Дожила до понедельника

Ирина Печерникова

Телевизор

На Бутырском хуторе у нас появился телевизор с линзой. Он стоял в комнате родителей. А из нашей комнаты, если приоткрыть дверь, как раз был виден экран. И когда меня укладывали спать, я вставала и подглядывала в щель. Так я увидела «Петер» с Франческой Гааль. «Маленькая мама». Югославские тяжелые фильмы про войну. «Большой и маленький». Смотрела все подряд. Один мой глаз следил за окружающей средой, чтобы никто не застал врасплох, а второй — в телевизор.

Мой первый весомый подарок родителям был тоже телевизор. Тогда появились большие, цветные. А папа все говорил: у нас и старый хорошо принимает. В начале семидесятых я заработала денег, вычислила время, когда родители отсутствовали, попросила друга привезти телевизор, включила его, зная, что у папы в институте сейчас перерыв, и так как дом рядом, то он придет на обед. А сама затаилась на кухне, только крикнула ему:

— Папа, я тоже голодная, сейчас что-нибудь приготовлю.

Он вошел в комнату, а там включенный телевизор. И на мое счастье показывали какие-то вологодские кружева, гжель, хохлому, передачу, посвященную народному творчеству. Поэтому на большом экране была такая красота, что папа как вошел, так и застыл. А я сквозь портьеру подглядывала. И увидев, что он смахнул слезу, я быстро выскочила из дома. Поняла, что все в порядке.

Родители

Моя мама, Любовь Петровна, родилась во Владикавказе. Когда ей было примерно три года, ее мама то ли погибла, то ли пропала без вести. После войны 1914 года ушла искать своего сына. И сама пропала. Правда, потом ее якобы видели где-то с каким-то мужчиной. Но это недоказуемо. Оставила пятерых детей. Их воспитала тетя Дина, сестра маминой мамы.

К ней в Сочи мы приехали, когда мне было три года. Я была хворая — туберкулез — и каждое утро меня заставляли есть зеленый перец, а он такой невкусный. Папа сказал: не съешь — не возьмем тебя на море. Я не съела. И они ушла без меня. В этот день я впервые в жизни насадила на штырь огромную красивую стрекозу. И когда все вернулись с моря, я сидела перед стрекозой и ревела. Папа сказал: ну хотя бы кусочек перца будешь съедать?

Больше они без меня на море не ходили.

Короче, мама воспитывалась у тети. А дед, мамин папа, был кубанский казак с большими усами. Я только на фотографии его видела.

Про маму грустный рассказ, потому что когда она умерла, я поняла, что ничего про нее не знаю. Она много читала, много работала и очень мало говорила. Я таких людей не встречала, тем более что всю жизнь вращаюсь в среде, где много говорят. Знаю, что в 16 лет мама приехала в Питер поступать в архитектурный институт, и ее отказались принять, обнаружив, что ей всего шестнадцать. Поэтому, сдав все экзамены, она забрала документы. Когда же в приемной комиссии спохватились, что у нее сплошные пятерки, и она одна такая, ее уже не было. Она отправилась в университет на геофизический факультет. И слава богу, потому что там она встретилась с моим папой. Он рассказывал, что заметил ее, когда она с документами шла. Потом родился Вовка — они еще учились. И однажды он разревелся в трамвае, мама держала его на руках, и окружающие стали ворчать, что доверяют, мол, детей детям. Мама была маленькая, ниже меня, в ней метр пятьдесят с хвостиком, тонюсенькая. От обиды она сама заплакала:

— Это мой ребенок!

Мама знала наизусть «Евгения Онегина» и очень любила «Элегию» Масне в исполнении Шаляпина. Она не умела врать. И у нее был очень высокий уровень сознания. Как мне кажется, недоиспользованный. Она защитила докторскую диссертацию и руководила отделом. Однажды я пришла к ней на работу и увидела — огромное безлюдное помещение, все столы пустые, только один завален толстыми папками. И никого за ними не видно. Я испуганно окликнула:

— Мама?

Из-за папок раздалось:

— Да, Ириш, я тут.

Это она за весь отдел, отправленный на картошку, обрабатывала отчеты. Как начальник.

И все домашние проблемы, устройства детей, получения квартир, переезды, быт — были на ней. Но обеды, например, они готовили по принципу кто раньше придет домой. Папа хоть и умел работать и руками, и головой, но был погружен в науку, в преподавание. А мама все успевала. И даже французский выучить. Решила и выучила.

Она очень вкусно готовила. Борщ, баклажаны, перцы и пироги с капустой. Уже во взрослом состоянии я попросила: научи меня, пожалуйста, делать борщ, щи и фарш для пирогов. Сырое тесто я в детстве таскала со стола: сидела на корточках и ждала, когда мамины ноги переместятся подальше, чтобы нащупать кусочек и быстро проглотить. С тестом я так и не научилась обращаться, научилась сестра. Но ведь тесто сейчас можно купить. А капустный фарш делать умею. И пироги пеку вкусные. Так говорят.

По поводу того, чем занимались родители, у меня было своеобразное представление. Я понимала, что такое Уфа. Если мама едет в Уфу, в командировку, значит, привезет мед. Все дети приносили в школу гербарии, а я — коллекцию из камней, где светились перит, горный хрусталь, кусочек малахита. Потом уже, когда брат стал геологом и двоюродные сестры одна и вторая, я уже больше понимала. И тоже хотела путешествовать. Причем, мне хотелось объединить геологию с археологией: как будто я ищу нефть и газ, а натыкаюсь на древнюю гробницу.

Папа очень скоро из практикующих геофизиков перешел в преподаватели. Ему нравилось читать лекции. Он мог заворожить любую аудиторию. Его очень любили студенты. Я заходила в институт, который был рядом с домом, и на входе меня спрашивали:

— Вы к кому?

А я гордо говорила:

— К Печерникову.

И если поблизости стояли студенты, они уважительно интересовались:

— Вы дочка Печерникова?

И я купалась в лучах его славы. Могла просто покрутиться и уйти, а потом еще раз заглянуть в тот же день — подпитаться.

На пенсии мама сидела обложенная кандидатскими диссертациями: ей приносили их на рецензирование. А когда этого стало поменьше, она начала теряться в этой жизни. Привыкла все время работать. А тут и дети уже сами по себе. Поэтому, мне кажется, она раньше ушла.

Мама умерла в 1986 году. И для меня это страшный год. Я думала: что ж я за существо такое, ведь если любишь кого-то, то хочешь узнать о нем все, а я ничего не знаю про маму.

Папа, когда вышел на пенсию, начал писать книгу «Новая теория микромира». Вступил в полемику с Эйнштейном. Сначала он мне что-то зачитывал, но мне было непонятно и неинтересно. Потом он ослеп и очень переживал, что не может продолжать писать. Я купила диктофон и расшифровывала то, что он наговаривал. Читала ему и вносила правку под его руководством. Еще читала ему труды Эйнштейна, Пуанкаре, Планка, Паули, Розенфельда, Девиса, в которых с трудом выговаривала научные термины. Но постепенно стала вникать и почувствовала интерес.

Как-то случайно я попала в компанию ученых, заговорили о Пуанкаре, и я высказала свое мнение. Все изумленно на меня посмотрели и спросили:

— Вы читали Пуанкаре? Вы же актриса?

И весь вечер не сводили с меня глаз. А у меня же это все на слуху, потому что в течение шести лет я не по одному разу читала определенный набор книг.

Папе не удалось закончить свой труд. Он считал, что это только первый этап. Но там уже все понятно. Даже я улавливаю смысл. Правда, есть математические формулы, которые надо проверить — папа все-таки не математик. А потом достать бы денег и издать тоненькой брошюрой. Он семнадцать лет посвятил этой работе. Вдруг через какое-то время окажется, что он прав.

Книги

Мама выписывала собрания сочинений. И у нас в квартире две или три стены занимали книги. Я подглядывала, что читает мама, и потом брала этот том. И все последующие. Не всегда понимала прочитанное, но научилась пробрасывать не интересное. Это в житейских отношениях у меня запоздалое развитие. На книжках я раньше созрела. Любимыми были приключения, фантастика: Дюма, Джек Лондон, «Капитан Немо» Жюль Верна, «Капитан Сорви голова» Луи Буссинара, тоненькая книжка Циолковского «На луне», Герберт Уэлс. Но читала и Голсуорси, и Цвейга, и Жорж Санд, и Куприна. Про «Войну и мир» мама сказала:

— Не пропускай войну, все так делают, но это неуважение.

И я мучилась, но читала. А какие-то книжки хотелось не просто читать, но делиться ими, даже хвастаться: ах, ты это прочел, а я вот это!

Мне не разрешали выносить книги из дома, потому что это собрания сочинений. Помню, один том отдала, а его не вернули, с тех пор я научилась быть аккуратной. Приводила подруг домой и зачитывала им самые интересные места.

Два моих любимых писателя с детства и до сих пор — Грин и Андерсен. И любимые сказки: «Гадкий утенок», «Стойкий оловянный солдатик», «Русалочка» — только с другим концом. Ну не может быть так жестоко и глупо. Да, пусть Русалочка кинулась в море, но она ведь морская, значит, выжила, а он дурак.

— Вы дневник не вели, не записывали впечатления о прочитанном?

— Я выписывала цитаты. Когда читала интересную книгу, я думала: вот это надо запомнить и так жить. Но едва закрывала книжку, я думала: а что я хотела запомнить? Уже сюжет брал свое. И я возвращалась, находила: ну, значит, надо записать. Так у меня появился блокнотик довольно-таки толстый…

— Сохранился?

— Нет.