Карьера Вавилена Татарского началась со сценария рекламного клипа, в котором прославлялись незыблемость и стабильность «Лефортовского кондитерского комбината» — логотип этой фирмы, вместе с надписью
Так и в мире, оказывается, нет никакой «скалы», никакой вечной и непреложной истины. Любые самые «святые» идеи годятся лишь на то, чтобы их использовать в рекламе и наварить немного бабла.
Восходя по ступеням своей карьеры, метафорического зиккурата, Татарский узнаёт и кое-что похлеще: Россией управляют вовсе не правительство и даже не олигархи, а так называемый Межбанковский комитет — огромная пиар-контора, которая и придумывает это правительство и этих олигархов. Их рисуют на компьютере и дают в телевизионный эфир, имитируя политику и экономику. Но кто это делает и зачем, кто на самом деле всем управляет, — остаётся жуткой загадкой даже для самих работников Межбанковского комитета.
«- Понял, — сказал Татарский. — Кажется, понял… То есть как, подожди… Выходит, что те определяют этих, а эти… Эти определяют тех. Но как же тогда… Подожди… А на что тогда все опирается?
Не договорив, он взвыл от боли — Морковин изо всех сил ущипнул его за кисть руки — так сильно, что даже оторвал маленький лоскуток кожи.
— А вот про это, — сказал он, перегибаясь через стол и заглядывая в глаза Татарскому почерневшим взглядом, — ты не думай никогда. Никогда вообще, понял?
— А как? — спросил Татарский, чувствуя, что боль только что откинула его от края
— Техника такая, — сказал Морковин. — Ты как бы понимаешь, что вот-вот эту мысль подумаешь в полном объеме, и тут же себя щипаешь или колешь чем-нибудь острым. […] И потом, постепенно, у тебя вокруг этой мысли образуется как бы мозоль, и ты ее уже можешь без особых проблем обходить стороной. То есть ты чувствуешь, что она есть, но никогда ее не думаешь. И постепенно привыкаешь. Восьмой этаж опирается на седьмой, седьмой опирается на восьмой, и везде, в каждой конкретной точке в каждый конкретный момент, есть определенная устойчивость. А завалит делами, нюхнешь кокоса и будешь конкретные вопросы весь день решать на бегу. На абстрактные времени не останется«.
В конце концов эта загадка всё-таки откроется.
Служат все эти всемогущие пиарщики великой золотой богине Иштар, «самой идее золота», контролирующей людские души, заставляющей их думать только о деньгах и способах их добывания.
Когда Татарского выбирают очередным ритуальным «мужем великой богини», он становится новым начальником Межбанковского комитета. Предыдущего «мужа», Азадовского, убивают. Понятно, что та же участь ждёт рано или поздно и самого Татарского.
Легко увидеть, что Иштар — лишь ещё один псевдоним «золотого тельца», мамоны, дьявольщины и бездуховности. Роман Пелевина «Поколение «П» встаёт в длинный благородный ряд сочинений, относящихся к т.н. гуманистической литературной традиции. Впрочем, то же самое относится практически ко всем текстам этого автора. При желании можно увидеть в них почти чеховскую грусть по поводу мира, устроенного именно так, как устроен, и людей, которые не видят другого выхода.
«
— А разве это сделал я? — прошептал Татарский.
Никто не ответил«.
На этот вопрос может ответить лишь сам читатель, и не по поводу главгероя, а по поводу себя.
«Поэтому Пелевина так уютно читать», как высказался критик Курицын.
***
Кроме «Затворника и Шестипалого», «Омона Ра» и двух Главных Произведений, в
Вдохновлялся ли Пелевин рассказом Кафки «Превращение» — неизвестно. Похоже, что да. Люди — насекомые, а насекомые — люди, они текуче переходят из одной формы в другую и обратно, как в программе компьютерного «морфинга», и жизнь их — конечно, не более чем унылое копошение, присущее насекомым. (Татарский из «Дженерейшн Пи» был бы в этом мире главным тараканом.)
Одни люди становятся, когда приходит их черёд, «конопляными клопами», которых забивают в косяк и скуривают, но и те, кто их выкурил, оказываются мухами и комарами, которых так же рано или поздно тем или иным способом прикончат другие насекомые. Многослойность, «матрёшечность», закольцованность этого мира, в котором происходят грустные и трогательные истории. Девушка-муха, ищущая того самого женского счастья, но увязшая в липкой ленте. Комар-недотыкомка, решившийся (под воздействием разбитных приятелей) на настоящий полёт — и, как часто происходит в таких случаях, всё для него заканчивается трагично. Жуки-навозники, обречённые всю жизнь толкать перед собой шарик «этого самого», — более того, постепенно с этим шариком отождествляясь. Типовая история советско-русской жизни, мужской и женский вариант, — «муравьихи Марины» (офицерской, понимаешь, вдовы, чья дочь не стала повторять честную её жизнь и стала развратной мухой — той самой, что однажды прилипла) и «таракана Серёжи», проведённая в вечном земляном копошении, в поисках бабла — причём это копошение включило в себя даже и эмиграцию в США.
«Сережа вдруг с недоумением подумал, что за всю долгую и полную усилий жизнь, в течение которой он копал, наверное, во все возможные стороны, он так ни разу и не попробовал рыть вверх. […]
Сережа понял, что это и есть тот самый вечер, когда он начал свое длинное подземное путешествие, потому что никакого другого вечера просто не бывает, и еще он понял, о чем трещат — точнее, плачут — цикады. И он тоже затрещал своими широкими горловыми пластинами о том, что жизнь прошла зря, и о том, что она вообще не может пройти не зря, и о том, что плакать по всем этим поводам совершенно бессмысленно. Потом он расправил крылья и понесся в сторону лилового зарева над далекой горой, стараясь избавиться от ощущения, что копает крыльями воздух.
«Положительными» героями этой, возможно, самой грустной пелевинской вещи являются лишь два мотылька, Митя и Дима. По крайней мере, они летят к свету — или, если угодно, к Свету. А для остальных людей-насекомых «светится только танцплощадка». Увы.
Впрочем…
«…А на танцплощадке народ, все смеются, танцуют, и песня играет, вот как сейчас. Глупая страшно. (…) А меня эта музыка
— Бывает, — сказал Дима.
— Я тебе даже так скажу, — с горячностью продолжал Митя, — если самый главный ленинградский сверчок возьмет лучшую шотландскую волынку и споет под нее весь «Дао дэ цзин», он и на сантиметр не приблизится к тому, во что эти вот идиоты, — Митя кивнул в сторону, откуда доносилась музыка, — почти попадают.
— Да во что попадают?
— Не знаю, — сказал Митя. — Как будто раньше было в жизни
Завершается «Жизнь…» именно цитатой из популярной «глупой песни». Как и песня «Ой, то не вечер…» в «Чапаеве и Пустоте», она в контексте обретает глубокий смысл:
Только никому
Я не дам ответа,
Тихо лишь тебе я прошепчу:
Завтра улечу
В солнечное лето,
Буду делать всё, что захочу.
(«Будду делать всё, что за хочу» — как перефразировал уже упоминавшийся критик Курицын.)
Ну а кто, собственно, сказал, что группа «Мираж» и прочие попсовики-затейники поют не об этом, сквозь всю чепуху и халтуру всё-таки «почти попадая» в невнятные человечьи мечты о несбыточном лете — когда «и ты, и мы, любимый, были свободны»?..
