На проходной стоял поэт и едва ли ждал нашей встречи.
Не знаю, что нашло вдруг на меня, но я выпалила ему в лицо все или почти все, что о нем думаю. Он слушал с обескураженным видом, а потом так и не явился на лекцию — сбежал.
Весь день я провела на занятиях, записывала лекции. И только по пути к метро, подумала: “А вдруг он повесится или утопится? Он ведь такой, он может”.
Позднее. Страх охватил меня. Я ехала в вагоне и до дрожи представляла себе его, перелезшего через перила моста, почему-то именно Крымского. Позади мчатся машины, никто не обращает внимания на одинокого человека, собирающегося прыгнуть. Или просто никто не желает вмешиваться.
А он стоит, гордо вскинув голову с развевающимися на ветру прекрасными волосами. “Наина, Наина, Наина”, — шепчут его губы.
Броситься за ним! Найти его, хотя бы уже и мертвого!
Ведь я же люблю его.
Еще позднее. Я не могу жить без него. Он мой, мой навеки!
И вот, что я решила сейчас.
Если богу будет угодно сохранить ему жизнь, о чем я молюсь в самой глубине своего сердца, я сделаю все, чтобы он был счастлив со мной.
Я забуду Саида, как забыла уже Колю и Сёму.
Мы уедем куда-нибудь, чтобы жить вдвоем и только друг для друга. Я посвящу ему всю свою жизнь. Рожу ему детей, буду сиделкой в его старости.
Я стану работать, чтобы он мог писать свои стихи. При свечах. Да, пусть он пишет стихи, ведь такой поэт рождается раз в столетие.
Господи! Господи! Спаси и сохрани его! Аминь.
Вот в двери поворачивается ключ. Это может быть только Он.
Боже, благодарю Тебя! Спасибо!
Да, это он. Вошел. Раздевается.
Я клянусь, что сегодня же уничтожу дневник. Да, дневник нужно убить, как человека, как преступника или как свидетеля. Я сожгу его и развею пепел.
Почему он лег и молчит? Почему не обнимет меня?
ПОЧЕМУ ОН МОЛЧИТ???
Чертов сноб!
Нет, я все же расскажу ему про Саида.
Не все.
Утаю главное».
Я машинально перевернул страницу — записей больше не было. Взглянул на часы: половина второго.
Стараясь не шуметь, быстро оделся, сунул в пакет носки, трусы и майки из шкафа — это и были все мои здешние вещи.
Наина лежала, по-прежнему отвернувшись к стене и не шевелясь. В какой-то момент мне показалось, что она не спит, прислушивается к происходящему за спиной. Что ж, это даже хорошо, если так.
Оглядев комнату напоследок, снял со связки и положил на стол два ключа — от внешней и от внутренней двери. Выключил свет, вышел в тускло освещенный коридор, закрыл вторую дверь и прислушался: внутри все было тихо.
По пути к лифту пару раз оглянулся: сначала показалось, будто сзади скрипнула, отворяясь, дверь, а потом — что кто-то идет за мной. Но никто вслед мне не выглянул и не крался. Лишь в пустынных коридорах отдавался звук собственных моих шагов, да с какой-то из лестниц, словно со дна преисподней, долетел заливистый девичий смех, отчего я, зябко поежившись, втянул голову в плечи.
Очутившись на зимней улице, вначале двинулся в сторону метро, хотя помнил, что оно в этот час уже закрыто. Я собрался топать домой через весь город, а в шесть утра нырнуть в ближайшую заработавшую станцию подземки.
Но тут я вспомнил, что неподалеку, в Раменках, живет моя тетя. Конечно, ни ей, ни ее мужу не понравится, что их разбудили среди ночи, а тетя, пожалуй, даже испугается моего визита, но ведь не оставит любимого племянника за дверью!
Долго я шел по Проспекту Вернадского, зачем-то считая вслух придорожные фонари, потом свернул направо у кинотеатра и через какое-то время уже топтался у домофона в подъезде тетиного дома, энергично дыша на замерзшие пальцы.
Напоив меня чаем, тетя постелила мне на диване в гостиной. «Высыпайся, а маме я сама завтра позвоню». Лишних вопросов она, слава богу, не задавала.
Я проснулся в полдень, совершенно больной. Тетя забеспокоилась и не желала отпускать меня, но я, чтобы не стеснять ее мужа, напросился восвояси.
— Температура, конечно, не слишком большая, но по холоду в таком состоянии разгуливать нельзя, — решила тетя и, закутав меня дополнительно в мужнин мохеровый шарф, отвезла на своей машине домой.
По дороге случайно обнаружилось, что я потерял студенческий билет и, самое неприятное, паспорт. Я отчетливо помнил, как у меня отбирали билет на проходной в МГУ, но вот вернули ли его мне? Вполне могли и не вернуть. Насчет паспорта же я и вовсе не знал, что думать.
К вечеру неожиданно поднялось давление, сердце сильно и гулко забилось. Пока ехала «скорая помощь», я, лежа в своей комнате, лязгал зубами от страха: мне казалась, что это пришла моя смерть.
«Сильное переутомление» — таков был вердикт «скорой помощи». На следующий день врач из поликлиники, одаренный коробкой шоколадных конфет, выписал мне больничный.
Целыми днями я лежал в постели — спал, а проснувшись, пил смесь пустырника и валерианы, глотал, морщась, валокордин; прочитал заодно три тома Тита Ливия. И вздрагивал при каждом телефонном звонке — но это звонили всего лишь мамины приятельницы со своими лечебными советами.
«Ты можешь взять академический отпуск?», — мама на секунду оторвалась от очередного телефонного разговора (о Наине между нами не было сказано ни слова).
Я и сам подумывал так поступить. В институт идти не хотелось.
Однако случилось иначе. Под влиянием ли успокоительных настоек или чего-то еще, но через пару недель я почувствовал себя более-менее сносно, написал заявление в милицию, соврав, что паспорт вытащили у меня из заднего кармана, когда я заходил в троллейбус, коротко постригся в парикмахерской и в понедельник поехал в Лит.
По Бронной шел спокойно, и только в институтском дворе у меня опять забилось сердце и застучали зубы. Но я уже владел собой, когда вошел в аудиторию и сел в первом ряду.
Наина была там и сверкнула на меня взглядом. Весь день я чувствовал затылком этот острый, сверлящий взгляд. Ко мне она не подходила, в промежутках между лекциями мы держались подальше друг от друга, а обедать я вообще не пошел, чтобы ненароком не столкнуться с ней в столовой.
Так было и на следующий день.
В феврале я стал понемногу отвлекаться от своих переживаний, к марту всецело сосредоточился на учебе, уже не через силу, а с подлинным интересом слушал лекции и болтал с приятелями в институтском дворе.
Тем, кто был в курсе моих дел, бросилась, конечно, в глаза случившаяся со мной катастрофа. Сеня напоказ жалел меня, Наташа настойчиво напоминала о сахаджи-йоге, Ирина в это время не приближалась ко мне, но, как потом выяснилось, сочувствовала издали.
Постепенно я пришел в себя, поздоровел, получил новый паспорт, новый студенческий билет — и о моих неприятностях все забыли. В том числе и я сам.
Что-то изменилось во мне. Теперь уже не возникало неодолимого желания слонялся часами по парку, сочиняя стихи, — я больше не чувствовал себя Аполлоновым отпрыском. Скучно стало на семинарах. С тех пор не участвовал я ни в одной поэтической попойке и не читал, вскинув подбородок, выспренние стихи. На какое-то время вообще перестал их писать.
Даже внешне многое изменилось: кроме новой стрижки, теперь у меня был серый костюм-тройка, и поэтому легкомысленную куртку сменило шикарное широкоплечее пальто, привезенное мне тетей из Праги. Я снял и выбросил фенечки, что постоянно раньше носил на запястьях. Убрал в нижний ящик письменного стола индийские благовония, а на антресоли засунул кассеты с альбомами «Аквариума».
В преображенном виде я присутствовал в ресторане Российской Академии Наук на свадьбе Маши — она вышла замуж весной, это были практически те же самые дни, в которые год назад мы ездили с ней целоваться возле ЦДХ и в Нескучном саду.
Выйдя со свадьбы, я решил прогуляться пешком до «Парка Культуры». Медленно шел вдоль набережной, жмурясь на солнце, и с легкой иронией вспоминал наш с Машей полудетский роман, вспыхнувший и быстро отгоревший вот в этих самых декорациях.
Над Андреевским монастырем с громкими криками носились птицы, слева искрилась река и тарахтел, обгоняя меня, речной трамвайчик.
Вдруг кто-то подступил ко мне сзади и назвал по имени.
Я обернулся. Ее короткий рыжий ежик порядочно отрос за несколько месяцев.
— Иду за тобой от Академии. Я знала, что ты приглашен на свадьбу.
Наина была в белом свитере, памятном мне со дня нашего знакомства.
— Не уверена, конечно, что правильно делаю, заговаривая сейчас с тобой. Но… Но… Ты знаешь, я ведь так люблю тебя!..
Последние слова вылетели из нее одновременно со слезами. Рыдая, Наина бросилась ко мне на грудь. Я обнял ее за плечи. Так мы стояли довольно долго.
— Все эти дни, все эти недели и месяцы я думаю только о тебе, — шептала Наина, время от времени вновь принимаясь плакать. — У нет никого ближе и дороже тебя, мой родной, любимый… Ты ведь простил меня, да? Я понимаю, что ты думал обо мне. Я не такая, нет, не такая… Поцелуй, ну поцелуй же меня…
Я приник губами к ее раскисшему и соленому рту.
— Да!.. Да!.. Вот об этом я так долго мечтала. Теперь мы всегда будем вместе. Я останусь с тобой. Кто знает и поймет тебя лучше, чем я? Ну, кому же еще ты нужен, мой хороший?..
Я обнял ее за талию, и мы пошли дальше.
На Крымском мосту Наина уже смеялась.
— Сегодня я должна уехать в Протвино, — потупилась она возле знаменитого круглого вестибюля, — но ты послезавтра обязательно приезжай в общежитие. А до этого буду ждать дома твоего звонка. Ты, надеюсь, не выкинул мой номер, ты позвонишь мне завтра?
Я обещал. Мы снова поцеловались.
— Буду тебя ждать…
После этого она с явной неохотой оторвалась от меня (я соврал по дороге, что иду на Арбат, в Вахтанговский театр) и, повернувшись, пошла в метро.
Я смотрел на ее удаляющиеся ноги в клетчатых чулках и потрепанных туфлях с высокими каблуками и понимал, что это для меня сейчас она виляет задницей, будучи уверена, что я провожаю ее взглядом.
Стеклянные двери закрылись за ней.
— Дура... Писательница чертова…
Разумеется, я не позвонил и никуда не поехал. Больше она не подходила ко мне.
…Как писали раньше, да и до сих пор, наверное, пишут в бульварных романах, прошли годы.
Новые знакомства, новые связи заслонили от меня Наину. Оба мы продолжали учиться в Литинституте, сидели на одних лекциях в одних и тех же аудиториях, сдавали экзамены, но уже не обращали внимания друг на друга. Вероятно, Наина встречалась с кем-то еще из института, может быть, что и с Саидом, — я этого просто не замечал. Мы практически не разговаривали, и только на мгновение замирали, столкнувшись в коридоре или во дворе.
Через пять лет, уже в новом тысячелетии все те, кто осилили учебу, благополучно окончили институт и разлетелись кто куда — места в литературе ни для кого из нас все равно не было.
Помню, как на выпускном вечере мы все чокались, после того как ректор произнес тост за наше великое будущее. Чокнулся я и с Наиной. Мы поглядели друг на друга холодно, как незнакомые люди…
С того дня я потерял ее из виду и надолго позабыл о ней.
