Умер дядя Боря.
Умер так же, как и жил, — в работе.
Всю неделю стояла жара, от которой даже молодые ходили варёные. А дядя Боря, всё ему нипочём в его 78 лет, сено с бугра таскал кроликам своим. Наденет панамку, рубаха нараспашку — и на холм, косить.
Д. Левин. Старый мостик
Возвращается, присядет, бывало, на пару минут, отдышится с пути, а потом идёт дрова рубить, в огороде ковыряться.
Два году назад ему операцию на сердце сделали, коронарное шунтирование. Врач, выпуская его из больницы, сказал: «Дед, ты береги себя. Меньше тяжести таскай, на даче не усердствуй».
Не было у дяди Бори дачи никакой, у него был дом в деревне, родной его дом, где куры, кролики, огород, картошка — дел невпроворот. И жена, бабка, тоже всё, мол, побереги себя, Боря. А для Бори жизни другой нет. Поехать в город, там жить? И что, будешь смотреть целыми днями телевизор, изредка в магазин да ко врачу прогуливаться, смерти дожидаться — нет, такой жизни не надо. Через два месяца после операции вернулся дядя Боря в деревню и, проходя мимо соседа, нараспев обыкновенно басил: «Ну что-о-о, дождь буде-е-ет?»
В этом году дядя Боря всё ждал, что будет дождь, полегче станет, а эта жара июльская взяла его всё-таки, сильного, жилистого, поджарого, недюженно-мощного в свои 78 лет.
А за неделю до этого звонила внучка. Она ещё пять лет назад вышла замуж за испанца и уехала с ним жить в Германию, где у них родилась дочка. «Дед, — говорила внучка, — в Москве вся клубника дорогая и пестицидная. Привези своей, огородной, настоящей. Заодно и повидаемся».
И дядя Боря, конечно же, поехал: набрал два громадных ящика клубники, в четыре утра встал, поехал на пятичасовой электричке в Москву — рано так, чтобы одним днём, туда-обратно и в деревню, к жене, к хозяйству. Наверное, больше к хозяйству, не к жене. Отношения с женой странные сложились в последнее время. Она уговаривала дядю Борю правдами и неправдами бросить всё, уехать в город, но он не давался, не верил и не соглашался. Так что жена днями мужу по хозяйству помогала, а по вечерам на последнем автобусе — в город.
Случилась эта жара, напала на деревню, томила даже в тенях. Дядя Боря шёл на родник и спрашивал дежурно у соседей: «Ну что-о-о, дождь-то буде-е-ет?» И соседи отвечали, что уж поскорей бы, дождь-то, поскорей, а то спасу нет от этой жары никакого.
Жена ещё с города не ехала, одному тяжело, наверное, было, но дядя Боря никогда не жаловался, никогда не говорил, что тяжело.
Ввечеру его нашли соседи. Синего у терраски. Лицом вниз. Корзинка с луком перевернута, по лестнице лук рассыпался, — не успел перебрать.
Из Москвы на такси приехал сын, расплатился с труповозчиками, с ментами поговорил, и когда всё закончилось, собрался и поехал в город к матери.
Схоронили дядю Борю на следующий день. Дом его, всегда в цветах, ухоженный, но скромный, теперь остывает.
«Кто ж теперь с курями-то будет, с кроликами, жена его, что ли? — судачат нынче соседи. — Да никто не приедет больше. Никому им ничего не надо. Ещё один дом пустой стоять будет».
