В начале 60-х годов я переехал работать в г.Новокуйбышевск. Институт наш временно располагался на территории завода по производству синтетического спирта, который имел режимное значение и охранялся военизированной охраной. В городе число алкоголиков было закритическим. Пили все: и старики, и женщины, и дети. Как-то раз с балкона я наблюдал, как пьяные старик и старуха на карачках ползли по заснеженной мостовой, изредка подавая друг другу голос и безнадёжно пытаясь встретиться.
Все, кто мог, пытались вынести спирт с завода. Спирт был противный, с большим количеством примесей, но пили его, не делая каких-либо отличий от магазинной водки. Однажды как-то мне довелось попробовать спирт, производимый на заводе. В то время нас несколько ребят брали на дому уроки немецкого языка у одной очень упитанной девушки-фольксдойче. Обычно после уроков некоторое время мы болтали на разные темы и пили принесённые с собой напитки. Однажды получилось так, что никто не сообразил принести с собой выпивку. Тогда девушка-преподаватель застенчиво спросила у нас, не хотим ли мы развести спирт со спиртзавода. Среди нас был один помощник начальника цеха, который сказал, что и сомневаться даже не надо. Словом, мы поболтали, как обычно, и выпили под это дело немного разведённого спирта. После этого случая в течение 2—3 суток мои лёгкие извергали невероятное количество эфира, как после тяжёлой полосной операции. Но рабочий народ у нас был закалённым и на такие мелкие неудобства внимания не обращал.
Народные умельцы придумывали самые экзотические способы выноса спирта с завода: в грелках, в медных змеевиках, обкрученных вдоль ног и т.д. Входы на завод, растянувшийся на несколько квадратных километров, очень строго охранялись. Помню, как меня раздражало, когда охрана требовала от меня открыть портфель для осмотра. Я что-то невразумительное мычал по поводу неприкосновенности личности, но меня не понимали эти суровые на вид люди, которые с винтовками через плечо охраняли народное достояние. Впрочем, вскоре я придумал способ сделать так, чтобы мой портфель больше не обыскивали. Шагов за 10 до ворот проходной я клал пропуск в портфель и, приблизившись к охраннику на пару метров, широким жестом открывал портфель так, чтобы он не смог разглядеть, что у меня на дне портфеля. Перед носом охранника я этот портфель захлопывал и подносил к его лицу пропуск. Ни одному из охранников не приходило после этого в голову обыскать мой портфель. Поскольку на все вносимые и выносимые детали нужен был специальный пропуск, получить который было большой морокой и потерей времени, с помощью изобретенного мною способа я мог проносить на завод и выносить с завода всё, что мне было нужно, и даже оказывал услуги товарищам.
Завод располагался в километрах 15 от города и ездили мы туда на специальном автобусе. Но вскоре в городе построили огромное здание института, и на заводе больше бывать мне не пришлось. Институт тоже имел охрану, но не такую строгую, как завод. Я очень часто работал по ночам и урывками спал на огромном письменном столе в своём кабинете. У меня были хорошие отношения с охранниками. Часто я спускался ночью в вестибюль и пил с ними чай, прихватывая заранее купленные шоколадные конфеты. Когда через несколько лет я уезжал работать в Москву, пожилая женщина-охранница подарила мне невероятно тёплый джемпер из верблюжьей шерсти. Оказывается она знала, что я уезжаю и специально для меня его вязала. Я был невероятно растроган. Словом отношения у меня с охранниками были очень тёплыми, дружескими.
Одним из охранников работал здоровенный татарин с широким, свирепым лицом, но с добрыми глазами. По-русски говорил он с сильным татарским акцентом. Видно было, что он не из городских. Однажды я ему сказал, что мне кажется как-будто я видел его среди охранников завода. Он подтвердил это и рассказал мне свою историю. Он работал на заводе и ходил в отличниках. Однажды, когда он охранял ворота завода, подъехала машина, В десятке метров от машины стоял начальник охраны завода, который закричал: «Можешь пропускать, я проверил.» Но поскольку по инструкции охранник должен был осмотреть кузов машины, то татарин ухватился за борт и стал шарить в кузове. В кузове стояли огромные бутыли со спиртом. Начальник, увидя, что татарин залез в кузов, побежал к воротам, матюкаясь, открыл ворота и стал кричать шофёру, чтобы тот проезжал. Тогда татарин снял с плеча винтовку, передёрнул затвор и всадил пулю в начальничью задницу. На выстрел сбежалось много народу. Кроме охранников на заводе присутствовала специальная группа кагэбэшников на предмет возникновения чрезвычайных ситуаций. Незаконно вывозимый спирт был обнаружен и зафиксирован. Начальника охраны отправили в больницу и, не дожидаясь его выздоровления, уволили. Нашего татарина наградили ценным подарком, почётной грамотой и путёвкой в санаторий. Но не прошло и месяца, как его уволили по сокращению штатов.
По лицу сидящего передо мной человека было видно, что осознание происшедшего с ним значительно превышает его умственные возможности. Он смотрел на меня доверительно, с надеждой, что я, как учёный, смогу объяснить ему, почему его уволили после ценного подарка и грамоты. Мне не хотелось его разочаровывать, я интенсивно работал мозгами, и старался не показать, что меня душит хохот. В итоге ничего я не смог лучшего придумать, как сказать: «Наверное новый начальник боялся, что вы выстрелите ему в зад.» Сторож татарин сразу же приосанился, уставился взглядом в сторону и надолго замолк. Потом он повернулся ко мне и сказал: «Если он хотел начать нечестный жизни вести, то я бы стрелял, конечно же.» И видно по нему было, что мы с ним сообща вроде бы правильно объяснили причину его увольнения, которую до разговора со мной он не мог понять и переварить.
Ваш Леонид Владимирович Андреев
