Советские декорации постепенно стали уносить со сцены и заменять новыми. Спектакль остался тем же, что и всегда:
Грубые и пёстрые декорации «новой демократической России» дали Пелевину отличный материал для препарирования; читатели увидели в его текстах тонкую и точную сатиру на такую узнаваемую современность.
Два романа — «Чапаев и Пустота» и «Дженерейшн Пи» — стали, так сказать, основополагающими и судьбоносными, главными книгами России конца
«Этот мир был очень странным. Внешне он изменился мало — разве что на улицах стало больше нищих, а все вокруг — дома, деревья, скамейки на улицах — вдруг
как-то сразу постарело и опустилось. Сказать, что мир стал иным по своей сущности, тоже было нельзя, потому что никакой сущности у него теперь не было. Во всем царила страшноватая неопределенность. Несмотря на это, по улицам неслись потоки «мерседесов» и «тойот», в которых сидели абсолютно уверенные в себе и происходящем крепыши, и даже была, если верить газетам,какая-то внешняя политика.По телевизору между тем показывали те же самые хари, от которых всех тошнило последние двадцать лет. Теперь они говорили точь-
в-точь то самое, за что раньше сажали других, только были гораздо смелее, тверже и радикальнее. Татарский часто представлял себе Германию сорок шестого года, где доктор Геббельс истерически орет по радио о пропасти, в которую фашизм увлек нацию, бывший комендант Освенцима возглавляет комиссию по отлову нацистских преступников, генералы СС просто и доходчиво говорят о либеральных ценностях, а возглавляет всю лавочку прозревший наконец гауляйтер Восточной Пруссии. Татарский, конечно, ненавидел советскую власть в большинстве ее проявлений, но все же ему было непонятно — стоило ли менять империю зла на банановую республику зла, которая импортирует бананы из Финляндии»(«Дженерейшн Пи»).
Это настроение знакомо многим, кто застал начало
«Авантюры „я“ в призрачном мире декораций» в двух главных романах Пелевина развиваются
Пётр Пустота обретает свою «Внутреннюю Монголию», выйдя из круга бесконечных перевоплощений — точнее, узнав, как именно это делается. Вавилен Татарский соблазняется материальными благами и иллюзорной властью в этом мире. Если оперировать христианской терминологией, главный герой «Дженерейшн Пи» таким образом продаёт душу Князю мира сего. (Впрочем, из «Чапаева и Пустоты» можно узнать, что душу продать на самом деле невозможно — хотя бы потому, что продающий должен отличаться от того, что продаёт, — но желающих сделать это меньше не становится).
Иначе говоря, «Чапаев и Пустота» — это роман о том, «как надо», а «Дженерейшн Пи» — о том, «как не надо». (В «ослабленном варианте» та же антитеза, та же парность прослеживается в двух романах уже «нулевых» годов — «Священной книге оборотня» и «Empire V». Представляю, кстати, сюжет компьютерной игры в жанре файтинг — оборотень против вампира,
«Чапаев и Пустота» многими считается лучшим романом Пелевина. Начинается он (если исключить туманное предисловие от лица буддийского гуру), как образчик эмигрантской прозы «первой волны»: первые послереволюционные годы, ироничный молодой интеллигент шагает по красной Москве.
«…Этой зимой по аллеям мела
Этот интеллигент, по имени Пётр, оказывается представителем дореволюционной петербургской богемы, авангардным поэтом (судя по всему, близким к имажинизму), одним из второстепенных осколков Серебряного века. Таких чувственных юношей было много, и судьба их — что за границей, что по эту сторону — оказывалась, как правило, грустной. (Набоков — одно из счастливых — впрочем, это под вопросом — исключений.) На Тверском бульваре он встречает давнего приятеля, тоже в своё время баловавшегося поэзией, а теперь ставшего большевиком, чекистом, занимающем квартиру (где «стоял секретер в разноцветных эмалевых ромбах», а стало быть, до революции «жила благополучная кадетская семья» — тут Пелевин передаёт привет Набокову), теперь заваленную реквизированными вещами.
Выведав контрреволюционные настроения поэта, этот Григорий фон Эрнен, или Фанерный (такова партийная кличка), пытается Петра арестовать. В ходе короткой стычки Пётр Фанерного убивает, забирает его револьвер, документы и вещи (включая банку с кокаином)…
Такое начало, как видим, весьма интригует и может вырасти хоть в авантюрный роман
В образе тов. Фанерного нашего поэта приглашают в культовое богемное заведение — такое действительно имело место быть — «Музыкальная табакерка». Там он, перекинувшись несколькими фразами с Валерием Брюсовым, читает со сцены наспех написанное «революционное стихотворение», а потом, выстрелом в люстру, начинает, при помощи двух революционных матросов, Жебрунова и Барболина, полный бардак и погром. (Дяди с такими фамилиями действительно существовали — именами Жебрунова и Барболина названы улицы в Москве, в Сокольниках; не говоря уж, знамо дело, о Брюсове.) Единственным из посетителей богемного кабачка, кто не поддался панике и продолжал с ироническим пониманием смотреть на экзерсисы Петра (разумеется, не пугаясь
Дальше магический хаос ширится. Пётр просыпается во вполне современной — на момент написания романа — российской подмосковной психбольнице, которую сначала принимает за чекистский застенок.
Как и принято у Пелевина, важные рассуждения и суждения вбрасываются читателю через диалог — в данном случае психиатра и пациента. Мысли, высказываемые здесь главным героям, имеют отношение и к миру «Чапаева и Пустоты», и к миру «Дженерейшн Пи», и…
«- …Вы просто не принимаете нового… Вы как раз принадлежите к тому поколению, которое было запрограммировано на жизнь в одной социально-культурной парадигме, а оказалось в совершенно другой. (…) Вы презираете те позы, которые время повелевает нам принять. И именно в этом причина вашей трагедии.
— …Если сказать все то, о чем вы говорили, короче, то выйдет, что некоторые люди приспосабливаются к переменам быстрее, чем другие, и все. А вы когда-нибудь задавались вопросом, почему эти перемены вообще происходят?
Тимур Тимурович пожал плечами.
— Так я вам скажу. Вы, надеюсь, не будете спорить с тем, что чем человек хитрее и бессовестнее, тем легче ему живется?
— Не буду.
— А легче ему живется именно потому, что он быстрее приспосабливается к переменам.
— Допустим.
— Так вот, существует такой уровень бессовестной хитрости, милостивый государь, на котором человек предугадывает перемены еще до того, как они произошли, и благодаря этому приспосабливается к ним значительно быстрее всех прочих. Больше того, самые изощренные подлецы приспосабливаются к ним еще до того, как эти перемены происходят.
— Ну и что?
— А то, что все перемены в мире происходят исключительно благодаря этой группе наиболее изощренных подлецов. Потому что на самом деле они вовсе не предугадывают будущее, а формируют его, переползая туда, откуда, по их мнению, будет дуть ветер. После этого ветру не остается ничего другого, кроме как действительно подуть из этого места».
Есть возражения?
Соблазн примкнуть к «наиболее изощрённым подлецам» — раз уж у них всё так хорошо получается — достаточно велик. Вавилен Татарский, главный герой «Дженерейшн Пи», ему поддаётся. А Петра Пустоту спасёт Чапаев.
