Полное отсутствие чувства юмора

Любой человек неравнодушен к тому, каким он видится со стороны. Одним для этого достаточно зеркала, другие очень тонко реагируют на реакцию собеседника, Для третьих очень важна критика их поступков, которую они тщательно анализируют, чтобы выудить то, что не выдумано, а реально образует особенности их личности. И т.д. При этом чувство юмора по отношению к себе и по отношению к другим может быть совершенно несопоставимым, что особенно часто встречается у начальников очень высокого ранга. Полное отсутствие чувства юмора — явление уникальное, и, как всё уникальное в этой жизни, может быть предметом коллекционирования. В моей коллекции много таких экспонатов, некоторыми из которых я хочу поделиться.

***

Я учился в Университете в Баку. На каждом факультете было два раздельных сектора, где обучение производилось на русском и азербайджанском языках. В Университете была военная кафедра, где студенты из русского и азербайджанского секторов обучались вместе на русском языке. Преподавали на этой кафедре обычно полковники, от которых таким образом армия избавлялась.

Среди студентов азербайджанского сектора был Рамиз Мустафаев, весёлый и остроумный парень, который прекрасно говорил по-русски, но на военной кафедре он притворялся человеком, плохо владеющим русским языком. Большой цикл лекций на военной кафедре был посвящён действиям военнослужащих в условиях применения атомного оружия. После каждой из таких лекций вставал Рамиз и, изобразив на лице крайнее желание понять, что к чему, задавал один и тот же вопрос: «Скажите, пожалуйста, товарищ полковник, а атомная бомба осколку даёт?» В дальнейшем он упростил свой вопрос и спрашивал:«А она осколку даёт?» И каждый раз после этого вопроса преподаватель-полковник, краснея от напряжения, начинал горячиться и срывающимся голосом говорил: «Товарищ студент, ну подумайте, как атомная бомба может давать осколки?». И очень долго и подробно объяснял, почему такого быть не может. После монолога преподавателя, Рамиз каждый раз говорил одно и то же: «Ну, может быть, я чего-то не понял, поскольку плохо говорю по-русски» и слегка обиженный садился на место. Всё это в точности регулярно повторялось на каждой лекции, пока они были посвящены применению атомного оружия. И каждый раз полковник с жаром приблизительно в одних и тех же выражениях объяснял, почему атомная бомба не даёт осколков.

***

В институте, где я работал, замдиректора устроил своего родственника начальником отдела кадров. Этот родственник к тому времени только что демобилизовался из армии, где он всю сознательную жизнь служил старшиной. Под началом нового начальника состояли две женщины-кадровички, которые работали до него. Одна из них была высокая худая, другая низкая и очень полная.

Недели через две после назначения начальника отдела кадров директору института академику Н. понадобилось получить справку. Он вышел из своего кабинета, пересёк коридор и открыл дверь отдела кадров. Бывший старшина до этого момента видел директора только издалека и никогда с ним ранее не общался. Для него это было настолько неожиданно, что он вскочил из-за стола и заорал страшным голосом:«Всем встать, смирно, равнение на середину». Тётки-кадровички вскочили из-за столов, опрокинув стулья, и вытянули руки по швам. На следующий день старшину уволили.

***

У нас в лаборатории работал техником или лаборантом очень симпатичный дядька по имени Сучаддин. Был он вечно небритый, худющий, с выдающимся кадыком и куриной грудью. Он сбежал из села, где работал председателем колхоза, чтобы не сесть в тюрьму: колхозники своровали всё, что можно было увести. Приняли его в институт потому, что он был родственником какого-то начальника.

У Сучаддина было 11 или 12 детей. В те времени с квартирным вопросом обстояло одинаково плохо на всей 1/7 части суши, тем более в Баку, где эти события развивались. Сучаддину выделили маленькую комнату на всю его ораву и ничего хорошее ему не светило в обозримом будущем. Кто-то его надоумил пожаловаться в Москву, потому что у него дети сильно болели, и он не мог больше жить в такой тесной коморке. Как это было характерно для советской бюрократии, жалобу вернули в институт.

И вот проходит заседание местного комитета по поводу жалобы Сучаддина. Выступают несколько членов месткома, которые объясняют, что ситуация с жильём критическая и ничего сделать невозможно. Через некоторое время к Сучаддину обращается директор института — очень деликатный человек, который его спрашивает:«Я понимаю ваше положение, но ведь вы должны всё же думать о будущем своей семьи. По моим сведениям ваша жена скоро должна родить ещё одного ребёнка». Тут Сучаддин вскочил со своего стула, где сидел скромно сложив руки на коленях, и срывающимся голосом сказал:«Товарищ академик, я же это всем объясняю, что места нет. Целый день мы друг на друге лежим. Дети от этого».

***

Через дорогу от института, где я работал, находилась кафе-столовая, куда мы с товарищем каждый день ходили в перерыв обедать. Столовую эту почти никто не посещал, поскольку все ели завтраки, захваченные из дома. К тому же ассортимент столовой был ограничен двумя-тремя блюдами. Скучающая кассирша, полная высокая женщина, солидно восседала рядом, как заведующая не кассой, а по меньше мере кафедрой. Каждый день один из нас заказывал одно и то же: «Нам, пожалуйста, два шпинделя с картофельным пюре». И каждый день одним и тем же строгим голосом, с одной и той же интонацией без малейшей тени юмора на лице кассирша нам отвечала:«Мальчики, у нас нет шпинделей с картофельным пюре, у нас есть только шницели с картофельным пюре». И мы каждый раз покорно соглашались заменить шпиндели на шницели.

Ваш Леонид Владимирович Андреев