20 марта1993 года — 31 декабря 1993 года

20.III.93

«Старые друзья напоминают мне, что я до сих пор не сменил их на новых».

 

21.III.93

Диктор: «Приключение черного плаща вы увидите в другое время, а сейчас продолжение чрезвычайной сессии Верховного Совета».

Бегущая строка: «Передачи “Праздник каждый день” сегодня не будет».

 

26.III.93

Отказался с Жванецким и компанией поехать в Одессу на «Юморину». Я провалился в этой компании в Доме кино. И там дал зарок не ехать. Нельзя быть хуже всех. Вот и юмор я теряю…

Еще один пример «страшного ускорения». Чуть больше года понадобилось, чтобы сменился караул у Белого дома.

Как у Асара (Эппеля) строка: «И вот стоят другие люди, там, где стояли я и ты…» Страшное ускорение. Еще раз подтверждает мое решение не ходить в 91-м. Не пойду и сейчас.

 

27.III.93

Вчера в Доме кино был митинг-концерт в поддержку Ельцина. Снова судьбоноска. Мы шли сквозь строй «патриотов». Они кричали: «развратники», «Иуды», «что вы сделали с Россией!». Но самый оригинальный выкрик-скандеж: «Чемодан, вокзал, Израиль! Чемодан, вокзал, Израиль!»

 

11.IV.93

Съездил я все-таки в Одессу. Прошел с рассказами не очень. Компенсировал только стиляжными песнями. Из Одессы все первачи уехали, остался второй состав.

Вчера разговаривал с Осей. Ося: «Завтра наконец подойду к машине. Знаешь, какой у меня в баке бензин — еще по 40 коп».

Хороший случай рассказал в одном интервью Янковский. Какой-то известный актер ловил такси. Таксист остановился, но везти не захотел. Актер открыл дверцу, наклонился ниже, чтобы таксист мог его хорошо рассмотреть: «Может быть, все-таки…» Таксист: «Да узнал я тебя, узнал!» Захлопнул дверцу и уехал.

 

18.IV.93

Придумал во сне фразу, показалось, хорошую: «Старые пираты берут на абордаж новые корабли». Проснулся, ничего особенного.

А вот это уже из серии «Они выигрывают трижды»:

Брежнев — Горбачев — Ельцин.

Единственное достоинство демократов, что патриоты хуже. Можно было бы предложить сговор. Демократы (патриотам): «Ради бога, будьте такими, не улучшайтесь, наоборот, хуже, хуже…». Потому что кроме относительной симпатичности относительно патриотов  — на стол выложить нечего.

Ездили агитировать за Ельцина. Новый политик Гербер устроила. Саратов, Ульяновск, Самара. Выступали с Ростом, Киндиновым, Крачковской, Барнет. В Саратове нас принимали и провожали новые партийные активисты партии экономической свободы, еще какой. Все похожи на Мишу Катюшенко. Типа «Теперь мы!» Одного, такого тщедушненького, все называли: наш будущий вице-мэр. Когда уже выпивали на вокзале, я спросил, за кого они. Тот вице-мэр сказал мне: «А нам все равно. Хоть генерал Стерлигов[1]. Важно, что мы возьмем здесь власть и будем делать, как мы хотим».

 

2 мая 1993

Вчера читал «Полковнику никто не пишет»[2] Мамонову и Бабицкому. Пете очень понравилось. Говорили о том, что надо в местах «крика петуха» воссоздать плазму жизни. Петя предлагал детей, или мастеров, пекущих булочки, или строгающих рейку… То есть вещество жизни. В разговоре много раз упоминал червей. Видно, что его образ. Как он говорил Башлачеву лет 10 назад: «Песни писать надо так: вот ты поднимаешь камень, а там черви…» Надо бы эту фразу использовать в «Полковнике». Я, как обычно, подзалетел в разговоре. Я сказал, что в «крике петуха» можно использовать какого-то феноменального человека, артиста, типа Эрика Курмангалиева, которого заделал Виктюк в «М. Баттерфляй». «Человек-оркестр», — сказал я. Петя с Олегом переглянулись, и Олег сказал: «”Человек-оркестр” у нас уже есть…» И я понял свою бестактность.

Похоронили Таню Хлоплянкину (24.IV.93). Поминки были в «Литературке». Тягостная атмосфера. Несимпатичные лица начальства, сотрудники говорили вяло. Редакция уже не та.

Многие ушли, Таня умерла… Хорошо и горько сказала Нина про поминки эти: «Была бы Таня, было бы веселее».

Это я бы назвал так: «ПРОДОЛЖЕНИЕ ФИНАЛА». Или «ОКОНЧАНИЕ ФИНАЛА».

Думаю все-таки — продолжение.

 

20.V.93

Вот времена изменились!.. На презентации нового джаза Кролла был маршал Шапошников. Марусев его вытащил, тот сказал, как он любит джаз. «Помните, — сказал маршал, — была такая частушка: “Сегодня парень любит джаз, а завтра Родину продаст…”» Никита же Богословский рассказал, что спросил у Шапошникова:

— Вот вы маршал СНГ, вас слушаются киргизы, молдаване, украинцы...

Шапошников опустил глаза и сказал:

— Да как вам сказать…

Вчера позвонил Филиппок и долго говорил, что уходить хочет из Театра Вахтангова. Снова о «Пора кончать». Я ему сказал одну фразу, которую он записал и сказал, что будет использовать:

• Пора кончать. Но если ты это понимаешь  — то можешь продолжать.

 

24.V.93

Вчера состоялся очередной наш традиционный сбор миитовцев-однокурсников. Поехали на какую-то лыжную базу в Серебряный Бор. Там я и опозорился — напился до беспамятства. Что-то я стал сдавать. За последнее время это со мной третий раз: у Громовой, у Эдлиса, и вот третий. Есть в этом одна закономерность — каждый раз размягчаюсь от старых компаний. Теряю бдительность от полноты чувств. Компания — единственное, что повышает мне настроение. Но ПОРА КОНЧАТЬ!

На базе я произнес тост за то, что мы, совершив круг по жизни, вернулись в бедную, шестидесятническую ситуацию  — после наших юбилеев в «Украине», «России» оказались на турбазе, колбаска на газетке, водка из бумажных стаканчиков, сидим на доске, положенной на две табуретки… За что боролись, на то и напоролись.

Было очень весело. Это меня и подкосило. Единственное оправдание — водка была чеченского разлива.

 

12.VI.93

Приехал из Сочи, с «Кинотавра». Две недели у моря. Кино разочаровало, погода — нет.

Приз за лучшую остроту на пляже надо было вручить Вадику Жуку. Кто-то сказал кому-то на пляже:

• У тебя ноги обгорели.

Жук, не отрываясь от нард, буркнул:

• Разговор двух танкистов.

Еще чья-то фраза: «Здесь скучно, но можно весело провести время».

«Новое поколение выбирает старое поколение». Реклама женщины в летах.

Я придумал формулу отзыва на фильм: «Мне понравилось, что я посмотрел этот фильм».

«Залили шампанским номер под собой».

 

2.VII.93

Приехал из Любимовки. Тягостно. Нелюбовь. В смысле со стороны «постновой волны». Говорил Горину: «Они считают, что мы сорвали куш, а им не досталось. У нас, может быть, был такой же комплекс по отношению к настоящим 60-никам, но была ЛЮБОВЬ и восхищение прежде всего». Может быть, я говорил Гуркину[3], Казанцеву[4] и Громовой, они думают, вот, мол, ваши старшие (Арбузов, Аксенов) толкали вас в театральные круги, а вы нас не особенно. Да, пожалуй. Но они преувеличивают наше влияние. «Они необаятельные»,  — я давлю в себе это ощущение. Точно сформулировал Гуркин: «Их пьесы не тянут тебя, не втягивают, ты сам идешь туда. Приходишь — хорошо. Но не хватают и не затягивают». Не нравлюсь я себе в контактах с ними и выступал не очень, чувствуя все время некоторое презрение и снисходительность. Не могу я в такой атмосфере…

С другой стороны — они правы: вот вы, шестидесятники! Вот вы!

Приехал Вася. И Володя Максимов. Вася о Максимове: «Тяжелый случай… Такая ненависть, весь трясется. И Буковский. Зиновьев, так тот просто сошел с ума. Я был с ними на конференции. Буковский: “Не поеду больше в Россию. Они опять выбрали себе коммунистов и кагэбэшников”. Обиделся, и он, и другие, что не пригласили на власть. Что в России приняли закон о том, что президентом может быть тот, кто жил в ней последние пятнадцать лет. Буковский говорил: “Я, конечно, не претендую на пост президента…”» Сам Вася довольно элегичен, на вопрос — что делает? — сказал: так, кропаю что-то понемногу… Может быть, прошла эйфория, и меньшая суета вокруг эмигрантов… Может быть, стали скучнее приезды?..

 

20.VII.93

Продолжается обрушение шестидесятнических мифов: Таганка, «Юность». Встретил Сашу Ткаченко[5], рассказал, что Юрка Зерчанинов уже слинял из «Новой Юности». Рванул куда-то в это “REN-TV”. Ткаченко: «Оставил меня наедине с этими бабами…» Вот бл*дь! И вот еще Максимова можно подверстать к отваливающим. Шестидесятничество расползается. Вася рассказывал о своем впечатлении об этой конференции: «Поток злобы у них». — «А почему?» — спросил я. «На царствие не пригласили». Но можно понять. Они положили жизнь на то, чтобы сбросить эту власть, сбросили, но (по их мнению) не получили от этого заслуженного. И опять диссиденты. Круг замкнулся.

Ходили в кино «Новороссийск» там (или в другом кинотеатре) полкинотеатра сдано под фирму. Я видел кинотеатр, переоборудованный под казино. И вот фраза: «Вчера сдали немцам “Новороссийск”». А американцы взяли «Прагу» (там магазин авто и мебели).

Вот сюжет, который уже не есть гротеск, сатира: «Оруэлл — это жизнь, Бэмс!» Да, это жизнь.

Монолог Оси Эппеля: «У меня все есть. Летом у всей Москвы комары, а у нас нет, потому что у меня есть приборчик швейцарский против комаров. Компьютер, машина, из квартиры вид с одной стороны и с другой прекрасный… Но вот почему я всему этому не радуюсь?»

 

9.VIII.93

Перед самым днем рождения пришли ко мне в гости Эдлис и Максимов. Володя был благодушен. Вспоминали старые времена ЦДЛа, Зайца, Спартака Куликова… Я спросил, не тоскует ли Володя по «Континенту»?[6] «Нет, испытываю чувство большого облегчения». Рассказывал, как видел в одном коммерческом ларьке выставленные презервативы и надпись: «Райское наслаждение». Проводил их в такси, поехали к метро «Аэропорт» за 7000. Войдя ко мне в комнату, стал внимательно рассматривать фотографии на стене.

Могила хорошо сказала: «Выпьем за то, чтобы цифры твоего возраста поменялись местами».

Из письма Мейерхольда В. И. Немировичу-Данченко (с жалобой на Станиславского):

«Неужели нам, актерам, нужно только играть? Ведь мы хотим еще и мыслить, играя …зачем мы играем, что играем и кого своей игрой учим или бичуем. А для этого мы хотим и должны выяснить общественный и психологический интерес пьесы, характер  — отрицательный и положительный, какому обществу или членам его автор сочувствует, кому не сочувствует. Тогда, словом, актеры будут сознательными выразителями идей автора, и только тогда сознательно отнесется к пьесе и публика».                                                                         

14.VIII.93

В среду возил Эдлиса и Васю в Переделкино. Встретил там Липкина, Лиснянскую, Сарнова, Борина[7]… Лиходеев сидел в своем номере, заваленном его книгой «Русское богатство»[8]. Вася: «Ах, чего же я их не сфотографировал — компанию». Американец! Шли мы по аллейке, и мы с Эдлисом говорили о том, с чего живут писатели. Я: «Вот с чего сейчас живет Шкляревский?» Вдруг Вася взорвался: «Мне противно слушать, я слушаю вас, и мне противно — о чем вы говорите!..» Я: «Ведь интересно, как живет сейчас утонувшая писательская Атлантида». Но смутился — я. Потом поехали в Москву, в ЦДЛ, и встретили там компанию во главе с Мессерером  — Ефремов, Гельман… Вася не хотел подсаживаться. Мессерер (уже сильно под газом): «Нет, так не получится!» Подсели. Вялые официанты. Боря: «Ну, можно немножко внимания и любви?» Они не реагируют: «Вы сделали заказ, ждите». Ситуация изменилась. За столом сидят сплошь знаменитости: Аксенов, Ефремов, Гельман  — и никакой реакции. Эти официанты ориентированы уже на других людей. Лицо Ефремова не работает. Эти ребята смотрят другое кино. Но даже если им объяснить, кто такой Ефремов,  — все равно не произведет впечатления. Кризис жанра. Боря стал жаловаться, что Мальгин написал про него статью «Король богемы», где «ничего обидного нет, но тем не менее…». Пишет, что Боря всеядный, дружит со всеми и справа, и слева. Целуется с Бородиным, здоровается с Лимоновым… Я объяснил, что Мальгин борется с шестидесятничеством. Ефремов: «А знаете, почему они нас не любят? Потому что они сами говно». Гельман: «Интервью с Егором Яковлевым — это мерзость и подлость». И Боря: «Нет, ничего обидного в его статье нет, но Белла лишний раз скажет, что я говно». Подсел Баташев, подарил нам с Васей «Огонек» с его материалами про джаз. Коллекционный вечер. Я развез по домам Васю и Юлика, довольно размягших. Назавтра собрание в РАИСе. Он снова меняет название и учреждается. Боря: «Был вчера хороший вечер, но перепились». Сильно выпил только он один…

Цепь деловых невезений. Тишкин скрывается от меня и Никулина. Сегодня поймал его в конторе. Глаза бегают. Его кто-то наколол на 400 млн, а он нас. Советский бизнесмен. Я его сильно перехвалил. И Никулин тоже не жесткий директор. Вот я и болтаюсь между ними. А время для книги уходит, если уже не ушло. Тема 60-ников сильно распечатана. Невезуха!

Закончил «Полковнику никто не пишет». Позвонил Пете Мамонову. Должны были перезвониться в понедельник. Звоню. У Пети сердечный приступ. Врач велел лежать и не двигаться. Буду ждать.

Уехал Вася. Перед отъездом мы с Ниной заходили к нему. Уезжает с двойственным чувством: иногда кажется, что хочется жить здесь, а иногда нет. «Эту бы Москву да перенести в ту Америку… Много появилось неприятного в Москве. Например, исчез совершенно тип студента. Вот такого парня, который учится, много знает, турист, альпинист»… Я: «Даже если сейчас он такой, он косит под крутого», — «не модно». Вася: «Из правительства вымывается тип интеллигента, остаются хряки. Был Гайдар  — великий реформатор, если бы не он — ничего бы не было. Заменили хряком. Шумейко — хряк. Москва стала каким-то Островом Крымом[9], кругом совок, а в Москве все-таки полно западных магазинов…» Не без наива западного туриста. Уехал до декабря, до «Триумфа». Рассказывал, что в Америке какая-то русская жена богатого фермера учредила премию Ахмадулиной, имени ее, вручаемую американским поэтам. Я: «Лучше бы каждый год премия имени Ахмадулиной присуждалась самой Ахмадулиной».

 

29.VIII.93

В четверг хоронили Афанасия Салынского. Была очень трогательная и насыщенная выступлениями панихида. Потом поминки, на которые мы пришли с Эдлисом. Тост прочитал директор театра Маяковского. Он сказал две замечательные фразы. «Кто-то, выступая, сказал, что у Салынского нет театра, нет театра Салынского. Я хочу возразить. У Салынского есть театр: театр Салынского — театр Маяковского». И второе. Хвалили, что театр устроил похороны Афанасия Дмитриевича. Зайцев[10]: «Для нас это большая радость…» Кто-то шепотом поправлял его: «Честь… честь…» Но он уже зациклился и повторял: «Для нас большая радость, что именно мы устроили похороны Салынского».

А назавтра чествовали Розова  — 80 лет. Председатель Михалков, Феликс Кузнецов и мы, молодежь: Кучкина, Корсунский, Полонский. Вот мы и сели с «нашими».

 

1.IX.93

Похоже, что проект Гарсиа — Мамонов проваливается. Я приехал к Пете читать готовую пьесу. Петя меня встретил один. «Откровенно, если откровенно, я не вижу, что Олег может это сделать. Кто, по-твоему, мог бы?» Здрасьте! Я писал для компании, а выясняется, что она разваливается. С Денисом тоже нелады. Уехал к жене в Германию и не возвращается. Петя говорит про Бабицкого — жена его устроилась в какую-то коммерческую структуру, пошли бабки, Олег тоже в деле, возомнил, что он великий режиссер… Распад компании. Раньше еще отпал Даня, заделался раввином… Снова невозможность удержать успех. А я снова — Петушок. Петя: «Я же давно на руководящей работе. Хочу принять дисциплинарные меры». Из области суеверий: по пути к Пете подвозил Нину на Кутузовский проспект и промахнул поворот. Пришлось проехать аж за Триумфальную арку и возвращаться. «Будут неприятности», — подумал я. И точно!

 

4.IX.93

Первого сентября на дне рождения Аксельрода был, естественно, Рутберг[11]. Вот кто не меняется! Уже несколько лет (а то и десятилетий!). Он при встрече говорит мне: «Старичок, я начинаю большое дело, центр-студию пантомимы, будут приезжать со всего Союза и даже из-за границы — учиться. Ты мне нужен, будешь читать лекции по драматургии пантомимы. Много платить я не смогу, но кое-что, конечно…» Я играю горячую заинтересованность, зная, что ничего не будет. «Старичок, давай сверим телефоны, я буду звонить». Конечно же, не позвонит. Поэтому я спокоен.

 

5.IX.93

«…здесь действовало старинное литературное право, по которому судьба таинственно расправляется с автором, пользуясь как подстрочником текстами его сочинений — во славу и в подтверждение их удивительной прозорливости».

А. Синявский. «Прогулки с Пушкиным»[12].

24.XII.93

5-го вернулся из Франции (Южной и Парижа). «Два месяца на Лазурном берегу — врагу не пожелаешь!»

Пошел по делам. Войдя в магазин издательства «Арт» после двухмесячного отсутствия (больше!) я увидел чистые глаза Володи Лаврова и услышал его вопрос: «У тебя никаких новостей насчет книжки?» Хоть стой, хоть падай… Приехал Никулин, как всегда, из командировки в Ленинград. Все на том же месте. Из последних сил устроил встречу с Тишкиным. Сам сидел в углу молча. Никулин: «Такое впечатление, Виктор Иосифович, что вас это не касается…» Действительно, не касается. Я это уже сдал. Как и все остальное… Снова о чем-то договорились. Через пару дней звонит Никулин: «Не буду рассказывать подробности, но появились перспективы. Будьте спокойны». Я спокоен. Очень. Эта книжка уже никому не нужна.

Из мудрых мыслей, посетивших писателя на Напульской вилле:

«Единственный товар, в России производящийся, — это власть. Тут изобилие, разнообразие, настоящая конкуренция, подлинный рынок… Но один недостаток — это не товар народного потребления…»

«Сучий закон жизни: то, что любишь, то и теряешь».

«Мировая литература  — это вечная непрекращающаяся летопись человеческих неудач. Конечно же — и удач. Но только как лекарство против отчаяния. Удача только в качестве противовеса неудаче. Основное действующее лицо литературы — рыжая неудача. А белая удача — лишь подыгрывающий партнер. Я бы сказал так: предмет литературы — неудача и АНТИНЕУДАЧА».

Теперь об октябрьском путче[13], который я пережил в доме Максимова, на авеню Фош, у Марамзина, и в поезде Париж–Сан-Рафаэль. Точно так же, как и в 91-м, сразу же возникло пораженческое настроение. И сугубо эгоистическое. Поскольку с судьбой страны мне давно ясно (она сама эту судьбу и хочет), я оплакивал судьбу свою. Горит дом. Теперь уж всё. В лучшем случае доживать в N 166, в худшем – в камере N… Твою мать, Арончик опять выпал. Подсечка на пороге. Была абсолютная уверенность в этом, основанная на уверенности в народе. Что потом, 12.XII подтвердили е*учие выборы. Ночь в поезде уже с внутренним ощущением бесправного неудачливого эмигранта. На пути по авеню Фош меня настигла мысль: а может быть, использовать, что ты уже здесь и начать присматриваться. И потаенная мыслишка: вот тебе и перемена жизни, на которую ты никогда не мог решиться… По приезде в Напуль к вечеру ситуация переломилась. Но новая волна пессимизма захлестнула меня, и я орал в трубку: «Грош цена этой победе!» И так и вышло.

Наташа Горбаневская[14] регулярно присылала мне «Русские мысли». Оттуда (и из «Свободы») я черпал информацию о том, что происходит в Москве.

 

25.XII.93

Вчера раздается междугородный звонок. Поднимаю трубку: «Ну, что Розовский?» Фридрих! «Нельзя жить в плохой семье! Я уже полтора года развожусь. Куча денег. Надо нанимать адвокатов. Инна живет с китайцем. Противная морда. Они нашли друг друга. Я живу один». — «А кошечка?» — «Она же умерла». — «Но ты купил другую». — «Это кот. Оказалось, что он еврей, — вчера выхватил из моих рук мацу. Я работаю. Объединение Германии пошло мне на пользу. Меня сейчас на Востоке много издают. Я езжу по городам: Дрезден, Эрфрут… Привожу отовсюду хлеб и колбасу. В Эрфруте чудная колбаса! Студенты очень любят “Чок-чок”[15]. Я читаю им. Рядом сидит и читает это же по-немецки… Эти сволочи Битов и Синявский не дали мне в прошлом году 20 тысяч фунтов. Это такие сволочи! Но я эти деньги заработаю. Этот Битов получает деньги от фондов. Он здесь торчит. Они ПОЛУЧАЮТ ДЕНЬГИ, а я их ЗАРАБАТЫВАЮ. Эта академия не берет никого, кого я им рекомендую. Тебя не взяли… А сейчас они взяли Льва Рубинштейна[16]. Это шарлатан! Ты на этот кинофестиваль не пробьешься?.. А то бы мы встретились. В Москву я приезжать не хочу… У вас там Жириновский…» Я удивился — Фридрих звонит из Берлина и долго разговаривает. Не может быть! Оказывается, он звонит из конторы, которую ему предоставили с Зельдовичем. «Я говорю на деньги немецких налогоплательщиков». — «Так не будем их жалеть!»

Вчера Люся показывала мне по видео спектакль из Дзержинска «Время — ночь»[17]. Очень хороший. Потом она со смущенной улыбкой мне сказала: «Видишь, и у меня мама заболела…» То есть история, описанная ею в повести, произошла ПОТОМ в жизни. У нее мама потеряла память. «Превратилась в ребенка».

Несколько дней назад был у Пети Мамонова. Неожиданно с нами был Бабицкий[18], и Петя как ни в чем не бывало говорил о нем, как о неоспоримом режиссере. Более того: «Если директор будет протестовать против Олега и Дениса, Денисом мы можем пожертвовать, главное отстоять Олега». Театр хочет сделать спектакль обычным плановым, директор даже предложил Ланского в качестве постановщика. Но мы хотим этот спектакль им продать, как от фирмы. Петя: «Я скажу: мы авторы спектакля: Славкин  — Мамонов  — Бабицкий». Пусть. Конечно, я предполагаю, чем это мне грозит (тем более если состоится моя отлучка в Америку в феврале)… Но пусть. Загодя я позвонил Галину и спросил, что стоит сейчас работа автора. «Проси 3 млн и 10% авторских». Оля: «Это 2,5 $ (сейчас надо просить в долларах). Я думаю, на такие деньги он пойдет». Посмотрим. И еще. Петя вдруг сказал, посмотрев на меня: «Ты был прав, пьеса написана для компании».

 

28.XII.93

Вчера, 27 декабря Марик устроил вечер «Самосожжение»[19]. Пел 2 часа… Когда потом начинал говорить тосты, я: «Марик, не испорти впечатление о концерте». Пришло очень мало стариков. Как я и предполагал в прошлом году — перелом. И всё, некого обзванивать. «Нас осталось мало», — как поет Розовский.

Сегодня странный (и страшный) сон. Я должен умереть. Кто-то решил. Потому что я не жилец. «Пописай», — я писаю. «Вот видишь». Мол, болен. А процесс умирания таков. Я в виде белого слоя то ли снега, то ли снегоподобной массы (конверт по пропорциям, но большой) должен лежать, лежать и безболезненно исчезнуть. И вот слой лежит, лежит, — но умирание не получается. Я покорно повторяю. Опять ничего. Еще. И вдруг я в какой-то момент решаю — не буду, почему я должен умереть, когда могу остаться жить. И никто ничего со мной не сделает. И я легко прекращаю эту историю. Жуткое облегчение.

Утром звонок от Никулина. Опять — в типографии бумаги нет, Тишкин скрывается, я должен помочь, чтобы встретиться. Ё* твою мать. Я эту историю проиграл. Сунулся не в свое дело — в устроители дел. Никогда не лезь не в свои истории. См. главу «Чужая компания» в невышедшей книжке.