Время Эпохальных Перемен

Летом 1991 года я совершил, не по своей, естественно, воле, свою краткую и неудачную вылазку в армию: забрили в мае, в июле я «вскрылся», пометив кровью казенные простыни, ну а в августе, во время Эпохальных Перемен 19—21 августа, лежал в провинциальной психушке и наблюдал события по телевизору.

Понял, что все рухнуло и отошло в область снов и преданий, сразу же. В стране переворот. У власти снова «настоящие» коммунисты. Говорят, Горбачев болен?.. Ха! Я как-то сразу понял, что он убит — ну, по крайней мере арестован, убьют потом… — черными этими коммунистическими заговорщиками. А стало быть, всему конец, всему едва проклюнувшемуся солнечному, теплому миру, который и не в политических особенностях для меня выражался, а в атмосфере, эмоциях, ощущениях, песнях этих даже…

— шептал я про себя, глотая слезы.

Грохнувшая как обухом по черепу политическая катастрофа как-то слишком точно совпала с тем надрывным состоянием, в котором я пребывал тогда. Кабы мне не было так плохо, я, может быть, восхитился бы этой гармонией внешнего и внутреннего. В тот момент, когда кончалась (казалось мне тогда) моя жизнь, закономерно — ведь как она может сохраниться без меня? — кончается, закатывается моя эпоха, все, что было в жизни светлого, приятного, многообещающего, и сама страна погружается во мрак… А какая была надежда, как мы верили, но финита ля комедиа.

Горбачев, улыбчивый и обаятельный словоблуд, «голова с заплаткою», который, однако, вот устроил же как-то так, что можно жить не боясь, можно даже его пародировать и ругать — и это делали все кому не лень, — можно слушать запрещенную раньше музыку, и смотреть запрещенные фильмы, и много чего еще, — этот необычный, наконец-то в кои веки неопасный наш руководитель теперь лежит в каком-нибудь подвале, смешная «заплатка» прострелена, голова в крови. Весь пестрый, приоткрытый им для нас мир исчез, схлопнулся, сколлапсировал. Черные потусторонние упыри сидят на телеэкране, шевелятся, говорят смертоносную чушь. Доконали.

Потом танки сокрушали мой город, и что-то горело в темноте, и кто-то погиб в каком-то переходе — на Садовом кольце, что ли, — целых три человека…

Но оказалось: мы победили. Ура. Будь у меня мания величия, я бы решил, что это продукт именно моих страстных мысленных усилий. Чихнуть не успели, испугаться толком, новых упырей-правителей по именам запомнить — а все уже кончилось, и снова солнце повернуло на лето. Все пошло меняться в лучшую сторону, даже как-то неправдоподобно шибко, и вот запретили коммуняк, и отняли партийное имущество, и провозгласили капитализм.

Великая и смешная эпоха перестройки — и моей юности — кончилась, хотя и не таким образом, как показалось мне утром 19 августа 91-го года. Коммунисты к власти не вернулись — эпоху убили другие. Банкиры, бандиты, бизнесмены. Все на «б». Еще год-полтора ничего путного не было в магазинах — шуршала какая-то смутная, почти потусторонняя, никак не отражающаяся на обыденной жизни коммерческая возня, и возникли «пирамиды», и полопались, и те, кому надо, заработали на этом начальный капитал. И наконец-то наступило то, о чем вроде бы невнятно и мечталось в конце 80-х, — нормальный капитализм. Или ненормальный.

Мне уже никогда не будет восемнадцать лет, и песня про Горбачева никогда не станет поп-хитом. И Горбачев давно не президент, и никто ничего не «начнет» и не «углубит», и процесс никуда не «пошел». Свадебный генерал, стареющая кинозвезда, покрытая тональным кремом. И глаза усталые. И жену он схоронил.

А ведь даже и в восемнадцать лет мне казалось, как и в заснеженном моем детстве, что никто никогда не умрет.

И та темная история с путчем, и те ужасы, казавшиеся немыслимо-страшными, — все давно забыто, за новыми историями, потемней, и новыми ужасами, пострашней, — и уже в 93-м году, в начале октября, работал ваш покорный слуга под звуки стрельбы и канонады, и даже не очень огорчался этому звуковому сопровождению.

Вероятно, мне повезло. Родись я на три-четыре года — мог бы, после призыва в армию, загреметь в Чечню. Где можно было умереть разнообразно. Лучше — от пули, осколка — сразу; хуже — как рядовой Родионов, причисленный ныне к лику святых.

Да, все это рядом с нами. Можно сказать ласковее: рядышком. Об этом не думаешь, в это не веришь, но чуть отклонишься — и вот оно, средневековое зверство, отмена ценности человеческой жизни и, собственно, разрушение всего человеческого. Слой цивилизации, к сожалению, тонок. Он слетает достаточно легко.

События конца сентября-начала октября 1993 года, которые в свое время были названы «путчем номер 2», уже смешиваются в массовом сознании с «путчем номер 1». Проверял. Путают люди. Кто на кого тогда нападал, кто прав, кто виноват. Никто ведь не держит перед глазами подшивку актуальной прессы, тем более учебник новейшей истории (впрочем, не знаю, что там написано). Историю люди обычно представляют в картинках. Согласитесь, что революции и войны для нас — кадры из фильмов, визуальный отпечаток в сознании. А картинки — так сказать, визуальный ряд — были одинаковы что в 91-м, что в 93-м. Ну, не одинаковы, конечно, а, как выражаются юристы, «похожи до степени смешения».

Тот же Белый дом.

Те же танки и БТРы.

Те же действующие лица и исполнители. Только некоторые из них поменялись ролями, а некоторые — нет.

Если взять аналогию с кинематографом, то мы обнаружим, что Часть Вторая — «путч номер два», — как ей и положено, была помасштабней. Больше действия, больше крови.

Кровь была далеко не бутафорской. Но все «актеры» — кто выжил, конечно, — были помилованы и после «съемок» тихо-мирно разошлись по домам.

Впоследствии они с меньшим или большим успехом играли другие роли. Ну а блокбастер «The Buttle for White House, Part Two: Inversion Attack» собрал свою кассу и сошел с большого экрана. Кассета с этим фильмом пылится где-то на дальней полке видеопроката истории. Посетители редко берут этот старый, к тому же невнятный боевик. Кто там герой, кто злодей? Хеппи-энд формально есть, но тоже какой-то сомнительный.

Все же сниму это кино с полки, сдую пыль. Тем более что я — как принято говорить, по стечению обстоятельств (стеклись и засосали) — оказался хоть не на самой «съемочной площадке», но неподалеку. Так что с полным основанием отматываю пленку памяти.

Сентябрь 93-го года. Всего-навсего чуть больше двух лет назад Белый дом был символом свободы. Теперь, напротив, там окопались реваншисты, и Белый дом, соответственно, — символ возврата в проклятое прошлое. Произошла рокировка, инверсия, как в футболе, где во втором тайме команды меняются местами.

Ваш Роман Олегович Иванов