Давайте поговорим, сколько раз в жизни нас оскорбляли и унижали – толчком, плевком, пренебрежением, высокомерием, своим особым положением, статусом (неправедным и ворованным чаще всего), холодным невниманием, убийственным равнодушием и неистребимым эгоизмом.
Всё это вместе вполне выливается в ксенофобию, так как человек даже по поводу не должен больно задевать другого человека (и не человека тоже, если это братья наши меньшие). Иначе он грубиян, хам, человеконенавистник, самовлюблённая сволочь, законченный негодяй и быдло обыкновенное.
Его не воспитали, его не научили, а жизнь позволила худшим сторонам его характера развиться в опасную форму для сосуществования в человеческом обществе. Опасную для общества. Мы уже имеем дело с моральным уродом. Облачи такого хоть какой-то властью – увидишь чудовище, ужасное и в то же время жалкое. Это существо будет везде и всюду вымещать свои скрытые комплексы, брать реванш за неудовлетворённость своих желаний, прикрывая это вполне человеческим обликом. Но внешнее – не значит внутреннее. В румяном яблоке могут жить отвратительные черви.
Простой личный пример соприкосновения с хамом. Вот я болен, жутко простыл. Было воскресенье, я заболевал, а надо ехать с моего малого разворотного кольца в Центр детского творчества Бугуруслана. Чтобы написать статью. В доброе время я бы пешком сбегал, но недомогание заставило ждать автобус. «Двойка» через малое кольцо ходит не по расписанию, а по настроению. Но это ещё не пример хамства, а прелюдия.
Хотя всё тут зависит от водителя: тот, с которым я ехал, сам спрашивал, есть ли выходящие на следующей остановке. А с которым я ехал на следующий день с работы… Замечу: изрядно прождав, намёрзшись, уже вовсю разболевшийся. Спросить, есть ли выходящие, этому водителю и в голову не пришло. Хотя я встал много заранее у его водительского места и деньги держал. Так он остановился не там, где надо, высадил меня в сугроб, нахамил… А вы думаете, я ждал извинений? Я же не с дуба рухнул, понимаю, где живу.
Вот закономерность: все хамы обращаются на ты. Мне уже скоро 60, но для него я – ты. То есть я сам виноват, что он не остановился вовремя. Он не обязан выполнять инструкцию. Инструкции пишутся, чтобы нарушать. Хотя пишутся они кровью. От жестокой практики. Сначала должен произойти несчастный случай, а потом на этот случай напишут инструкцию. Так чиновники снимают с себя ответственность. Водитель виноват как-то обтекаемо, а я непосредственно: не заорал на весь автобус, что мне выходить.
Или другой пример. По возвращении с редакционного задания зашёл заплатить за интернет. Заодно погреться. Оказалось, по карте там не обслуживают (а зачем?), и я пошёл в банк снять деньги. Это во дворе, за зданием. Вернулся – подъезжают инкассаторы. Думал, успею – нет. Мужик вдвое моложе, зато надёжно экипированный, чтобы давить всех танком, посмотрел на меня, как на идиота, и спросил: «Ты куда?» Сразу вот так – ты! Надо, говорю. Он: иди отсюда! Главное, я замёрз, а он бегом из тёплой кабины в дверь. Конечно, его дело важнее моего – забрать бабло, он на госслужбе практически, чем мне, в ущерб личному времени и здоровью пытавшемуся оплатить рабочий инструмент, который помогает мне печься о высоком, добром, вечном – писать статью о детском творчестве. Он – хозяин жизни, я – не пойми кто. Деньги – вот они, а душа – поди её пощупай. Её и вовсе нет, поповская выдумка.
Потом он пожалел меня: «Минут десять подожди». То есть, у него работа не ждёт, а у меня всё моё ждёт. Кто он и кто я. Такая вот логика. Может, бронежилет превратил его в хама? Или привычка держать в руках большие деньги (деньги-то портят)? Не знаю. Но мне глубоко начихать, что он инкассатор. Зачем себя так вести?
Дама у кассы (видимо, заведующая, обычно там обслуживает другая – моложе и проще с виду) на просьбу сказать, где начальство этого инкассатора, резонно ответила: «Нам не положено говорить». Ну да, вот это «нельзя», «не положено», «мы на особом положении» – широкая и толстая броня наших угнетателей. Не думайте, что они – как мы, из нас вышедшие и завтра вернутся к нам (по пенсии, по увольнении и т.д.) смиренными и безобидными. Они до конца дней своих будут кичиться таким фактом своей биографии, когда могли плевать сверху вниз, будут считать себя обиженными и оскорблёнными за то, что их лишили такого права. Такими же, как мы, они не вернутся. Может, и не были такими.
Человечество всегда делилось на заключённых и надзирателей, и дай волю – из благопристойного обывателя вылезет этот самый вертухай.
Не зря в сталинские времена половина страны сидела, а половина её с собачьим рвением охраняла. Кстати, потом они слились и забыли взаимные претензии. То есть, надзиратели уверовали, что они ни в чём не были виноваты: время такое, а охраняемые ими уже и так настрадались, чтобы восстанавливать справедливость и надеяться хоть на какое-то возмездие своим недавним мучителям. Даже если они всего лишь исполнители чьей-то злой воли. Но уж слишком старательно исполняли, с такими перехлёстами и таким наслаждением, что куда там. И всё равно они ушли не в небытие, а всего лишь на пенсию. Причём, персональную – за особые заслуги перед Отечеством. Нам как было плохо, так и осталось, им как было неплохо, так и осталось. И так вот мы всё время их прощаем.
Кто нам немцы, которые принесли в войну столько горя нашей стране? Мы их снова уважаем как организованную, процветающую нацию со справедливым социальным устройством, и многие даже не прочь жить в Германии, где к человеку относятся лучше, чем в нашей России.
Мы прощаем всё. Такие великодушные, что караул.
Простим Турции сбитый самолёт, как раньше тогда ещё почти братской Украине, простим той же Украине пятимиллиардный долг (да мы всей Африке и Латинской Америке простили, только своим пенсионерам копейку к пенсии прибавить жалко, а уж они-то столько сделали для Родины).
Мы – в лице власти, которая не от себя отрывает, а от нас – хотим быть мягкими и пушистыми со всеми, кроме своего народа. Благородство за чужой счёт. Всем нравиться, всех ублажать и ждать ответной порядочности и благодарности. Это какая-то болезнь типа мазохизма. Или идиотизма.
Иногда на нас так и смотрят: мазохисты и идиоты. А одним словом: дураки. А дурака отчего не подурачить, он же только рад. И церковь велит подставлять щёку: смирение – это благодетель, роптание – грех, гордыня, ересь. Кого из нас всё время делают? Паству в широком смысле – стадо? А представители этого стада и делают, ведь это их имя – быдло. Но им надо просто всё перевернуть с ног на голову и пользоваться результатом: и на бытовом, и на государственном уровне. Поменять ценности и ориентиры. Всё запутать. Намутить. И ловить свою мутированную форель. Настоящая в грязной воде не живёт.
Скажете: мы того заслуживаем. Это то же, что сказать жертве, что она сама виновата. Слишком вызывающе себя вела, провоцировала преступника, который был вынужден среагировать. Априори обелить палача. Он дитё, что ли, малое? Ему что, неповадно от этого станет? Ещё поваднее. Раз сошло с рук – ещё раз сойдёт. Чувство вины на пустом месте, перекладывание чужой вины на себя – вредная сторона интеллигентности (скажем, воспитанности). Вредная потому, что не гордыню смиряешь, а достоинство теряешь.
Дуэли – дело хорошее. Но опять же слишком благородная форма выяснения отношений с оскорбителем. Рискуя своей жизнью, отдавая её на откуп жребия. А зачем? Зачем быдлу давать шанс уйти от ответа? Он стрельнёт первый – и сам чист, и соперник мёртв. Вам Пушкина и Лермонтова мало? Что дало это благородство нашей культуре? Культуру их, убитых посредственностями, благородства. На кой чёрт мне эта культура с торжествующим врагом?! Это не судьба решает, не жребий, а надуманный кодекс чести. Он не с неба свалился, его придумали люди – для баланса, наверно. А то бы благородные дуэлянты просто перестреляли всех негодяев. А полюса быть должны. Добро и зло, воспитанность и хамство, белое и чёрное. Белый снег – Чёрная речка. И только кровь всегда алая, пока не станет тоже чёрной. У кого-то она давно чёрная, да внутри не видно. Давайте их простим?
Хотелось бы, чтобы среди нас не было этой публики: мерзавцев, трепачей, лжецов, мздоимцев, бандюг, рвачей, злоумышленников, предателей, чинуш… Но это несбыточно. Пусть их не будет хотя бы там, где от них многое зависит в нашей жизни.
Пусть векторы этой жизни направляют те, кто фотографирует бабочек, а не отрывает им крылья. Просто так, ради процесса. Не потому, что садист, а интересно же – уничтожить прекрасное. Это внутренняя потребность – тяга к разрушении. Синдром убийц. Мне не хочется жить среди всякого рода маньяков с их внутренними изломами психики. Мне неуютно. Я хочу, чтобы им было неуютно. Но им неплохо. Потому что никто всерьёз их никогда не осуждал. У нас осудят за любовь не к тому, к чему принято, а за покушение на свободу, на священные права, даже на жизнь – нет. Пусть сначала тебя убьют. Тогда найдётся адвокат, он будет умело защищать убийцу. Это и есть лукавство, прикрытое приличиями, законом, моралью и традициями. Если прямо – преступник, а если витиевато, с возможностью оправдать – ошибся, запутался или роковое стечение обстоятельств. А раньше бы сказали: бес попутал. Не значит, что бес и виноват, а значит, что не фиг было слушать этого беса. Ответь-ка за эти беседы с нечистью, скотина!
И каторга была. Вечная. Воплощение земного ада. Всё-таки кое-кого эта перспектива пугала. А чем сегодня напугаешь, когда плюрализм, демократия и свобода. А, может быть, расхристанность (кто во что горазд), вседовзоленность (плутократия плюс) да воля разбойная.
Свобода и воля – вещи разные. Свобода – внутри, а воля – гуляй-поле.
Свобода всё-таки обязывает, воля же снимает все ограничения. Для свободы нужна другая воля – железная самодисциплина. Свобода предполагает благоразумие, а воля отвергает. Хотя неволя и несвобода – одно и то же. Проще всего списать всё на плохое воспитание. А плохих парней сделать культовыми героями кино. Как неуловимых мошенников, отважных гангстеров и прочую романтизированную шваль. Лучше бы сделали героями фильмов многодетных матерей и старух, которых таланты этих хлопцев обрекли на страдания и смерть. Но это так не интересно. Ведь добро – скучно, а зло – чертовски обаятельно. И в этом весь казус бытия.
…Так что, ждать мне культурного водителя на «втором» маршруте или некультурно орать сквозь человеческую массу: «Эй, тормози на остановке, я выхожу»? Этот язык ему вполне понятен. Он даже не обидится. Простой, как пять рублей, со всеми на ты. Свой в доску. Искренний в своих побуждениях. Хам обыкновенный. Жаль, нельзя выйти из этого замкнутого круга.
Вот один культовый исполнитель сказал: «Остановите Землю, я сойду». И напророчил. Схлопотал пулю от отморозка и приказал нам долго жить. Кто от этого выиграл? Продюсеры. Они до сих пор гребут дивиденды от творчества этого парня в очках и с длинными волосами. Его вдова японского происхождения хорошо попользовалась. И поклонники красиво скорбят.
Чтобы обрести бессмертную славу, надо рано умереть. Чем раньше, тем лучше. И в России любят мёртвых. Это культ. Может, мы некрофилы, а не мазохисты? Пушкина, Гагарина, Высоцкого, Цоя, Талькова любим не меньше, чем американцы (с нами вместе, но своих, а не наших) Мерилин Монро, Элвиса Престли, Джеймса Дина и Майкла Джексона.
Мёртвые не испортят легенды. А жить нам с живыми. Не хочется с теми, кто плюёт налево и направо, а особенно – свысока или прицельно, сквозь зубы, как урки, прямо тебе в душу. И ничего ему за это не будет. Закон зоны на его стороне.
А вы думали, зоны больше нет? Зона будет всегда – не снаружи, так внутри. По крайней мере, на этом свете. Упыри живут дольше тех, из кого они посасывают мирно или лакают жадно и неприкрыто горячую, возмущённую кровь. Их питает энергия наших мук, больших и малых, потому что они – нечисть человечества. Это их поганое право, на которое у них есть индульгенция сатаны – оборотня, обманщика и антихриста.
Сергей Парамонов
