Деменция (букв. перевод с латинского: dementia – «безумие») – приобретённое слабоумие, состояние, при котором возникают нарушения в когнитивной (познавательной) сфере: забывчивость, утрата знаний и навыков, которыми человек владел прежде, сложности в приобретении новых. Такого диагноза не существует. Это расстройство, которое может встречаться при различных заболеваниях.

Мама боялась онкологии, а не слабоумия. Может, потому, что мой дедушка, её отец, умер от рака. Папа вернулся с Великой Отечественной живым благодаря ранению и добрался до старости, не подозревая, что там его подстерегает другой страшный враг — деменция.

«Это кто?»

Когда приближаешься к 50, начинаешь то и дело приговаривать, особенно имея опыт наблюдений за болевшими родственниками или болеющих в своём окружении: если настигнет деменция, убейте меня, — обращаясь к близким и друзьям: можно подушкой накрыть, и в преступлении не обвинят. Это как завещание в устной форме, только не о том, чтобы закопать или кремировать после смерти, а помочь уйти из жизни, когда радости эта жизнь уже не доставляет.

Эвтаназия (практика прекращения жизни человека, страдающего неизлечимым заболеванием) в нашей стране запрещена, хотя в подобных ситуациях, я считаю, она жизненно необходима в первую очередь для близких заболевшего, чтобы спасти их рассудок от затягивания в черноту. И прервать мучения человека, который превращается в не человека. Конечно, понимаю, что «убейте меня» легко сказать, особенно в здравости, когда думаешь, что угроза далеко и не факт, что тебя коснётся. И трудно представить себя на месте того, кто согласится выполнить эту мою просьбу, адресованную в будущее. Тем более что никто не подтвердил такого согласия. Все воспринимают слова о подушке как отчаяние в ироничной форме. Только ужас в том, что это единственный выход.

Маме после смерти поставили диагноз: ишемическая болезнь сердца, хотя оно у неё было здоровым. Такой диагноз ставят старикам, когда не хотят разбираться, то есть практически всегда. Ирония судьбы в том, что мама долгие годы считала сердце больным, периодически хватаясь то за грудь, то за валидол с корвалолом, но, подросшая, я уже догадывалась, что маме стоило бы проверить позвоночник — боль отдаётся оттуда. Только в те времена к спине относились не так трепетно, как к сердцу, её вообще не считали заслуживающей внимания. Поэтому мама просила терапевта направить её на кардиограмму, а не на массаж.

Деменция обрушилась на неё внезапно, но не сразу всей мощью. Есть подозрение, что она перенесла на ногах инсульт, после которого случились

перебои с памятью.

А инсульт спровоцировала авария, когда мама, перебегая дорогу в месте, где не было перехода, попала под машину. Она упала, ей диагностировали перелом ноги, после чего пришлось полежать в гипсе, который она пыталась досрочно самостоятельно снять (он ей мешал перемещаться, выполнять привычную работу да просто доставлял дискомфорт). В итоге она-таки умудрилась от него освободиться раньше положенного, из-за чего кости срослись неверно, и потом это место ныло и болело много лет.

После аварии мы с мамой сидели над фотоальбомами и рассматривали снимки, чтобы опознавать изображённых на них родственников. Счастье, что до этого в детстве она по многу раз разбирала со мной фотографии — ей нравилось вспоминать и посвящать меня, ей нравился мой интерес. Тогда я тыкала пальцем: «Это кто?». Теперь она указывала — и я могла ответить.

Через какое-то время показалось, что наступило улучшение. А потом, как цунами накрыло, смывая все надежды, или землетрясение произошло — началось стремительное обрушение стен.

Оставленные спицы

Мама стала путаться в событиях, забывать, что, кто, где, когда. Её фразы становились всё более рваными и бессвязными. Она повторяла одно и то же, будто забывала, что уже говорила это, спрашивала об этом, получала ответ. В её гаснущем сознании всплывали те заботы, те вопросы, на которых она особенно часто фиксировалась в последние годы. И прорывались оценки, которые она держала в голове, не высказывая.

Мама стала материться, чего я никогда от неё не слышала, а тут одно ругательство за другим, будто прорвало плотину из тормозов, которые препятствовали так выражаться раньше. Тогда она себя контролировала, теперь перестала, потому что контролирующие центры в голове сдали свои позиции.

Человек отпускает себя, распускает, как свитер превращается в клубок шерсти, совершая

обратный процесс.

Мама долгие годы занималась вязанием спицами и иногда крючком, одевая меня, немного себя — из остатков шерсти, пущенной на меня. Последняя вещь, за которую она взялась уже, видимо, в начальной стадии болезни, так и осталась недовязанной. Мама стала забывать счёт петлям, в итоге нитки запутывались, и будущий свитер превращался в несуразицу, отчего она паниковала, расстраивалась, но упорно возвращалась к нему, так как не привыкла бросать что-то незавершённым.

Эти спицы с нанизанными на них частями нереализованной вещи до сих пор лежат у меня в шкафу. Некому завершить. Да и не хочется отдавать в другие руки.

«Хочу умереть…»

Позже мама перестала узнавать меня и других членов семьи. Ей всё время хотелось вырваться из дома в какое-то другое место, хотя она понятия не имела, где оно находится, и терялась, едва выйдя за порог. То есть сначала как будто могла иметь цель, но в процессе выхода к ней забывала, куда надо двигаться. И шла неведомо куда. 

Ощущение потерянности, видимо, становилось всё невыносимее для неё и приводило к выводу, что ей больше не хочется здесь быть — не в данном конкретном месте, а в данной ипостаси, в жизни, на этом свете, где больше ничего не радует, ничто не держит, потому что всё незнакомое, чужое. И, наверное, она думала, что, вырвавшись из этого пространства, она сумеет найти то, где всё родное, где она опознает окружающих и себя.

Она часто твердила, что хочет умереть. Сидела, раскачиваясь, часами и приговаривала:

 

 

 

Хочу умереть, хочу умереть.

 

 

 

Только, наверное, не знала, как, что для этого сделать, к кому обратиться, что предпринять самой.

Она и на пути к смерти потерялась.

Непереносимость

Так получилось, что вскоре после того, как мама заболела, папа упал на улице, торопясь в магазин и не оценив должным образом высоту бордюра. Он не сломал шейку бедра, но трещина в этом месте образовалась-таки, из-за чего сначала долго лежал, потом начал вставать и перемещаться с помощью стула на колёсиках, который соорудил сам.

Мамино слабоумие он выносил с трудом, боялся оставаться один на один, требовал, чтобы её куда-нибудь убрали. В основном из-за этого и поднялся с кровати, чтобы не быть беспомощным и зависимым от этой странной женщины, в которой явно

перестал узнавать свою жену.

Он всколыхнул в памяти все подозрения, ревности, обиды, нафантазированные в последние совместные годы и совершенно беспочвенные. Ну, хотелось ему, наверное, для эмоциональной встряски самого себя что-то такое воображать, ради чего-то такого ерепениться, хотя маму это сильно угнетало и обижало.

Папа боялся, что мама, то есть эта незнакомая ему женщина, его отравит, такую вот угрозу сам себе придумал, но, похоже, именно она простимулировала его держаться в тонусе, не раскисать, пока деменция постепенно не захватила и его мозг.

Папины баррикады

Он тоже начал заговариваться, отгораживаться от всех, особенно от мамы, с которой вынужден был делить пространство, какими-то баррикадами из верёвок и мебели вокруг своей кровати, чтобы никто не пробрался незаметно. Зато у него появились заботы: утром расплетать и растаскивать ограждения, вечером восстанавливать.

Он и раньше готовил себе сам, потому что придерживался диеты, прописанной врачом из-за гастрита, грозящего в любой момент перейти в язву, а тут особенно тщательно следил, чтобы мама не приближалась к его посуде, плите, на которой варилось что-то для него, тем более к готовой пище.

Мама относилась к «этому мужику», как она стала его называть, неприязненно, даже зло и тоже требовала, чтобы он убрался отсюда. Из-за этого между ними чуть ли не ежедневно возникали перепалки, которые стихали, когда они расходились по разным комнатам, как боксёры по углам ринга, и на время забывали о существовании друг друга.

Обиды, которые могли скопиться за годы невысказанности, в состоянии деменции высвобождаются из мозга, как вода вытекает в дырки прохудившегося ведра.

Дом престарелых?!

Люда, жена моего старшего брата, недавно написала: 

 

 

 

Шурке памятник поставить надо за эти 10 лет. Он сразу стал седой.

 

 

 

Это так. Саша спас меня от необходимости вернуться в родной город и сидеть с родителями, потому что они с Людой перебрались туда заранее, понимая, что когда-нибудь родители утратят самостоятельность и за ними придётся ухаживать. Он продлил жизнь маме с папой, во всяком случае заботился о них, как умел, а спустя пару лет наловчился так, как ни одна сиделка не справилась бы.

Когда несчастье случилось с мамой, мы с братом, совершенно не готовые к такой ситуации, сели за стол друг напротив друга и стали рассуждать, как быть, что делать. Перевозить ли маму в дом престарелых или оставить дома?

Помню, в первый такой разговор я возражала против перемещения её куда-либо. Не знаю, чем руководствовалась. Может, просто не хотела полагаться на чужих людей в чужом месте. Не верила, что там может быть

не хуже, чем дома.

А через пару лет, наезжая к родителям и проводя с ними по месяцу в году, я поняла, какой груз возложила на брата, и сама предложила: давай найдём клинику или что-то в этом роде. Но он уже твёрдо сказал: «Нет», почитав про это заболевание и уяснив, что перемещать больного в инородную для него среду — значит ускорить его уход из жизни, просто-таки добить его.

Про сиделку мы тоже думали. И прибегали к услугам, кажется, двух, но ненадолго.

Деменция — это очень зыбко

Сиделку лучше искать раньше, чем человек перестанет воспринимать реальность, чтобы он привык к ней, то есть при первых симптомах, которые чрезвычайно трудно уловить. Иначе постороннее создание станет раздражающим объектом, будет восприниматься инородно и агрессивно.

У моих родителей первая же женщина, которую мы наняли, сразу вызвала не просто подозрения в воровстве и даже намерении убить их, но и прямые обвинения в том, что какие-то вещи по её вине уже пропали. То же ожидало и вторую сиделку.

Опять-таки нужно предпринять неимоверные усилия, чтобы найти человека, который действительно будет ухаживать, относиться по-человечески, а не приходить и как можно быстрее уходить из

душной атмосферы сумасшествия.

Люда, жена брата, тоже достойна памятника за то, что выдержала десять лет его заботы о родителях. А потом и сама не избежала участи «сиделки», правда, к счастью, всего полгода с мамой.

Она рассказывала:

 

 

 

Сначала в клинике 1-2 месяца — мама ожила и пришла в себя, но как только привезли домой, через месяц всё, как отрубило. Лекарства уже не помогли. Она сразу превратилась в овощ. Мне врач говорила, что деменция — это очень зыбко, сегодня она нормальная, завтра — ушла в себя, прогнозов нет, лечить не умеют, лекарства не выдумали ещё.

 

 

 

*****

Наблюдая за родителями, я невольно подмечала особенности человеческой природы в экстремальной ситуации потери себя как члена общества…

Продолжение

Алла Перевалова