СЦЕНА 102. НА БЕРЕГУ БОЛЬШОГО ОЗЕРА, ОКРУЖЕННОГО ГОРАМИ, ПОКРЫТЫМИ ЖЕЛТЕЮЩИМ РЕДКОЛЕСЬЕМ, СВАЛЕНО ЭКСПЕДИЦИОННОЕ ОБОРУДОВАНИЕ. ТРЕЩИТ БЕНЗОПИЛА, СТАВЯТСЯ ПАЛАТКИ, СУЕТЯТСЯ ЛЮДИ. СВЕТКА ПОМОГАЕТ ПОВАРИХЕ РАЗБИРАТЬ ПОСУДУ. САШКА — ЯКИМЕНКО И КОТЕЛОВИЧУ, ДОДЕЛЫВАЮЩИМ НАВЕС НАД КУХОННЫМ СТОЛОМ. РЯДОМ СТОИТ ТИМУР С БИНОКЛЕМ В РУКАХ.
— Дядя Леша, — Сашка подает сидящему на дереве Котеловичу молоток, — когда вертолет круг делал, я какую-то загородку на той стороне видел, длинную, вдоль всего берега.
— Это корраль, только они его «огород» называют
— Настоящий?
— Настоящий загон для оленей, чтобы не разбегались.
— А я думал корраль только у американских индейцев, ну там, у скотоводов разных бывает.
— А оленеводы и есть скотоводы, причем труд — тяжелейший.
— Иди сюда, — поворачивается Тимур, — на, посмотри. — Он вешает Сашке на шею бинокль.
Сашка прикладывает бинокль к глазам, какое время бестолково водит им, и вдруг резкость настраивается. На берегу виден брезентовый чум, рядом палатка. Горит костер, ходят люди, пасутся олени.
— Сколько до того берега?
— Метров восемьсот.
Тимур отбирает у Сашки бинокль. — Надо будет после того, как лагерь поставим, в гости съездить.
— Уже не надо, — смеется подошедший Ветров, — сами приехали.
Из ближайшего ельника появляются трое, верхом на оленях. У переднего в руках длинная палка, заканчивающаяся широким тяжелым лезвием. Рядом трусит маленькая черно-белая коротконогая лаечка. Подъехав, все трое ловко спрыгивают на землю и, привязав оленей, здороваются. Увидев чужую собаку, Соболь, глухо тявкнув, начинает ее обнюхивать.
— Фу, Кузька, это свои, — оленеводы садятся за стол.
— А чего у них собака такая маленькая? — тихо спрашивает Сашка у Ветрова.
— Оленогонная лайка, очень шустрая и отважная, — так же тихо отвечает тот, — оленей в стаде держит.
— Не бойтесь, не подерутся, — улыбается старший. — Меня Арсений зовут, это сын мой — Василий, а это, — он показывает на мальчишку лет десяти, — Вовка — разгильдяй и троечник.
— Ну, хватит, дед, — сердится мальчишка.
— Ничего, через две недели тебя в интернат увезут, узнаешь, как без деда жить.
Арсений подходит к оленю, вытаскивает из брезентовой сумы большую связку вяленого балыка и туго набитый холщовый мешочек.
— Угощайтесь — это пиммекан, а это юкола из спинки сига. Вы, поди, еще не наловили.
— Сережа, — шепчет Тимур, — чайник, быстро.
— Можем свежего мяса дать.
— Спасибо, Арсений, мясо есть. Сейчас чай будет.
— Надолго вы? — Арсений закуривает маленькую трубку.
— На месяц, до середины сентября.
— А потом?
— Потом в Москву.
— Я был в Москве, — с важным видом басит Вовка.
— Возил я его в том году на майские праздники. У меня там младший сын учится, на нефтяника.
Сашка, наколов мелких дров, ножом начинает строгать «елочку». Вовка вылезает из-за стола, присев на корточки рядом, вытаскивает ножик с узким лезвием, берет щепку и, уперев лезвие обратной стороной в колено, быстро настругивает горку мелкой стружки.
— Так удобней, — басом говорит он, возвращаясь за стол.
— Учись, Серега, — смеется Котелович.
— Бригада большая? — спрашивает Ветров
— Восемь человек, Вовка девятый. Двое на том конце огорода, двое на этом. Остальные посередке. Семь собак.
— А оленей много?
— Если бы, — Арсений хмурится. — Когда я был такой, как Вовка, в округе было почти пятьдесят тысяч домашних оленей, а сейчас — лучше не спрашивайте. Над каждой головой трясемся.
— У нас батареи для рации подсели, а генератор сгорел, — вдруг вмешивается Василий, — можете помочь?
— Можем, — улыбается Тимур, — мы же геофизики. У нас вся аппаратура на батареях. Алексей Игнатьевич, посмотри там, в грузе.
Ветров уходит. Вернувшись с холщевым мешком, отдает его Василию
— Когда садились, я на нашем берегу какую-то избушку видел, километрах в пяти, — продолжает Тимур.
— Рыбучасток был. Баня от них осталась. Как баня уже всё, но переночевать можно. Там в устье боковой речки голец всегда стоит и щуки с весло размером. Лучше всего ловить на рассвете. Да, — вздыхает Арсений, — голец с этого озера когда-то на весь округ славился, а сейчас,.. а сейчас и ловить-то некому. Ладно, поедем мы.
— Алексей Игнатьевич, — говорит Тимур, — глядя вслед отъезжающим, сгоняй-ка ты под выходные к этой бане, лучше с ночевкой. Можешь Сергея взять.
СЦЕНА 103. БЕРЕГ ОЗЕРА. СУМЕРКИ. В ЛОДКЕ СТОИТ ТЕПЛО ОДЕТЫЙ САШКА, СВЕРХУ ТОПОРЩИТСЯ СПАСЖИЛЕТ. ТИМУР ПОДАЕТ СЛОЖЕННЫЙ КУСОК БРЕЗНТА, СПИННИНГИ, УДОЧКИ. ВЕТРОВ БРОСАЕТ НА СИДЕНЬЕ ДВА РЮКЗАКА.
— Может, «тэтэшник» возьмешь? — Тимур протягивает Ветрову ракетницу и мешочек с ракетами.
— Да ладно.
— Не «да ладно», — к лодке подходит Чаусов с ружьем, в руках патронташ, — на, тут пули и картечь. Мы здесь неделю всего, еще не всех зверей распугали.
— Вообще-то оружие в чужие руки передавать не положено, — усмехается Ветров.
— Во, во, если бы тогда Валера в Серегины руки карабин «не передал», неизвестно бы чем кончилось.
— Ракетницу тоже оставь. Из нее «пугать» лучше.
СЦЕНА 104. КРОХОТНОЕ ЗИМОВЬЕ. НА ПОДОКОННИКЕ ГОРИТ СВЕЧА. НА ПОЛУ РАССТЕЛЕН БРЕЗЕНТ. ВЕТРОВ СИДЯ НА БРЕЗЕНТЕ В НОСКАХ, РАСТАПЛИВАЕТ ПЕЧКУ. САПОГИ СТОЯТ В УГЛУ. НА ГВОЗДЕ ВИСИТ ДВУСТВОЛКА И ПАТРОНТАШ. НИЗКО СКЛОНИВШИСЬ, ЗАЛЕЗАЕТ САШКА.
— Ты костер залил?
— Конечно.
— Ну, вот, Сергей, сеть мы поставили, чай попили, можно вздремнуть часа четыре. Принеси-ка еще дровишек.
Сашка, согнувшись, выходит. Возвращается с охапкой дров.
— Там салют какой-то.
— Какой еще салют?
— Не знаю, где оленеводы живут. Стреляют, ракеты пускают. Костры.
— Может, празднуют чего, выпили лишнего. Ладно, ставь сапоги к печке и спать.
Он задувает свечу. Некоторое время они лежат в темноте. Издалека доносится глухой выстрел. Потом еще один. Ветров, кряхтя, садится, шарит руками, ища фонарик, зажигает свет.
— Что там еще за салют?
Натянув сапоги, вылезает наружу. Сашка вылезает следом.
СЦЕНА 105. ОНИ СТОЯТ ВОЗЛЕ ЗИМОВЬЯ. НАИСКОСОК НА ТОМ БЕРЕГУ ВИДЕН ОТБЛЕСК КОСТРОВ. СЛЫШАТСЯ РЕДКИЕ ВЫСТРЕЛЫ.
— А что за огонек на воде? Вон, видите?
— Это не огонек, это фонарь «Космос»
— Какой еще космос?
— У Тимура фонарь такой, мощный, они на резинке на ту сторону плывут.
Над лагерем оленеводов взлетают сразу две ракеты.
— Это не салют. Это беда — в стадо волки прорвались. Быстро в лодку!
СЦЕНА 106. НОЧЬ. НАЧИНАЕТ НАКРАПЫВАТЬ ДОЖДИК. САШКА И ВЕТРОВ ВЫПРЫГИВАЮТ ИЗ ЛОДКИ И БЕГУТ ПО ТРОПЕ К ЧУМУ, ОСВЕЩАЯ СЕБЕ ДОРОГУ ФОНАРИКАМИ. ВПЕРЕДИ СЛЫШИТСЯ ЛАЙ И МЕЧЕТСЯ ЛУЧ ВСТРЕЧНОГО ФОНАРЯ. СКВОЗЬ ДЕРЕВЬЯ ВИДНЕЮТСЯ ГОРЯЩИЕ КОСТРЫ.
Из темноты выныривает немолодая черноволосая женщина, одетая в выгоревшую телогрейку и кирзовые сапоги. На плече двустволка.
— Ребята, дальше вдоль берега надо. Основное стадо туда ушло. И ваши там. Парня мне оставьте, нам вдвоем с Кузькой, — она кивает в темноту, откуда несется лай, — не справиться.
— Сережа, — Ветров сует ему ракетницу и мешок с ракетами, — главное, от чума далеко не отходи! А я туда — к ребятам.
Через пару минут от реки доносится рев удаляющегося мотора. Дождик кончается, меж облаков выглядывает луна.
— Меня Матрена зовут, я жена Арсения, — они подходят к чуму.
В стороне виднеется стена загона, вдоль которой через каждые несколько десятков метров горят костры.
— Племенное стадо, двадцать голов, с Ямала привезли. Когда вчера вечером собаки волков почуяли, мы этих оленей сюда загнали. Надо костры поддерживать, — она показывает вдоль загона, — а я на той стороне буду. Возле тех костров.
Справа, в загоне, мечутся олени. Сашка бежит вдоль костров, собирая и подбрасывая в огонь дрова. Увидев прогоревший костер, бросается в темноту, в поисках топлива. Споткнувшись, падает в мокрую траву. Фонарик вылетает из рук и гаснет. Находит в темноте, включает, светит вокруг. В кустах, растущих вдоль кромки густого леса, загораются два зеленоватых глаза. На мгновенье исчезают и загораются снова.
— Ну, держись, гад, — шепчет Сашка, нащупывая ракетницу. Стреляет в сторону волка, не целясь. Ракета рикошетит от дерева и догорает в траве, высветив мелькнувший серый силуэт.
Сашка хватает лесину, тащит к костру. С той стороны загона гремит выстрел. Перепуганные олени жмутся к загородке. Сашка тащит новую лесину, потом ветки. Бежит вдоль костров, подбрасывая дрова. Поворачивается. Светит. В кустах опять появляются два огонька, рядом еще два, потом еще. Сашка стреляет. Огоньки пропадают.
— А, жабы проклятые! Трусите? — кричит Сашка, всаживая в темноту ракету за ракетой. Лихорадочно шарит по карманам — ракеты кончились. Сзади раздается яростный лай — мимо него пролетает Кузя и исчезает в кустах. Сашка оглядывается, подбирает тяжелую палку. За кустами раздается рык, перекрываемый лаем, потом собачий визг. В кустах снова загораются огоньки. Сашка медленно отступает к загону, сжимая палку в руках. Внезапно справа гремит выстрел, потом еще один. Слышно, как в кустах визжит раненый волк. Из темноты выскакивает Ветров.
— Живой? — он выбрасывает из ружья дымящиеся гильзы.
С противоположной стороны загона взлетают сразу две ракеты. Олени, не выдержав, проламывают загородку, и серая масса накрывает Ветрова.
— Папа! — кричит Сашка, в ужасе сжав голову руками. — Папа!
СЦЕНА 102. ПАСМУРНОЕ УТРО НА СТОЯНКЕ ОЛЕНЕВОДОВ. ДВОЕ ПАСТУХОВ ЧИНЯТ ПРОЛОМ В ЗАГОНЕ. ПЕРЕД ЧУМОМ ГОРИТ КОСТЕР, ВОКРУГ КОТОРОГО ПЬЮТ ЧАЙ ИЗМУЧЕННЫЕ, ИСПАЧКАННЫЕ САЖЕЙ ПАСТУХИ И ГЕОЛОГИ. СРЕДИ НИХ, СОГНУВШИСЬ, СИДИТ САШКА, НАКИНУВ КАПЮШОН КУРТКИ НА ГОЛОВУ. ПОДХОДИТ ВЕТРОВ, ЛЕВАЯ РУКА ЗАБИНТОВАНА И ВИСИТ НА ПЕРЕВЯЗИ.
— Вроде отбились, — он садится, достает папиросу и прикуривает от уголька.
— У них — три волка, у нас — четыре оленя и Кузька погиб, — Арсений, тяжело вздохнув, выплескивает остатки чая в костер.
— Интересно, их много было? — спрашивает Круглов.
— Кто ж знает? — снова вздыхает Арсений. — Может, десять, может, пятнадцать. Я думаю, часть подранками ушла, — он набивает трубку, — теперь долго не сунутся.
— Главное, племенных сохранили, — кивает в сторону загона Василий, — парень ваш — просто герой.
— Ты чего скукожился, Сереж? — наклоняется к Сашке Ветров.
— Папа, — поднимает Сашка белое как мел лицо, — у меня опять живот болит — сильно.
СЦЕНА 103. В ПАЛАТКЕ ТИМУРА СИДЯТ ГЕОЛОГИ. ВХОДИТ ВЕТРОВ.
— Как он? — хмурит брови Тимур.
— Я холодный компресс сделал, спит.
— Светлана там? — спрашивает Чаусов.
— Там, компрессы меняет
— Может, все-таки пупочная грыжа? — говорит Круглов. — У нас один на тренировке позанимался лишнего, и вечером «скорая» увезла.
— Нет, ребята, это аппендицит. У меня в его возрасте то же самое было, — Ветров хлопает себя по правому боку, — до сих пор шрам на полживота, — поворачивается к Тимуру. — Ты санрейс вызвал?
— Вызвал.
— Погода портится, — голос у Чаусова встревоженный.
— Прилетит, — уверенно говорит Тимур, — тут знаешь, какие летчики? Как-то раз на зимней охоте один из местных геологов себе случайно живот прострелил. Так Ми-8 сел прямо возле зимовья в два часа ночи, и это в январе.
— Черт, как все не вовремя. Он уже «подъем переворотом» три раза подряд делает и «выход силой» два раза, — вдруг говорит Круглов.
— Лишь бы перитонит не начался, — угрюмо бормочет Ветров.
— Не каркай! — сердится Тимур. — Борт будет, причем, скоро.
За палаткой начинает лаять Соболь.
— Я же говорил — прилетит!
СЦЕНА 104. ПАСМУРНО. ВОЗЛЕ ПАЛАТКИ ВЕТРОВА СТОЯТ ГЕОЛОГИ, ПЫТАЯСЬ РАССМОТРЕТЬ В РАЗРЫВАХ ОБЛАКОВ СИЛУЭТ ПРИБЛИЖАЮЩЕГОСЯ ВЕРТОЛЕТА.
Из-за палатки выходит Котелович, в руках потрепанная раскладушка.
— Во, на складе нарыл. Вместо носилок пойдет.
Круглов скрывается в палатке, выносит Сашку и кладет на раскладушку. Следом выскакивает Светка.
— Осторожно, дядя Валера, ему больно, — шепчет она.
— Света, не мешай, — Чаусов, взяв за локоть, силой отводит ее в сторону.
Проснувшийся Сашка пытается сесть.
— Лежать, — Круглов прижимает его рукой.
— Да у меня уже все прошло, — хорохорится Сашка, — ой! — Он хватается за бок.
— Не ойкай, пока не прищемили, — улыбается Тимур. — Игнатьич, — продолжает он, — посмотри, там у него в вещах — бельишко, штаны какие-нибудь тренировочные, футболку. Не в больничном же ходить.
Ветров скрывается в палатке,
— Каком «больничном»? — Вяло протестует Сашка, — я не хочу в больницу.
СЦЕНА 105. В ПАЛАТКЕ ВЕТРОВ РОЕТСЯ В САШКИНОЙ СУМКЕ.
— Черт, — оглядевшись, вытаскивает из-под нар рюкзак. Вытряхивает. Сверху падает свидетельство о рождении и фотография. Мельком глянув на фотографию, вкладывает ее в свидетельство и кладет обратно. Отбирает несколько вещей, сует в полиэтиленовую сумку, делает шаг к выходу. Останавливается. Вернувшись, быстро вытряхивает рюкзак, достает фотографию. Смотрит. Переворачивает. На обратной стороне надпись: «Август 1989. Курейка. IV категория». Открывает свидетельство. Читает, шевеля губами.
«Белошицкий Александр Алексеевич. Дата рождения — двенадцатое сентября 1990 года. Зарегистрирован — ЗАГС Октябрьского района г. Свердловска 6 октября 1990 года. Отец — прочерк. Мать — Белошицкая Элина Вадимовна».
СЦЕНА 106. ВОЗЛЕ ПАЛАТКИ. СВЕТКА, СКЛОНИВШИСЬ, ЧТО-ТО ГОВОРИТ САШКЕ. ОСТАЛЬНЫЕ СМОТРЯТ КАК ВЕРТОЛЕТ ДЕЛАЕТ КРУГ.
Отстранив Светку, Ветров наклоняется над раскладушкой.
— Сережа, откуда у тебя эта фотография? — его лицо становится белым. Руки трясутся. — Кто такой Александр Белошицкий?
Сашка лежит. сморщившись от боли и закрыв глаза.
— Сергей, ты оглох что ли? — Ветров встряхивает его за ворот рубашки.
— Ты чего, Игнатьич? Озверел? — Круглов сердито отталкивает руки Ветрова, — угробишь парня.
— Сережа, кто такой Александр Алексеевич Белошицкий и откуда у тебя эта фотография?! — кричит Ветров. — Ты знаешь, кто на этой фотографии? Знаешь кто эта женщина?! Эту фотографию сделал я, пятнадцать лет назад! Понимаешь, я?! — Он яростно отодвигает Круглова и нависает над Сашкой. — Кто такой Александр Белошицкий и где его искать?
Тимур с трудом выдирает фотографию и свидетельство из скрюченных пальцев Ветрова. Рассматривает. Передает подошедшему Чаусову.
— А чего его искать? — усмехается Тимур. — Саша Белошицкий перед тобой. А ты-то чего вдруг так?
Чаусов недоуменно крутит в руках фотографию.
— Игнатьич, — округляет он глаза, — если мне не изменяет память — это та самая девчонка, которую ты на Курейке из переката вытащил. Помнишь, четверо туристов на катамаране перевернулись? У меня дома есть почти такая же, только вы там с ней вдвоем, а фотографировал я. Ты еще потом к ней жениться ездил, а затем уволился и пропал.
Сашка с трудом открывает глаза и что-то шепчет.
— Что, Сережа? Что? — наклоняется над ним Ветров.
— Это мама, — вдруг громко и отчетливо говорит Сашка, — это моя мама.
У Тимура отвисает челюсть.
— «Санта-Барбара», — говорит он растерянно.
Садится вертолет.
СЦЕНА 107. БОЛЬНИЧНАЯ ПАЛАТА. НА ОДНОЙ КОЙКЕ ПОХРАПЫВАЕТ НЕБРИТЫЙ МУЖИК. НА ДРУГОЙ — СКОМКАННОЕ ОДЕЯЛО. НА ТРЕТЬЕЙ САШКА. РЯДОМ СИДИТ ВЕТРОВ. НА ТУМБОЧКЕ ЛЕЖАТ ЯБЛОКИ.
— Когда это случилось? — лицо у Ветрова осунувшееся, небритое.
— В 1997, лодка на камень налетела. Я в первом классе учился, — Сашка, морщась, принимает полусидячее положение, — бабушка потом болела сильно. Ну, а потом мы переехали.
— Ох, уж эта бабушка, — невесело вздыхает Ветров.
Они молчат.
— Когда ты адрес «Петрова» назвал, у меня мелькнула мысль — вроде что-то знакомое. Просто я жил там недолго, да и квартира была не девять, а три. А потом прииск закрыли.
— Конверт старый, надписи выцвели, вот я немного и перепутал.
— Ничего себе «немного», — хмыкает он, — не та Тура и вместо Ветрова — Петров. Хотя почерк у меня всегда был неразборчивый. А Иванович, наверное, потому что других отчеств на букву «и» тебе в голову не пришло.
Открывается дверь, входит дед.
— Дед! — радостно кричит Сашка. — Ты до бабушки дозвонился? Сказал, чтобы не волновалась?
— Здравствуйте, Вадим Александрович, — встает со стула Ветров.
— Здравствуй, Алексей, — дед пожимает протянутую руку, — а ты здорово изменился, хотя седина тебе идет, — он поворачивается к Сашке. — Чего подпрыгиваешь? Шов разойдется!
— Не разойдется, меня через три дня выписывают.
— Ладно, мне в отряд надо, — Ветров смотрит на часы, — в пятнадцать ноль-ноль к нашим оленеводам борт пойдет, повезет новый генератор. Заодно и меня кинут. Все, давай, Саш. Напиши мне. Адрес у тебя есть.
— Пап, а ты к нам приедешь?
— Конечно, приеду. А как же.
— Алексей, я к трем часам приду в порт. Проводить.
СЦЕНА 108. НА ФОНЕ ВЕРТОЛЕТА СТОЯТ ДЕД И ВЕТРОВ.
— Не обижайся на нее, Алексей. Ее тоже понять можно. Она со мной всю жизнь по гарнизонам да по точкам. Знаешь, в каких условиях дочь растили? Лучше не вспоминать. Выросла — красавица, студентка, отличница. А ты налетел как ураган — «уедем, уедем». Вот Тася на тебя и взъелась.
— Да чего уж теперь-то. Главное, за сына — спасибо.
— Приезжай к нам, после сезона. Сашке радости до неба будет.
— Нет уж, — после паузы говорит Ветров, — может, как-нибудь потом. А вот вы ко мне приезжайте.
Дед долго молчит.
— Конечно, тебе решать, Алексей. Мы — то с Сашей приедем обязательно. Ты должен отцовство оформить.
— А как же...? — От неожиданности Ветров теряется.
— Чего «а как же»? Она же не перестанет быть бабушкой. Да, вот еще это передай. Саша просил.
Дед сует Ветрову конверт.
— Кому?
— Какой-то Свете. Целый час писал, а уж бумаги извел...
Ваш Олег Аркадьевич Ольнев
