Как-то раз я приехал в командировку в Брно (Чехословакия). В это время в городе проходила какая-то международная конференция, свободных мест в гостиницах не оказалось, и меня временно устроили на частной квартире, где выделили отдельную комнату. В субботу все, в том числе и хозяева квартиры, где я жил, обычно выезжали за город на выходные. В субботу утром я решил купить на завтрак помидоры (райчата по-чешски, от слова райские яблоки) и налегке в нейлоновой рубашке, одетой на голое тело, собирался сбегать в магазин рядом с домом. В дверях я решил проверить захватил ли я ключ и полез в карман, придерживая локтём дверь. В это время задул сквозняк, от которого дверь захлопнулась. Выяснилось, что ключ таки я забыл дома, а в кармане у меня всего 10 крон, предназначенных для покупки райчат.
Положение моё было более, чем идиотским. Хозяева должны были вернуться в понедельник. Все мои знакомые наверняка уехали за город, а кроме того я не знал их телефоны: записная книжка осталась дома. Первое время я бесцельно бродил по улицам Брно, который я довольно хорошо знал по предыдущим приездам. Если бы у меня было достаточно денег, то я бы пошёл в кино. Но 10 крон — это были детские деньги. Самое противное — это то, что одновременно с дверью захлопнулось яркое солнечное небо, оно быстро затянулось тяжёлыми тучами. Вскоре начал накрапывать дождь. Мне было холодно в моей нейлоновой рубашке. Большинство магазинов, где можно было бы погреться, по субботам не работало. В общем, положение моё было незавидным. Выйдя из подъезда дома, где я обитал, я зайти туда больше уж не мог, поскольку двери открывались из квартир по домофону. В конце концов, я добрался до вокзала и памятуя, что на московских вокзалах можно жить месяцами, решил отсидеться здесь. Но оказалось, что на чешских вокзалах такая цыганская вольница не поощряется. Пребывать на вокзале можно было только, имея на руках билет.
Не помню как, но мне удалось несколько часов провести на вокзале, где я купил и съел два рогалика, но часов в пять утра меня оттуда всё же попёрли. Тогда я стал ходить по церквам, греясь на заутренях. Священники говорили в основном о дружбе с Советским Свазем (Советским Союзом), хотелось жутко спать и я с собой боролся, как мог. Когда обходили прихожан с чашей для пожертвований, я выскальзывал из церкви и шел в расположенную рядом: у меня оставалось денег на один рожок, а мне нужно было ещё пережить воскресенье. В конце концов я так настрадался, что моё желание прекратить эту кочевую жизнь достигло предела. Я решительно подошёл к дому, где квартировал, долго высчитывал расположение квартир и позвонил в квартиру, которая по моим расчётам располагалась на четвёртом этаже как раз над квартирой, в которую я со всей страстью своей натуры стремился попасть, чтобы на сутки заснуть под тёплым одеялом. Мне открыли дверь парадного подъезда, и я встретился с жильцом с четвёртого этажа. Это был грузный солидного вида мужчина, которому я быстро, используя весь свой запас чешских слов и заполняя пробелы русскими словами, объяснил, что я приехал работать в Чехословацкую коллекцию микроорганизмов при Университете им. Пуркинье и нечаянно захлопнул дверь, оставив ключ в квартире. Если этот уважаемый дядя мне позволит, то я спущусь на руках с его балкона на балкон моей квартиры, поскольку я точно помню, что дверь на балконе не заперта.
Как выяснилось в дальнейшем, это был главный прокурор города Брно. Если главный прокурор впускает вора через свой балкон, то это, конечно, его коллеги по юриспруденции могут сильно не одобрить. С другой стороны, я вроде бы представитель Советскего Свазу, а не пускать представителя Советскего Свазу в квартиру тоже было бы не очень правильно с точки зрения политической. Прокурор сказал мне, что понимает моё положение, но ему надо посоветоваться. Просто опытный прокурор решил разделить ответственность с соседями. Он позвонил в соседнюю дверь, из которой вышел плотный старик и очень изящная старушка. Прокурор по-чешски объяснил моё положение, и старушка обратилась ко мне на таком чистом русском языке, которого я давно не слыхивал. Она задала мне несколько наводящих вопросов и, убедившись, что я есть я, кивнула мужу. Тот спустился на мой этаж, то ли ногтём, то ли ножичком ковырнул в ручке, и дверь моей квартиры распахнулась. Оказалось, что её зовут Мария Ипполитовна, а её мужа Василий Иванович. На вид им было за 80. Они сказали мне, чтобы я немного отдохнул и зашёл к ним в гости.
В гостях у Марии Ипполитовны и Василия Ивановича я совершенно позабыл о том, что не спал всю ночь и мёрз больше суток. Она преподавала на кафедре языкознания, а он работал раньше инструктором по сельскому хозяйству и к тому времени вышел на пенсию. Василий Иванович рассказал мне, что раньше очень много пил, но сейчас по здоровью с этим завязал. Не знаю, с чем он завязал, то твердо помню, что в этот день мы с ним выпили по 22 рюмочки водки. Небольшие, правда, но рюмочки все же. Оказалось, что, когда им было по 15—16 лет, они сбежали с родителями из Крыма от Красной Армии в Турцию. Какое-то время жили в Галиполи, потом переехали во Францию. Во Франции она сидела за одной партой с Одоевской — героиней французского сопротивления. Потом по программе, которую объявил Массарик — тогдашний президент Чехословакии, они переехали в эту страну, где получили высшее образование. Я довольно много читал про Массарика, которого очень уважал. Мои знания из жизни Массарика резко повысили мою привлекательность в глазах стариков. Что касается меня, то я вдруг оказался в каком-то живом музее. Имена и фамилии, которые произносили эти люди в связи со своими встречами и впечатлениями, были именами и фамилиями тех, кто для меня жил в какие-то запредельно далёкие времена, а здесь все они чудесным образом ожили и задвигались. Поздно вечером я возвратился домой и залёг спать.
Я жил в Брно около месяца и за это время много раз был в гостях у своих новых знакомых. Однажды Мария Ипполитовна пригласила меня в гости на вечер и сказала, что она приготовит невероятно вкусный пструх (по- чешски форель). Когда я пришёл, она достала покрытую тефлоном сковороду, которые лишь недавно появились в продаже и на которую она не могла нарадоваться, и стала что-то жарить. Когда она положила на стол передо мной тарелку с рыбой, я узнал в этой рыбе старого знакомого хека. Мария Ипполитовна стала объяснять мне, что этих пструхов им начал недавно поставлять Советский Союз, что это невероятно вкусная рыба и, главное, что она совершенно без костей. Потом она поинтересовалась, легко ли у нас купить этого чудесного пструха. Вообще-то, я всю жизнь стараюсь не врать и по мелким, ни по крупным поводам. А здесь я не мог соврать тем более. Я объяснил старикам, что девичья фамилия это бескостной рыбки — хек, что мясо, колбасу, сыр и много другое у нас «достать» без специальной подготовки очень трудно. Но что касается хеков, то их можно вылавливать в любом магазине в неограниченном количестве, что эти непрезентабельные на вид и вкус рыбки играют большую роль в энергетическом обмене советских людей. Мария Ипполитовна сказала, что очень завидует советским людям, которые могут питаться такой изумительной рыбой, когда захотят. Мне ничего не оставалось делать, как в завершении темы заметить, что первые несколько раз мне хек тоже очень понравился.
Несмотря на то, что практически всю жизнь старики прожили в Чехословакии, они, в особенности Василий Иванович, проводили резкую грань между чехами и русскими. Русские часто встречались друг с другом на различных мероприятиях и чувствовали себя отдельной фракцией в населении этой страны. Василий Иванович демонстрировал мне какую-то очень древнюю книжку — перевод с ещё более древней немецкой книжки, где было написано, что русские в основном питаются водкой, которую заедают большими солеными огурцами. Это по его мнению было, если и не главной, то всё же весьма существенной чертой, позволяющей идентифицировать русскую душу в засилье чешских душ. Поскольку к тому времени мы сильно подружились и начали обо всём говорить очень откровенно, то я спросил у Василия Ивановича, не кажется ли ему, что он намеренно обостряет то, что не имеет никакого смысла обострять. На что он мне возразил, что я ничего не понимаю, поскольку Чехословакию ещё мало знаю. Тогда я попросил его рассказать мне какие-то случаи из его жизни, где он особенно сильно ощущал себя русским. И он рассказал мне такую историю.
Помидоры очень плохо распространялись в Чехословакии. Чехам почему-то не нравился запах райчат. И русские очень активно участвовали во внедрении культуры использования помидоров в кулинарии. В итоге чехи полюбили помидоры, и их стали многие высевать на своих загородных участках. Каждую весну Василий Иванович с другом-чехом ездили на электричке в село, где покупали помидорную рассаду. В то лето они, как обычно, приехали за рассадой, но хозяин сказал, что в этом году рассаду он не готовил. Они страшно расстроились, поскольку ехали в такую даль и ничего купить не смогли. Чех сказал, что путь на станцию можно немного сократить, пойдя другой дорогой. Только они завернули от дома бывшего продавца рассады, как увидели на заборе дома его соседа объявление о том, что тот продаёт помидорную рассаду. Они постучали в дверь, вышел хозяин, у которого они по хорошей цене рассаду купили. По дороге на станцию Василий Иванович начал проклинать бывшего продавца. Мол, он не мог не знать, что рассаду продаёт его сосед, и ничего не сказал. На что его друг-чех, удивившись такому обороту мыслей Василия Ивановича, сказал: «Зачем же он должен был тебе говорить про рассаду, если ты его не спросил.» Вот в этом поведении чеха Василий Иванович усматривал очень типичное доказательство отличия русской души от чешской души.
Хочу отметить, что в рассуждениях Василия Ивановича не было ни тени национализма или ксенофобии. Это были совершенно естественные поиски идентичности у людей, которых изгнали из родных мест и заставили мыкаться по свету. В последнюю нашу встречу с Василием Ивановичем я ему сказал, что если бы волею судеб ему пришлось переселиться в Советский Союз, то здесь бы он почувствовал себя 100%-ным чехом и тосковал бы по чешской манере не суетиться, когда не просят. Он ничего не ответил на мои слова, но я почувствовал, что они у него из головы не вылетят.
Ваш Леонид Владимирович Андреев
