22 апреля, вторник. Замечательно три часа подряд проходил семинар. Ребята хорошо и полно выступали; успел опросить почти весь семинар. Матвей Шуршиков сделал просто великолепный обзор прошлого семинара. Тот редчайший случай, когда и обстановка, и обсуждение, и суть произведения, и оценки автора обзора, и собственно «литературные места» полны и нарядны. Когда у кого-то получается хорошо, я радуюсь, будто это я сам. Опускаю необходимые кафедральные дела, а сосредотачиваюсь на очередном «парном случае».
Еще вчера позвонил Вася Гыдов, недавний директор ныне закрытой книжной лавки, с просьбой привезти ему еще одну пачку Дневника за 2009 год. Вася, конечно, в моем лице видит ходатая по его делам, и, как из моего Дневника видно, я регулярно и его защищал, и лоббировал на Ученом совете эту лавку и Васин бизнес. А вот сегодня, когда ехал в машине в Институт, вдруг подумал, а, собственно, так ли справедливо, что Вася с меня берет довольно значительные проценты за распространение? Я эту лавку открывал, я, собственно, всегда предоставлял Василию разные мелкие льготы. Сколько же моих книг Вася продал за это время, часто получая их именно на мое имя из издательств по льготной цене. Второй раз эти соображения у меня бы не возникли, если бы не один Васин рассказ. Он, бедный, оказывается, мучается, почему Л. М. Царева, у которой в руках все экономические рычаги Института, его недолюбливает и не торопится снова книжную лавку открывать. Но все по порядку.
Я, значит, навестил Васю, мы поговорили с ним о делах, он даже показал мне подборку высказываний литературной общественности о смене режимов в Лите. Уже дома я скачал из Интернета отдельные комментарии с минимальными купюрами.
Женя Лесин: «Я только сейчас узнал о произошедшем. Очень грустно. Интеллигентнейший, умнейший, образованный человек Борис Николаевич отправлен в отставку?! Возможно, он и не справлялся, потому что ученый может быть не очень хорошим хозяйственником. Но главное в институте — внимание к писателю и литературе. В мое время ректором был Сергей Есин. Люблю Есина нежно, пламенно и страстно, как Лермонтов Москву. Самое страшное, что произошло в годы руководства Бориса Николаевича, это закрытие книжной лавки Литинститута. Ее очень не хватает».
Кирилл Ковальджи: «Конечно, Тарасов во многом уступал Есину. Из того энергия прямо кипела. Он буквально жил Литинститутом. Тарасов в этом плане был послабее. Я уже не говорю о тех временах, когда я сам учился в Литинституте. А при Тарасове преподавательский состав подобрался отнюдь не самый лучший. Но чья эта беда: самого Тарасова или времени, в котором мы сейчас пребываем, не скажу».
Сергей Арутюнов: «Два срока Бориса Николаевича Тарасова явились для института светлым пятном, поскольку были продолжением курса Сергея Николаевича Есина на реконструкцию института и адаптации учебных программ к современным реалиям. Борис Николаевич — фундаментальный ученый, но это не помешало ему вникать в проблемы института, эффективно им руководить. Тарасов не отдал институт в загребущие руки дельцов-олигархов, сохранил институт как уникальную мастерскую.
Сейчас, как говорят, есть два кандидата. Мне было бы приятно и ректорство Царевой Людмилы Михайловны, и ректорство Алексея Варламова, поскольку они оба замечательные, вдумчивые специалисты, глубоко и профессионально любящие литературу».
Помещаю точку зрения видящего далеко вперед Сережи полностью, без правок и купюр, как образец глубокого и взвешенного сервилизма. Какого мы вырастили стратега, как искусно играет сразу на всех полях! В его рассуждении не хватает эпизода, как из института ушел его друг Лаврентьев, несколько месяцев просидевший в «предбаннике» нового ректора.
Григорий Шувалов: «Ничего плохого я про Тарасова не могу сказать, разве что пожурить его за плюрализм. Конечно, были у него как у ректора недостатки, но говорить о них не хочется».
Мария Арбатова: «Никак я не оцениваю деятельность Тарасова за те десять лет, что он пребывал на ректорском посту. Мне ничего не известно про эту деятельность. Дело в том, что когда я узнала о появлении в Литинституте платного отделения, то испытала шок. Нет ничего более позорного, чем за деньги обучать творчеству. Я в свое время выдержала страшный конкурс в Литинституте. На отделение драматургии приняли всего трех человек. А конкурс зашкаливал за сто человек на одно место. А что сегодня? Кто знает про Литинститут? На мой взгляд, преподавать там — и тем более руководить — могут только известные писатели, чьи имена у всех на устах. А кто такой Тарасов? Пытайте меня током, не знаю».
Итак, возвращаюсь к прерванному сюжету. Так вот, посмотрели мы все с Васей Гыдовым эти в «Литературной России» высказывания, и Вася, наконец, вспомнил эпизод, почему Людмила Михайловна могла его не любить. Оказывается, Васе во время очередной проверки указали, что он наряду с помещением книжной лавки, за которое он платит аренду, потихонечку, видимо, с согласия нашего знаменитого хозяйственника Владимира Ефимовича, начал распространяться и распространился на находящийся рядом институтский склад, из которого мудрый хозяйственник постепенно убирал институтское добро. Один убирал институтское добро, другой, умелый книжник, заполнял освобождающееся место. И вот умелого книжника попросили написать по этому, почти семейному поводу объяснительную записку. Ну, справедливый книжник и написал, что, дескать, так было при ректоре Есине. И вот тут Людмила Михайловна — она никогда не рассказывала мне этого эпизода — спросила у мудрого Васька: «А вы, Вася, представляете, что этой объяснительной запиской подставляете Сергея Николаевича?»
Выслушав весь рассказ нашего Васька, я пообещал рассказчику, что обязательно все это помещу в Дневник.
23 апреля, среда. Пришлось отменять назначенное на сегодня свидание с Авангардом Леонтьевым. Мне нужно взять у него интервью, чтобы наконец-то закончить очерк для «Литературки». Но совершенно внезапно выяснилось, что сегодня в 12 начнется конференция, посвященная 80-летию творческой деятельности Юрия Любимова и какому-то «летию» его театра. Конференция должна была пройти в Театре им. Вахтангова — в свою старую Таганку Любимов, которому 96 лет, теперь не пойдет ни за какие коврижки. Вести конференцию будет Евгений Сидоров — он меня и пригласил. Мне безумно интересно окунуться в этот омут либерализма и зарубежного театроведения — конференция международная.
Устроено было все замечательно — в большом просторном фойе под присмотром портретов отцов-основателей Вахтанговки, двух, отца и сына, Симоновых, Михаила Ульянова. Среди других, уже портретов поменьше, был и портрет недавно скончавшегося Юрия Яковлева, уголок которого был перечерчен черной ленточкой. Был кофе-брейк, чай, дарили огромные книжки про Любимова. Просидел, внимательно слушая чрезвычайно неаналитические выступления наших искусствоведов и зарубежных воспоминателей. Здесь бы надо привести список, но свой список из 17 или 19 выступающих я отдал Вале Федоровой, с которой рядом сидел. С Валей я дружу уже много лет, замечательная женщина, с хорошим и метким русским словом. Она, собственно, первой сформулировала мне то положение, в котором оказалась Таганка после ухода Любимова. Объяснила, что в результате того скандала в Чехословакии, когда труппа торопливо потребовала некий гонорар, я об этом с некоторым «прехлестом» писал в Дневнике, труппа стала практически «невыездной» — не приглашают, и театр никому не нужен, и актеры. На брата тогда вышло что-то 200 или 300 долларов. Стоил что-то только Любимов.
Выступали все в привычном для подобных конференций духе. Рассказывали свои собственные биографии, как-то склеивая их с творчеством или влиянием на выступающего работ обожаемого мэтра. Довольно быстро это стало меня раздражать, и я набросал тезисы для выступления. Слово Женя Сидоров дал мне уже ближе к концу, телевизионных камер уже не было, но удовлетворение я получил. Валя Федорова меня похвалила за краткость, едкость и наличие мыслей.
Я начал со старого тезиса Инны Вишневской: если пришел, то хотя бы выступи. Дальше я начал говорить, что тоже хотел бы, как многие присутствующие, рассказать свою биографию, тем более что в отличие от всех я помню тот знаменитый, еще выпускной, студенческий спектакль «Добрый человек из Сезуана». Никто из присутствующих этого спектакля, наверное, не видел. Поговорил о том, что тоже хотел бы порассказать и о своих впечатлениях, и о том, как я попадал в театр, и о том, какое тогда было фойе. Но все-таки говорить буду об ином: о том, чему нас научил Любимов, так сказать, об уроках мастера. Все у меня в блокноте было по пунктам.
Он первым сказал нам, что театр может быть и новым, а не только нам привычным.
Он показал, что режиссер должен много читать и знать и что его добычей может стать текущая литература. И Джон Рид, и Можаев, и Владимир Васильев.
О его умении держать удар властей и не гнуться.
О его умении заводить друзей и поклонников по всему миру говорить не приходится — иначе не было бы этой конференции.
Также я счел необходимым вспомнить, что кроме нынешней его жены Каталины была и еще одна муза — Людмила Целиковская. Он, как рассказывали апокрифы, часто звонил ей по телефону с каких-то проработок из МК или даже из ЦК, и она говорила: не подписывай, не соглашайся, держись!
А вот это, хотя и было в блокноте, я забыл рассказать. Однажды, когда я опоздал и сидел в конце зала на вручении премии Солженицына, то вдруг за мною образовался еще один опоздавший, а потом и еще один. Сел сначала Любимов, а потом и также опоздавший Лужков. Я буквально стал свидетелем, как во время светской беседы Любимов вытряс у Лужкова какую-то помощь для театра. Какой менеджер своего театра и своей славы.
К половине четвертого уже был в Институте. Сегодня должна была состояться защита докторской диссертации Сергея Казначеева, но кворум не собрался, да и Сережа был не очень свеж — защиту отменили.
