Вскоре после приезда в Америку мы купили дом. Недавно построенный дом был огромным, очень красивым. Продавал его иранец по имени Ману, получивший образование во Франции. Он был и архитектором, и строителем, и инвестором одновременно. Агентом по недвижимости у него состоял югослав Пьер — молодой, крепкого сложения парень, с которым мы долго торговались по цене и на этой почве подружились. Как и подавляющее большинство иранцев, Ману был тонким ценителем красоты. Это был его первый дом, и он вложил в него всю душу. Позднее он признавался мне, что затратил на строительство намного больше денег, чем получил от продажи дома. В доме висели четыре необыкновенно красивые хрустальные люстры, которые он выписал из Австрии. Одна из них, висевшая в прихожей, была около трёх метров в длину. Полы на первом этаже дома были выстланы настоящим каррарским мрамором (Bianco Carrara).
Спустя несколько месяцев мрамор в многих местах стал трескаться. Видимо от того, что произошла усадка фундамента недавно построенного дома. Нам не могло придти в голову предъявлять претензии продавцу, поскольку мы понимали, что выторговали дом по хорошей цене: в то время цены на недвижимость кратковременно сильно упали. Мы обратились к Пьеру за советом. Пьер сказал, что у него есть на примете очень хороший специалист, и если мы сумеем найти точно такой же мрамор, то он договорится с этим специалистом. Мрамор, идентичный нашему, мы нашли, и вскоре в нашем доме появился «специалист по мрамору» — хорват Марио со всей необходимой техникой. Как уже потом стало ясно, Марио ничего не понимал в работах по замене мрамора. Моя жена, долго наблюдавшая за мучениями Марио, не выдержала и стала учить Марио, как нужно работать. До того, жена имела единственную профессию — переводчика. Только, благодаря моей жене, у Марио процесс пошёл.
Оказалось, что Марио приехал в Америку пару лет назад, женившись на американке. Незадолго до того, как Марио появился у нас, жена выгнала его из дома. Поскольку Марио был очень спокойным, вежливым и довольно симпатичным, можно было предположить, что жена его выгнала по мужской (или по женской, как кому нравится) линии. Всё время, которое Марио провёл в нашем доме, он одновременно делал два дела: менял мрамор и безмерно грустил. Видимо, он очень любил жену, которая садистски выбросила его на улицу, и никак не мог привыкнуть к мысли, что путь назад навеки отрезан. Марио приходил рано утром с большим магнитофоном и весь день до вечера слушал хорватские песни про любовь. Песни были настолько щемяще грустными, что у незакалённого человека могли вызвать истерический припадок. Чаще всего он слушал песню, мелодией напоминавшую мне моравскую песню, которую мы с моим другом — директором чехословацкой коллекции микроорганизмов — начинали каждый раз петь после второй бутылки вина во время наших еженедельных походов в брненскую винарню. Там были такие слова: «Мы поплывём с тобой по слободе яко рибички в чистой воде». Каждый раз, когда любимая песня Марио заканчивалась, у меня появлялось побуждение встать и дурным голосом запеть «За Цесарже панА, его родину», как мы это неизменно делали с другом-чехом после первой грустной песни про любовь. Понятно, что Пьер хотел дать возможность своему обездоленному соплеменнику заработать денег или на отъезд, или на знакомство с новой любовью, и по этой причине подсунул нам «специалиста по мрамору».
На первом этаже дома было четыре помещения, между которыми отсутствовали двери. На кухне стояла большая клетка с попугаем ара по имени Петька, которого мы купили вместе с клеткой на Гавайях. Клетка была большая и страшно тяжёлая. Поднять её на второй этаж не было никакой возможности, поэтому Петька все дни проводил рядом Марио, который начал менять мрамор с кухни. Через несколько дней Марио стал включать свои инструменты, которые издавали страшный треск. Особенно непереносим был звук отбойного молотка. Как только Марио запускал отбойный молоток, Петька начинал орать дурным голосом. От петькиного рёва у меня вздымались волосы на груди и спине. После того, как Марио выключал свои инструменты и Петька переставал орать, ещё некоторое время хорватские песни, которые Марио не выключал с утра до вечера, слышались словно издалека, словно исполнялись под сурдинку. Как только Марио вновь включал отбойный молоток, Петька немедленно возобновлял свой рёв. Так продолжалось много-много дней пока Марио не закончил свою работу. Марио записал песни на магнитофор таким образом, что грустная песня про любовь звучала после каждой новой песни, а иногда эта любимая песня Марио повторялась два-три раза подряд.
Каждый, кто жил в Советском Союзе, знает, что если
Прошёл довольно большой срок, и я случайно наткнулся на кассету с хорватской песней. Как только я её включил, Петька начал истошно орать. Я выключил свой магнитофон и в ту же секунду Петька выключил свой. Несколько раз я проделывал этот эксперимент и каждый раз Петька реагировал на хорватскую песню страшным рёвом. Другие песни, в том числе очень грустные, не вызывали в Петьке никаких эмоций. И тут я понял, что покойный дедушка Иван Петрович Павлов много бы отдал за то, чтобы быть сопричастным тому чрезвычайно чёткому научному эксперименту, который, сам не зная того, Марио поставил над Петькой. У Петьки развился устойчивый условный рефлекс на хорватскую песню. Он твёрдо усвоил, что за хорватской песней следует отбойный молоток.
Ваш Леонид Владимирович Андреев
