В Петербурге живут всего два гения — математик Перельман и композитор Каравайчук. Оба отличаются экстравагантным поведением, живут затворниками. Слово каждого — на вес золота. Потому что ни тот, ни другой чудак не любят общаться с людьми.
И тем не менее на днях корреспонденту «МК» в Питере" удалось поговорить по телефону с одним из двух уникумов — восьмидесятилетним пианистом Каравайчуком. Но обычным интервью это никак не назовешь — скорее, шестнадцатиминутным «гениальным бредом» великого Каравайчука!
Он сам называет себя гением. Он не любит людей. Однажды на концерте кто-то из слушателей закашлял. «Зараза, выйди», — раздался в тот же момент негодующий крик маэстро. Простуженный мгновенно исчез из зала.
Олег Каравайчук родился в 1927 году. Его отца, скрипача, арестовали, когда мальчику было всего два года. Играть он начала очень рано, почти как Моцарт. О его биографии ходят легенды. Чтобы представить, каким он был в детстве, можно посмотреть фильм «Волга-Волга». Там в конце юный пианист играет на рояле «много песен Волгой звенело». Это он. А еще вундеркинд сочинил сонату «Во славу Сталина» и сыграл ее самому Иосифу Виссарионовичу. Вождь был польщен и растроган, гладил Олега по умненькой головке, и даже подарил ему белый рояль. С 1953 года Олег Николаевич сочинил музыку к более 200 художественным и документальным кинолентам. Началось все с детского фильма «Алеша Птицын вырабатывает характер», потом были «Два капитана», «Поднятая целина», «Верность», «Черная курица, или Подземные жители». Его последние громкие «саундтреки» — новые версии озвучения фильмов Эйзенштейна «Броненосец Потемкин» и «Октябрь». При советской власти странного человека останавливали на улице милиционеры, принимая то за бомжа, то за шпиона. В Москве на вокзале известный писатель Василий Шукшин, защищая друга Каравайчука, дал в морду привязавшемуся менту. Каравайчук в любое время года ходит в смешном берете, бесформенном свитере и темных очках.
Композитора терпеть не могут коллеги из филармонии. За то, что он предлагает разогнать симфонические оркестры. А сам он так и не закончил Ленинградскую консерваторию — пришел на выпускной экзамен, но ему очень не понравились лица профессоров. Каравайчук взял один аккорд и победоносно удалился, оставив мэтров не у дел. Его концерты — это всегда лотерея для поклонников. Во-первых, никогда не знаешь, состоится ли вообще концерт. Уже не раз организаторам приходилось извиняться за непредсказуемого мастера. А во-вторых, он часто музицирует, лежа, обмотав голову наволочкой. Как объясняет Каравайчук, это для того, «чтобы не видеть никого из жалкоподобных слушателей», пришедших на концерт. И чтобы его лица никто не видел. Иначе музыку будут воспринимать неправильно, связывать ее с образом пианиста.
Свою музыку маэстро пишет на рулонах обоев. Его речь больше похожа на поток сознания, где мысль цепляется за отдельные слова, и логику повествования проследить почти нереально. Правда, Каравайчук в последнее время пошел на уступки ненавистной цивилизации — у него есть мобильный телефон. Только разговор он всегда контролирует сам. И никогда не прощается: высказавшись, просто бросает трубку.
«Россия оказалась в...» Монолог гения о себе, культуре и судьбе Родины
Мастер отказался рассказывать о себе. «Я обычный, совершенно нормальный, это все остальные горбатые, а я стройный и худенький, как в 14 лет», — заявил Олег Николаевич перед интервью. А потом добавил: «Давайте поговорим об Эйзенштейне. Так и напишете: о себе говорить не стал, только об Эйзенштейне». Хотя про Эйзенштейна в итоге тоже почти ничего и не сказал.
«Питаюсь одними фруктами»
— Когда я был маленький, я фильмы Эйзенштейна, конечно, не видел. Вы знаете, как-то удивительно, но я вообще в жизни их не видел, кроме «Ивана Грозного». А потом эти фильмы просто подложили к моей музыке. Вот видите, вы сами вытащили меня на смешное. Очень смешно с Эйзенштейном получилось. У меня тогда такой человек появился — Миша, который много моей музыки слышал и добровольно изъявил желание мне помогать. В Зеленогорске рядом со мной живет его хозяин, и он к нему ездит на машине, а его хозяин любит мою музыку. А этот человек Миша очень любит кино. И однажды они меня на попутке подвозили в Петербург. С этого все и началось. И, поскольку моя дача по дороге в Комарово, зимой он нет-нет да и привезет мне фрукты или что-нибудь такое. Я, кроме фруктов, ничего не ем. А потом выяснилось, что он, оказывается, очень талантливый человек. Потому что, когда я дал ему магнитофон, а в то время я ходил в Эрмитаж... Вот видите, вы опять меня вытащили на смешное.
«Меня вручили Марине Влади»
— Я хожу все время в Эрмитаж играть на николаевском рояле. Он золотой, он потрясает меня тем, что он рояль-гроб. Бывают рояли, как колокол, как колокольчик, бывают, как такое замечательное дупло дерева, березы там или дуба. А рояль Николая II звучит как гроб. Еще предыдущий директор Эрмитажа Борис Пиотровский мечтал, чтобы в театре играл Рихтер. Тогда туда (в Эрмитажный театр) и затащили этот рояль, и он там распростерся. Приехал Рихтер, подошел и сказал: «Мебель. Играть нельзя». А на этом рояле хотели делать премьеру. Это было очень давно. Еще когда про меня делала первый фильм Марина Влади. Потому что Высоцкий очень любил мою музыку, и она ее тоже полюбила еще в Париже. Мне рассказывали, что когда она приехала, еще только с трапа сходила, то она даже «Здрасте» не сказала, а только назвала мою фамилию и попросила со мной познакомить. Меня и привезли в коттедж в Союзе композиторов в Репино и вручили Марине Влади.
«Он — меня, а я — его»
— Но это я отвлекся. Так вот... Чачава пришел с Образцовой и тоже отказался играть на этом рояле. Он рояль не клавишный — он как катапульта. Он необузданный, он как дикий конь. Люблю все дикое, первородное. Я не люблю культуру. Я ее просто не выношу, но и Чайковский ее терпеть не мог. Он говорил про нее, что мы все опакощены культурой, нам пора удочки сворачивать и вообще ничего не писать. И Шопен терпеть не мог культуру.
Обычно, когда я сажусь за этот рояль, я не позволяю себе играть ничего готового, потому что он все равно готовое не примет. Потому что он как катапульта делает тебе подвох. Ты ему одно, а он тебе другое выдает, поэтому Рихтер и убежал. А я умею с ним играть, как с игрушкой. Я вообще люблю игру. Вот я все время хожу и с ним играю. Он — меня, а я — его.
«Я влюбился в Тину Лихтенштейн»
— И вот как-то однажды привозит меня этот самый Миша на дачу. И он приносит с собой видеомагнитофон. А я вообще телевидение не смотрю, радио не слушаю и газет тоже не читаю. Все то, что про меня пишут, я еще не читал. И вот он включает одновременно видеомагнитофон и мою музыку. Но тогда он поставил фильм не Сергея Эйзенштейна, а Тины Лихтенштейн (Каравайчук имеет в виду Лени Рифеншталь. — Прим. ред.) — про подводное плавание и «Олимпия». На моей музыке — это такие фильмы делаются. Это такой силой обладает сочетание моей музыки с этими обнаженными телами «Олимпии», этими рыбами, которые под водой, этой величайшей женщиной, в которую я влюбился. Потом ставит другую музыку — опять невероятное действие. Ставит третью — и опять невероятное. Я понял, что моя музыка с великими деяниями имеет какую-то связь.
И к Эйзенштейну я по сути музыки не писал. Но сделал двадцать музык. Одна из них легла просто точка в точку. То есть даже трудно поверить, что эти акценты можно было сделать, не глядя на картину. Но у меня есть свидетель, что картины не было. К тому же есть люди... Последняя версия «Октября», она сделана в доме Матюшина. Она имеет съемку, и ее как-то подставил у себя дома. А у меня в это время был Андрей Могучий. Он сказал, что в середине просто в кости уходит музыка.
«Она вызывает чувство собой»
— Теперь я могу сказать, что такое Эйзенштейн. Он делает мелодию не с удобных горок, которые между собой как бы перекликаются, а он режет все, и внутри этого прокатывается какая-то поэма и мелодия, и его необычайная нежность. Вся картина «Броненосец Потемкин», если умеешь смотреть ее как реку или ручей, то есть не прыгаешь по монтажу, а умеешь вот так смотреть, то она вызывает такое чувство собой... Ну вот когда в солнечные дни я включал «Броненосец Потемкин» со своей музыкой и уже духоту дня переставал чувствовать. Потому что она разрушает ритм природы, именно ритм природы, и в то же время его не калечит.
«Петр Великий поломал Россию»
— Платон говорил удивительную вещь, что самое великое создано Богом, случайно человек делает тоже хорошо, но намного хуже. Вот Петр Великий делал по-человечески. Он поломал Россию, думая, что она опередит всех. Но вот видите, она раньше всех оказалась в... Если бы он видел это, он бы сделал лучше. Хотя он великий человек, он в этот момент спас ее от шведов. Он много сделал великого, но он сделал это по-человечески, а это потом не прощается...
... и Каравайчук бросил трубку.
Елена Михина
