3 мая, суббота. Снился удивительный кино-сон: Валя, Висконти и Дзеффирелли. Это, видимо, связано с тем, что Паша Косов прислал смс-ку — Юрий Арабов написал роман о Ленине и его напечатал «Огонек». Роман, как и у меня, написан от первого лица. Думаю, что мой роман Арабов читал, по крайней мере, я рад, что найденный мною прием работает.
Сразу же включил радио — трагические известия из Одессы, чуть ли не 17 жертв, вечером, конечно, по телевидению будут подробности. С каждым днем жить становится страшнее, очень боюсь, что приближается война. Говорили также о санкциях, которыми все время грозят США.
Утром, как и вчера, сделал зарядку, поливал посадки, лук, который я посадил две-полторы недели назад, уже поднялся на ладонь. Ночью было холодно, кажется, даже заморозки, на термометре в теплице два градуса. Во дворе делал скамейку вместо той, что сгнила возле колодца. Обнаружил, что почти весь инструмент, который я собирал, куда-то сгинул. Исчез и новый шуруповерт в коробе вместе с аккумуляторами. Надеюсь, что еще найдется.
После обеда долго выхаживал перед домом очерк об Авангарде Леонтьеве. Потом поднялся к себе наверх, лег в постель на теплый электроплед и написал страниц пять. Насколько легче писать так называемую художественную прозу и вольную журналистику, нежели Дневник, требующий большего соблюдения формы, документального аскетизма и точности. Кстати, читает Татьяна Матвеева, моя соседка, говорит, многие фамилии не знает, тяжело, но интересно.
Вечером по телевизору был ужас вчерашнего побоища в Одессе. «Украинские патриоты» сначала разгромили палаточный городок федералов, началась драка, потом федералов, мужчин и женщин, загнали в какое-то общественное здание и подожгли его. Чудовищные кадры людей, прыгающих с четвертого этажа. Внизу, тех, кто не разбился, футбольные фанаты с запада добивали. Блюстители своего языка. Девушки, видимо прибывшие с фанатами, сторонницы унитарного государства и, может быть, филологини, готовили «коктейли Молотова», которыми забрасывали здание. Большинство погибших людей умерли от отравления дымом. В тех, кто вылезал от огня на крышу, стреляли. Больше 50 погибших и более 200 раненых. Показали, как после пожара какие-то нелюди хищно обыскивали покойных — искали российские документы. Погубили одесситов. Губернатором было приказано милиции побоищу не мешать. Пожарные машины тоже не ехали. Ничего более страшного я по ТВ никогда не видел. Уже вспомнили про Хатынь. Тяжела жизнь людей, принимавших участие в этих убийствах. Им предстоят расчеты с собственной совестью и Богом. С возрастом совесть ковыряет все глубже и беспощаднее.
4 мая, воскресенье. Уже в Москве. По новостным каналам, кроме Украины, ничего, а на остальных пляшут и поют. С Украины страшные подробности из Одессы, бои под Славянском. В Мариуполе федералы взяли еще одно административное здание и разгромили местное логово «Батьковщины».
Днем, сразу как приехал, посмотрел четыре коротких фильма о радио — скоро День радио и какая-то круглая дата. Это у меня было записано — канал «Культура» в самое «несмотрибельное» время четыре дня подряд. Стал смотреть, потому что позвонили с телевидения, а летом съемочная группа приезжала ко мне. Сделано четыре блока — детское вещание, музыкальное, театр у микрофона и некий разгонный блок. Все довольно плотно и информационно. По телевизору повидал старых знакомых: Нелю Алекперову, Колю Нейча, Кирика, Эмиля Григорьевича Верника, Вениамина Смехова, как же без него. Каждый тянул одеяло на себя. Верник вспомнил о Проскурине и о том, как он, Верник, писал радиоспектакль. Смехов говорил о Театре на Таганке, и это было скучно. Из моего выступления выбросили все, что касалось передач литературного блока, все, что было связано С. Г. Лапиным, Э. Н. Мамедовым. Никто и не заикнулся об Александре Денисовне Беде, Анне Меньшиковой, Юрии Летунове — редакции часто лишь улавливали импульсы, которые шли от руководителей вещания.
Вечером опять показали страсти с Украины. Уже когда лег спать, то вдруг по телевидению началась передача о Льве Кулешове. Я так мало о нем знал, а здесь все подробно и определенно — его вклад в кино огромен, но результатами воспользовались другие. Из подробностей — благородство Ивана Пырьева, в Париже, в Сорбонне сказавшего, что то новаторство в монтаже, которое в Сорбонне уже назвали «эффектом Пырьева», на самом деле идея Кулешова, а он, Пырьев, лишь следовал за учителем. Это я еще к тому, что наша интеллигенция Пырьева дружно ругала — ну, как же, «Кубанские казаки», «Сказание о земле Сибирской»! А вы попробуйте снять своих «Казаков», чтобы они продержались на экране семьдесят лет!
Продолжение следует
