едой, приходил в те или иные учреждения по делам, я не мог позволить себе сгибаться под тяжестью накупленного. Я держал позвоночник прямым и изображал, что в чемодане у меня только пара газет. Однажды я привёз из Москвы больше 40кг продуктов. Приехал я на городском автобусе, спустил на землю свои приобретения и почувствовал, что дальше идти не могу. До дому было относительно далеко, и я передвигался темпами божьей коровки: 3—4 шага и минута отдыха. Какая-то молодая мама долго за мной наблюдала. (За что я обожаю женщин всех калибров и возрастов — это за сострадательность.) Она подошла ко мне, вытащила младенца из коляски и предложила мне погрузить все моё многочисленное добро на коляску. Так я дотащился до дома, сердечно поблагодарил сострадательную молодую маму и в течение часа передвигался по лестнице вверх.

Систематически спортом я никогда не занимался. Как гурман, который пробует вина не для того, чтобы напиться, а для того, чтобы окунуться в бесконечный мир разнообразия вкусовых ощущений, я в течение нескольких занятий увлекался различными видами спорта, чтобы почувствовать, что к чему. Несмотря на полное отсутствие анатомических излишеств, я был довольно хорошо сложенным юношей. И до сих пор, несмотря на весьма почтенный возраст, у меня стальные мышцы на груди, руках и ногах. Но ни зарядкой, ни ходьбой, а, тем более, бегом или поднятием тяжестей я никогда не увлекался, считая это очень вредным для здоровья. Единственный серьёзный вид спорта, который я признавал и признаю — это секс. Всё остальное не для меня. У меня никогда не возникало желания кого-то перегнать или что-то обязательно перепрыгнуть. Я отношусь хорошо к спортсменам, но это для меня своего рода инопланетяне. Несмотря, однако, на подобное отношение к физической культуре, я мог очень долго держать «угол» не только на перекладине, то и стоя на двух руках, мог бесчисленное количество раз подтягиваться на турнике и т.п. Словом, физкультура из меня пёрла вопреки моим философским принципам неприятия этой сферы человеческой активности.

Из сугубо спортивного интереса я ходил на фехтование, где в первый день дважды кольнул рапирой тренера, на что он мне объяснил, что новичок иногда может победить мастера. Потом я пару раз ходил на занятия штангой, где в первый же день поднял вес, выше необходимого для получения третьего разряда. Ходил на греблю, теннис, гимнастику, акробатику, плавание. Дольше всего я занимался в секции карате в г. Фостер Сити (Калифорния), куда водил своих детей на занятия.

На втором курсе университета нужно было сдать зачёт по физкультуре, взобравшись по канату до потолка. Я мгновенно добрался до потолка, как обезьяна. Остальные осваивали это дело в несколько приёмов: потолок был очень высоко. От нечего делать я бродил по огромному залу. Потом подошёл к матам, расположенным в длинный ряд, разбежался и сделал сальто вперёд. Никогда до этого я не делал сальто, повидимому, из-за того, что негде было это делать. Мне в голову придти не могло, что я мог свернуть себе шею. Мне это дело понравилось, и я несколько раз повторил сальто, делая это всё лучше и лучше. Вдруг, вижу, через весь зал ко мне направляется тренер и спрашивает меня, как профессионал профессионала: «У кого занимаешься?» До меня не сразу дошло, что он от меня хочет, а потом я ему всё же объяснил, что никогда ничем и ни у кого не занимался. Тут он сразу изменился, стал говорить со мной каким-то противным заискивающим тоном и предложил мне приходить к нему на занятия. Он сказал, что без сомнения сделает меня чемпионом мира по акробатике.

Я, конечно, клюнул на чемпиона мира и пришёл на занятия в клуб Военно-морского флота, где этот тренер производил занятия. Пару занятий я прыгал, прикрепленный к лонжу, который поддерживали двое других учеников, осваивал всякие азы. Этот тренер готовил младенцев из Крепости (район старого города в Баку) в цирковую школу. На моих глазах один из младенцев неудачно сделал фляг-рундак и упал на голову и плечо одновременно. Видимо, что-то у него произошло с позвоночником. Он вытянул руку со скрюченными пальцами, побелел, посинел и с закатанными глазами вытянулся на полу. Тренер подбежал к нему, произвёл какие-то действия с его позвоночником, и младенец через пару минут, как ни в чём не бывало, резвился в компании остальных младенцев. После этого случая, я ещё пару раз был на занятиях по акробатике, но стоило мне приготовиться к прыжку, как перед моими глазами возникал скрюченный синий младенец и подъём моих сил сразу же сменялся спуском моих сил. Короче, я остановил своё движение к званию чемпиона мира по акробатике, резонно придя к выводу, что овчинка выделки не стоит. В данном случае овчинка — это был я, а выделка — акробатика.

В другой раз я также скоропостижно освоил азы стайерского мастерства. Ежегодно проводились соревнования между факультетами по художественной самодеятельности и спорту. С художественной самодеятельностью у меня было всё в порядке. Я танцевал и пел в ансамбле, который выступал почти на профессиональном уровне. Мы ездили на гастроли в Дагестан, я протанцевал на всех крупных сценах города Баку. Так что с самодеятельностью у меня было всё в порядке. Однажды я даже попробовал себя в сочинении музыки. Я написал музыку на романс Адама Мицкевича «Когда ты видишь челн убогий, гонимый грозною волной…» Музыка, по моему мнению, была замечательная, она мне и до сих пор нравится. Моя подруга Лиля с нашего факультета, которой музыка тоже очень понравилась, взялась аккомпанировать. Мой товарищ, Володя, имел потрясающий баритон. Голос у него был необыкновенно красивый. Его голос очень подходил к героическому содержанию стихов Мицкевича. Но была одна загвоздка: у Володи не было никакого слуха, даже минимального слуха, чтобы спеть «чижик-пыжик, где ты был». Целый месяц мы тренировали Володю, звонили ему по утра и ночам, напевали мелодию и просили спеть. Наконец, он начал очень точно воспроизводить мелодию. Главное для него было правильно взять первые ноты, а дальше у него шло всё на механической основе. Мы специально разработали музыкальное вступление, и он точно знал, в каком месте нужно вступать.

Всё шло хорошо. В тот день большой актовый зал университета был заполнен до отказа. Конферансье объявил: Слова Адама Мицкевича, музыка такого-то, исполняет такой-то, аккомпанирует такая-то. Вышел Володя в новом костюме, солидный и многообещающий. Я ему советовал выйти без очков, чтобы не видеть зал, но в зале сидела его будущая жена, и ему хотелось видеть, как она будет восхищаться его выступлением. Когда он вышел в очках на сцену, то видимо растерялся и после музыкального вступления начал не с той ноты. То, что это было, передать невозможно. Он ревел, как медведь, которому дерево отдавило лапу. Но самое страшно было то, что он ревел романс до конца, поскольку по правилам соревнований преждевременный до окончания исполнения номера уход со сцены грозил большими минусами при подсчёте очков. Как человек порядочный, он доревел до конца и ушёл со сцены при полном молчании зала. Успокаивали и меня, и его, отговаривали не уходить добровольно из жизни. Мы оба готовы были провалиться сквозь землю. Больше я музыку не сочинял.

Возвращаясь к азам стайерского искусства. Ко мне обратились с просьбой заменить заболевшего студента на соревнованиях по бегу на 2 км. Я согласился. Когда большая группа учащихся сорвалась со старта, я побежал со всей мочи. Поскольку я никогда в своей жизни не бегал, за исключением двух случаев: когда я в Грузии улепётывал от нахального козла и очень недружественной ко мне кавказской овчарки, то я не представлял себе разницы между бегом на короткие дистанции и бегом на длинные дистанции. Я быстро обогнал на один круг компактную группу бегунов, но потом, сдерживая колики в боку, всё же дошёл до финиша. Как я говорил выше, выпадать в осадок на половине дистанции было большим позором и грозило отнятием больших очков у факультета.

У меня был очень близкий друг Женя. Когда я чувствовал, что двигаться дальше с приобретенными продуктами питания не в состоянии, я оставался ночевать у Жени, мы пили разбавленный спирт и пересказывали друг другу последние анекдоты. В тот день я вышел из метро «Парк Культуры», позвонил из автомата Жене и сказал, что буду у него через 10—15 минут. Женя жил рядом с метро. У метро стоял табачный киоск. Когда я покупал сигареты, то увидел огромную кубинскую сигару. Сигара была длиной сантиметров в 25 и шириной в средней части сантиметров 5. Она была красиво завёрнута в серебряную фольгу и помещена в очень красивый ящичек из благородного сорта дерева с выдвижной крышкой.

Сигары я любил с детства и люблю до сих пор. В Баку были невероятно демократические правила продажи товаров детям. Однажды я, будучи ещё младенцем, приобрёл кубинскую сигару и выкурил её в туалете. Я покрылся холодным потом, меня тошнило, мутило, качало. Но, несмотря на это, любовь моя к сигарам не ослабла. В охотничьем магазине я покупал огромные картонные патроны, выбивал из них порох и мастерил всякие ракеты, от которых два раза чуть не гикнулся с концами. С первого класса школы я увлекался химией, умудрился даже прожечь на кухне толстенную чугунную раковину. Я проводил опыты с бабушкиными финиковыми пальмами и парагусами, используя почему-то хлористый кобальт, который кроме того применял в качестве симпатических чернил. В магазине химических реактивов на улице Карганова я мог покупать все, что мне заблагорассудится. Ридикюль моей бабушки всегда был в моем распоряжении и я с помощью доступных денег и этого прекрасного магазина проходил мой ускоренный курс химии. В начальной школе у меня был друг Володя Драпкин. Мы с ним экспериментировали по физике электричества, выплавляя дробь из медной проволоки, и делали множество всяких опытов. Однажды я приобрел килограммовую банку магниевого порошка. Володя жил напротив милицейского участка. Рядом с участком была металлическая крышка канализации. Поздно вечером мы высыпали магний на эту крышку, облили бензином, подожгли, поднялись к нему домой и стали наблюдать из окна . Это была незабываемая иллюминация. На улице стало светло, как днём. Но самое большое удовольствие мы получили потом, когда горение магния прекратилось. К этому времени вокруг кучи магния столпились милиционеры из отделения, которые ничего понять не могли. Один из них задумчиво шагнул к куче сгоревшего магния и пнул её ногой. Что тут было!! Мы чуть не лопнули от смеха. От пинка сапогом куча загорелась вновь не менее ярким пламенем, милиционер отскочил назад и растянулся на тротуаре, все остальные почему-то пригнулись.

Чувствую, что я никак не дойду до конца повествования. Я купил эту огромную сигару, добрался до жениной двери, вложил сигару в рот, зажёг её, набрал дыма полный рот и позвонил. Раздались шаги, и в дверях появился Женя … в противогазе. Когда я услышал звук отпирающихся дверей, то выпустил огромную струю дыма так, что Женя оказался в клубах дыма в своём противогазе. Выяснилось, что он незадолго до моего звонка копался в чулане, нашёл этот противогаз, который там лежал с военных лет и решил меня испугать. А кто-то ещё говорит, что телепатии не существует!

Ваш Леонид Владимирович Андреев