— Интервью? Ой… нет, я не умею давать интервью.

— Это потому, что вы журналист. Наш брат предпочитает задавать вопросы, а не отвечать на них. Но может, будем учиться? Учиться же никогда не поздно.

— В девяносто-то лет?

— Можно и в девяносто один. Хотя по голосу вам не дашь и пятидесяти.

— Ну хорошо, согласна учиться. Записывайте адрес: Арбат, дом напротив стены Цоя…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Положил трубку.
Ещё раз удивился молодому голосу на том конце провода.
Моей героине идёт девяносто первый год.

Наталия Александровна Колесникова — кинокритик журнала «Советский экран», автор сценариев так до сих пор и неснятых детективов, корреспондент «Комсомольской правды» времён прославленного Алексея Аджубея (легендарного советского журналиста, главреда «Комсомолки», зятя Никиты Хрущёва).

И вот я уже на пороге её квартиры в старинном доме на Арбате.

Дверь открывает не согбенная, уставшая от жизни старушка. Нет. Столичная выправка. Слегка оценивающий и ироничный взгляд, в котором — мысль, мудрость, жизнь.

Наталия Александровна и теперь человек занятой. На разговор — не больше часа. Дела!

 
Это фото последних лет моя собеседница любит больше других

Дореволюционный антураж жилища (её предки заехали сюда задолго до 1917-го).
В коридоре (вместо картины) горбатая стиральная доска как экспонат советской эпохи.
Ну и та самая расписная стена Цоя под окнами…

Всё смешалось в доме Колесниковой.

И я ловлю себя на мысли: кажется, это тот самый случай, когда окружение задаёт тон жизни — поддерживает непреходящий к ней интерес.

 

Актёру вредно быть умным

— Наталия Александровна, сами вы взяли немало интервью за свою жизнь. А кто из героев запомнился? Назовите хотя бы троих.

— Я много бесед делала с киношниками.

Среди них, конечно, особенно любила Михаила Ромма. Это ещё со студенческих лет, он преподавал у нас во ВГИКе (я окончила сценарно-редакторский факультет).

Замечательный человек. С ним было интересно.

— Второй?

— Роман Кармен.

— Кажется, вы и книгу о нём написали.

— Да, но она совсем примитивная была, студенческих времён. Интересный был дядька, достойный.

— На третьем месте?

— С некоторыми киношниками было особенно интересно говорить. Вот, например, помните, был Банионис?

— Донат Банионис — колоритный актёр из Литвы.

— Чудный был человек. И относился к интервью очень серьёзно.

Когда вышел его «Мёртвый сезон» (1968) и вокруг него были пляски, я про него писала, по-моему, в журнале «Смена», и мы с ним долго разговаривали. Он к беседе относился очень вдумчиво, отвечал действительно от души.

Я вообще-то этого никогда не делаю (кто же из журналистов это любит?), а ему почему-то послала готовый текст для визирования. И Банионис мне прислал очень подробный ответ. Он у меня даже где-то есть – по-русски написанный, с ошибками, но по-русски. Всё понять можно.

Великолепный совершенно собеседник. Человек думал над каждой фразой. Это так было привлекательно. И совершенно редкое явление среди актёров.

По моему глубокому убеждению, большинство актёров — дураки.

— Как это?!

— Где вы видели умного актёра? Ну одного-двух назовёте — Иннокентия Смоктуновского, Олега Ефремова... И всё.

— Мне кажется, их больше. Олег Басилашвили, Олег Меньшиков... Это из старой плеяды. А есть и молодёжь: Александр Петров, Антон Шагин... Да много их на самом деле, много.

— Может, они и не глупые. Я с ними не разговаривала. А вот большинство из тех, с кем я делала беседы, были просто глупые как пробка. И это нормально. Такая у них актёрская природа.

Вот, к примеру, Евгений Евстигнеев, один из любимых моих актёров.

Талантливейший! На съёмках он мгновенно включался органически в атмосферу, ему ничего не надо было объяснять. Просто шёл и вперёд.

Но я не уверена, что это был ум. Скорее — интуиция.

— Так-так, давайте тогда разберёмся с понятиями. Что же тогда для вас ум?

— На мой взгляд, ум — это способность немножко рассуждать на слегка отвлечённые темы и чувствовать ситуацию.

Актёру не надо быть умным. Актёр должен быть более интуитивно-эмоциональным. Мне кажется, актёру даже вредно быть умным.

— А журналисту? По моим ощущениям, среди актёров даже больше умных, чем среди людей нашей профессии. По крайней мере — сегодня.

— Есть бездарные и глупые. Есть и талантливые, и глупые. Есть и полные кретины. И всё же ум в журналистике — профессиональная необходимость. Тут глупость скрыть труднее. А актёру ум только мешает.

 

За грибами на такси

— Следите за современной журналистикой?

— Пожалуй, что не очень. Я люблю копаться в архивах, находить в интернете старые интервью, передачи, особенно исторического характера — всё пропущенное когда-то. Многое сейчас открывается по-новому. Если порыться, много интересного найдёшь – каких-то исторических материалов, которые нам были неизвестны, а сейчас вылезают.

А самой писать неохота. Вот как-то вдруг отрезало. Иногда даже какие-то приходят вроде бы полезные идеи, но не могу себя заставить сесть и что-то строчить.

— На десятом десятке активно пользуетесь интернетом?

— Примитивно пользуюсь. Что-то найти, почитать, отправить почту...

— В каком возрасте освоили компьютер?

— Лет двадцать назад, когда они только появились.

— Многие люди не то что в девяносто — в шестьдесят лет говорят: «Ну, интернет — это сложно!». И не хотят учиться.

— У меня есть приятельница, писатель, мы с ней вместе в «Известиях» печатались. Она интернетом владеет только на уровне какую-то справку получить. А научить её переписываться по электронке никак не могу. Ну не даётся ей это! Она вроде бы и хочет, но не получается.

Вообще, трудно усваивать что-то новое в наши годы, очень трудно, по себе знаю.

У меня сломался старый компьютер. Мне пришлось купить новый недели три назад. Притащили мне его, поставили. И так было тяжело привыкать к нему. Только сейчас врубилась в него как следует.

Трудно, трудно новое даётся в девяносто лет.

Наталия Колесникова. Закат советской эпохи

— А что ещё трудно в девяносто?

— Ходить трудно.

— Из дома редко выходите?

— Каждый день выхожу. Сегодня вот ещё не высовывалась.

— А куда ходите пешком? Самый дальний маршрут?

— В основном до Арбата, до Смоленской — на метро. Но сейчас Смоленская закрылась, а Арбатская линия неудобная, переходы эти противные... А ещё всё накрылось в связи с вирусом этим, и я стала ходить меньше.

— Считается, чтобы прожить долго, надо много-много двигаться и уж точно жить за городом. А вы это правило опровергаете.

— Нет, я очень много жила за городом. Я любила жить за городом.

Мы только в прошлом году продали дачу, потому что мне уже не по силам ей заниматься и уже удовольствия нет копаться в саду, ходить за грибами… Стало тяжеловато. Да и дочке надо было квартиру купить, и мы с дачей покончили.

А так я любила сельскую жизнь.

— Далеко от Москвы была дача?

— В Тарусе.

— Паустовские места...

— Когда сорок лет назад мы участок покупали, там было хорошо, чудесно. А сейчас я не стала бы там ничего брать, потому что уже город наступает со всех сторон. Центр ещё сохранили, не успели разрушить, а на окраинах — высотки стоят. Бяка. За грибами надо уже на автобусе ехать или такси брать.

На такси мы катались за грибами! Это же смешно.

— В единении с природой секрет долголетия?

— По-моему, нет никакого секрета. Как Бог пошлёт.

— Но по-разному же человек может распорядиться своей жизнью. Можно пить, курить, есть день и ночь фастфуд…

— Курить я никогда не курила, а выпить немного могу и сейчас.

Думаю, всё ведь зависит ещё от времени. Родители долго не прожили. Военное поколение. Правда, отец умер семидесятилетним, для того времени довольно почтенный возраст. И всё-таки.

Так что никаких секретов долголетия, я считаю, нет. Всё от Бога.

— Уже второй раз говорите о Боге. Вы человек религиозный?

— Верую, но без фанатизма. В храм захожу изредка. Когда по дороге попадается. Ну и по праздникам.

Я — как Лев Толстой. Бог — в душе. Это дело слишком интимное.

Вот что интересно. Мама была очень верующая и меня крестила. А бабушка, совершенная атеистка, жутко всегда смеялась и даже обижалась, когда её спрашивали: «В церковь пойдёте?». Передовая была тётка.

 

«Одно время мне нравился Хотиненко»

— О чём был ваш первый журналистский текст?

— «Комсомолка», что-то такое про мальчика — солдата первых недель службы. Его тренировали на парашютиста. И вот он прыгал с парашютом, а я с ним вместе поднималась в небо. Следила, как он, бедняжка, трясся от страха и совершал прыжок.

— Репортаж из поднебесья?

— Ну… такая ерунда какая-то.

— А сами вы со своим героем сигануть не хотели?

— Нет, не моё.

Я с вышки в детстве прыгала. Был аттракцион такой в парке культуры. По-моему, 27 метров. Довольно высоко.

А я была совсем худенькая девочка, лет 11, это ещё до войны. И уговорила старших, что мне ужасно хочется прыгать.

Ну вроде безопасно — что там, на верёвочке, прыгай. Вот там я и сиганула. А веса-то мало, вниз эта верёвка никак не тянула, и меня потом оттуда спускали. Все кругом хохотали.

Наталия Александровна. Юность

— Солдат, небо, парашют... А как начали писать о кино и стали кинокритиком?

— Мне показалось это привлекательным. Свежая тематика. Но потом всё это разонравилось. Хотя журнал «Советский экран» был всё-таки хороший. Недавно листала подшивку, рассматривала несколько старых номеров. Его все ругали тогда, что он пошлый, такой-сякой. А он нормально делался.

Сейчас нужен такой журнал — популярный, киношный. Но... не те времена.

— А для чего ещё «не те времена»?

— Есть у меня сценарий. Детективная такая, хорошая история. А толку-то от этого. Я пыталась продать сценарий даже. Не вышло.

Договорились вроде уже даже с одной продюсерской фирмой несколько лет назад. Сказали: «Ну ладно, миллион достань на производство, и мы у тебя покупаем сценарий, снимаем». — «Да где я же миллион возьму?». — «Ну спонсора найди». А спонсор только бегает и ищет, куда бы вложить миллион не знамо во что!

На телевидении предложишь, а там говорят: «Ой, это не формат». А что такое неформат, я до сих пор не понимаю. Мне бы кто объяснил, что такое неформат.

— Удобная отговорка — мол, отвяжись, а.

— Удобная, удобная… Всё для себя. Так и пылится мой сценарий.

— За кинематографом следите?

— Ну так… слежу. Сейчас в основном по телику. Хотя я люблю смотреть кино на большом экране, потому что это всё-таки другое впечатление. Но, к сожалению, Дом кино уже год не работает, и я подсела к телевизору.

— А что смотрели из последнего?

— Наверное, это был «Джокер». Страшная, жуткая вещь.

 
К/ф «Джокер» (США, 2019)

Вот на «Джокере», пожалуй, всё и остановилось.

А до него смотрела «Зелёную книгу». Ой, чудный американский фильм. Великолепные актёры. Это, наверное, лучшее из последнего.

К/ф «Зелёная книга» (США, 2018)

— Из наших фильмов?

— «Дама Пик» Павла Лунгина. Хотя я Лунгина не очень люблю, эта его работа интересна, в ней что-то есть.

— А кого любите из отечественных режиссёров, если Лунгина — не очень?

— Одно время мне нравился Хотиненко.

— Не времён ли «Зеркала для героя»?

 
К/ф «Зеркало для героя» (СССР, 1987)

— Как раз той поры, да. А потом я его разлюбила. Он всё-таки слишком конъюнктурный. Теперь и не знаю, кого ещё полюбить-то.

— Ну… тех, кто берёт призы на фестивалях. Звягинцева.

— Да, Андрей Звягинцев, пожалуй. А больше и не знаешь, кого назвать.

— Никита Сергеевич как же?..

— В общем… он человек талантливый, но Бог с ним, и без нас проживёт. И прекрасно проживёт.

— Меня попросили вам задать вопрос: можно ли полюбить кино?

— Любовь насильной не бывает. Научить чувствовать кино, по-моему, нельзя. Или ты проникаешься, или не проникаешься. А как любви-то можно научить…

 

У каждого свои бзики

— Есть люди, на судьбу которых вы повлияли? Герои публикаций?

— Вряд ли. Я ни на кого не влияла и не хотела влиять. Стараюсь влиять только на свою внучку, но пока это не очень удаётся.

— Не спортсменка, не комсомолка, а просто красавица?

— Внучка занимается рекламой, у неё своё агентство в Таллине, и я чувствую по письмам, что в ней есть какой-то дар внутренний к писанию, причём не такой репортёрский, как у меня, а более улавливающий внутреннюю суть.

Я не знаю, как ей это объяснить, как ей это развить. Это очень трудно. Человек сам должен понять и внутри себя это развивать, если охота есть. Но она увлечена тем, чтобы деньги зарабатывать для своего рекламного агентства, и, по-моему, ей не до того.

Наталия Александровна. Первая половина 20-го века

— А как вышло, что внучка в Таллине?

— Моя дочь живёт там.

— А как в Эстонии оказалась дочь?

— Вышла замуж за эстонца. Его бабушка была очень известным там экстрасенсом. Она, собственно, его с моей Машкой и сосватала. Но это отдельная история, длинная новелла.

— Интернет не газета: сокращать нет нужды. Так что с этого места поподробнее, пожалуйста.

— Моя дочка окончила текстильный институт как художник по костюмам и работала на киностудии имени Горького. Ездила на метро каждый день с Арбата в район ВДНХ. А потом говорит: «Не могу туда больше добираться, у меня ноги не ходят». Передвигалась какое-то время только на такси, но много ли так наездишься.

Пошли в институт неврологии. Говорят: надо госпитализировать, пункцию брать из позвоночника, исследовать. В общем, жуткие вещи. И тут через каких-то знакомых выясняется, что есть в Эстонии бабушка-экстрасенс, которая эти дела лечит. И я её туда отправила.

Как только Машка показалась на пороге домика, эта бабушка вышла и сказала: «Я знаю, что с этой девочкой. Я её вылечу». И она её вылечила: дала какие-то порошки, потом там были какой-то массаж, диета. Через три-четыре недели всё это было забыто. Попутно они подружились.

Козаков (режиссёр Михаил Козаков) начал снимать в Таллине фильм «Визит дамы».

 
К/ф «Визит дамы» (СССР, 1989)

Машка там работала художником по костюмам. Ну раз поехала в Таллин, у этой бабушки и остановилась.

А у бабушки — внук. Внук глазки выпучил. В общем, они сосватались, и Машка вышла за него замуж.

Ян, мой зять, такой скептик, не верит в способности бабушки. Говорит, это всё внушение. Мол, видел, как она порошки толкала из мела. Но польза-то есть, Машку она вылечила. Всё время с ним пререкаемся на эту тему.

— С родными общаетесь по интернету?

— В основном. Перезваниваемся, переписываемся. Когда были свободные времена (до пандемии коронавируса), я приезжала в Таллин, и они приезжали, а сейчас получился такой длинный перерыв… вся эта вирусная суматоха.

— Страдаете?

— Конечно, скучно не общаться. По интернету — совсем не то. Спасаемся телефоном. Но это не то, чтобы вот так сесть, посмотреть в глаза, заговорить…

— А как часто и с кем вы так «садитесь»?

— Мало осталось людей моего возраста, кто в силах встречаться. Народу всё меньше и меньше. Но всё же собираемся раз в неделю.

Сейчас «свобода личности» снова настала (снятие ограничений из-за пандемии), может, кто-то и выползет на свет. Хотя у каждого свои бзики.

 

Кошка «взятку» не оценила

— У есть у вас какие-нибудь бзики — профессиональные, скажем?

— По тематике, пожалуй, никаких бзиков у меня не было. Я на разные темы писала, и не было такого: это моё, а это не моё. Ну только, может, за сексуальные темы не бралась. Не для меня. Я практик (улыбается).

Улыбайся жизни, и жизнь улыбнётся тебе в ответ

— А если бы партия сказала: «Надо»? Приструнить кого-то, вынести на суд общественности, пригвоздить к столбу советской морали.

— Может, партия что-то и говорила, но я как-то всё мимо ушей пропускала. Не было такого, чтобы я писала то, что было мне сугубо отвратительно.

— Как сохранить эту человеческую «самость» — не замарать ничем имя?

— Мой муж сидел на таком месте, где сам бог велел брать взятки. Заведовал отделом наград в администрации президента (Бориса Ельцина). Одни артисты там тебе чего хочешь принесут. Но он не брал. И ему, в общем-то, никто не предлагал, потому что знали: без толку.

Один раз только какая-то бабка подарила маленькую хрустальную вазочку. Он принял. Сказал:

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Старушка от души дала. У нас в доме нет ничего хрустального, пусть хоть одна ваза будет.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Поставили мы эту вазочку на стол, воткнули цветок. А у нас была кошка любимая, и эта кошка любила подойти, понюхать что-то и лапой махнуть.

В общем, эта вазочка и дня не прожила. Единственная взятка, и та неудачная.

Мне кажется, люди чувствуют, кому что дать, на кого надавить, кого заставить, кого вербовать.

Вот и мне до сих пор говорят:

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Неужели тебя никто не вербовал? Заграничные командировки были в те времена редкость. И вот тебя, беспартийную дуру, посылали в ФРГ, в Швецию, в Италию, ещё в какие-то страны порядочные! И не вербовали?!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Не вербовали! Кого-то, может, и вербовали. Со мной об этом даже никто не заикался.

— А как, работая в центропрессе, вы оставались беспартийной?

— Я была комсомолкой, в «Комсомолке» работала, а когда настал возраст (кажется, 27 лет), написала заявление:

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

К сожалению, в связи с возрастом я должна покинуть комсомольскую организацию…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Что-то такое, слегка юмористическое. И всё, привет! И никто меня никуда больше не звал, в партию вступать не заставлял.

Может, потому, что в «Комсомолке» был такой период после Аджубея — свобода сохранилась, давиловки не было. Какой-то такой левацкий дух сохранялся.

Сейчас мне как ветерану присылают эту «Комсомолку» — ужас, просто кошмар, что они несут. Помойка. Есть только два-три талантливых человека, которых можно уважать.

— Назовёте?

— Назову одну. Асламова Дарья. Смелая, решительная, неглупая.

 
Дарья Асламова

Первое время я её не понимала, а потом оценила. С удовольствием читаю её материалы.

Но есть и продажные шкуры, конечно.

— В советские годы кое-кто продавался за право на загранпоездку, да не в страны соцлагеря, а на Запад. А куда вы в первый раз поехали?

— Италия. 1956 год. Зимние Олимпийские игры.

Смешно, когда мы на всё открывали рот, от одних магазинов можно было с ума сойти.

У меня где-то даже была фотография (потом затерялась), на которой туристская группа писателей. Нас, корреспондентов, привязали к этой группе, и мы часто вместе ходили и на всё глазели.

И вот стоит там Михалков (Сергей Владимирович Михалков — автор «Дяди Стёпы» и слов гимна СССР и России), открывши рот, и смотрит на витрину, где десять сортов сыра. Рожа совершенно обалдевшая.

Это было нечто.

— Диссонанс потом, по возвращении домой, не давил?

— После этого зайти в какую-то нашу галантерею было… (тяжело вздыхает).

 
Очередь в галантерею. Вторая половина 20-го века. СССР

Но что делать. Не удирать же в Италию.

— Но кто-то же удирал.

— У нас удрал один журналист. Потёмкин, великий человек! У него, если не ошибаюсь, мама — грузинка, и в «Комсомолке» он, кажется, работал под фамилией Кутателадзе.

В одной командировке он смылся. Исчез. По-моему, дело было в Испании. Исчез — и несколько лет от него ни слуху ни духу. Что там произошло — наверное, это какой-то детектив.

Года четыре назад он вдруг объявился и решил собрать ветеранов «Комсомолки». Пригласил в гости. На Рублёвку. Нам подали роскошный автобус, мы загрузились и заехали в рублёвские хоромы. Грандиозная пьянка была, грандиозная.

И выяснилось: он стал великим писателем, великим профессором философии, истории и ещё чего-то там ещё. Богат не знаю как. Виноградники чуть ли не в Южной Америке. Мы его вино дегустировали…

Очень странная фигура, про которую лет через десять в передаче «Тайны истории» всё раскроют.

А я никогда и никуда удирать не думала. Даже в мыслях не было.

— Но дочь «удрала» за любовью из Москвы в Таллин. Как позволили?

— Время было такое. Начало 90-х, тревожная обстановка. И мой муж, вращавшийся наверху, в кругах, чего-то такое знал, чего нам не говорил.

Я сейчас уже анализирую и думаю: он боялся, что будет революция, баррикады, шум, погромы —  незнамо что. И когда Машка вышла замуж, сказал:

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Пусть они в Таллине и сидят. Там спокойнее.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

— А потом была перестройка. Она больше отняла или дала?

— Для журналистики это было самое интересное время. Писать можно было многое. Происходило много чего. Куча литературы появилась, которой мы не знали. И хотя я в политику не совалась, всё равно кругом было интересно. Так что дала, конечно, дала.

— Мне кажется, вам и сейчас интересно жить.

— Интересно, конечно. Только уж слишком быстро всё несётся. Хочется поглядеть, что там дальше будет.

Беседовал
Николай Черняев