Лучше всего в нашей коммунальной квартире жилось, пожалуй, клопам. Были, конечно, и тараканы, но они доставляли меньше неудобств. А вот клопы...
Комнаты смежно-изолированные, между ними двери. Раньше двери были, как правило, открыты. Теперь в каждой комнате — чужая семья. Двери заперли на ключ, загородили шкафами. А некоторые «обили» свою дверь с двух сторон фанерой, но не вплотную, а оставив пустоту в один-два сантиметра. В это пространство — для уменьшения слышимости — насыпали опилки. В них-то и обосновались клопы.
Квартира в Дегтярном — ухудшенный вариант декораций к спектаклю Марка Розовского «Песни нашей коммуналки». Кто из коренных москвичей не помнит эти электрические счетчики на кухне, лампочку на шнуре-проводе, бельевую веревку под потолком, над плитой с кастрюлями: «Снимите же, наконец, ваши штаны!».
В коридоре, на стенах, под потолком — санки, корыта, лестница-стремянка, прикрученные веревками к крюкам. Столь живописную картину прекрасно дополняют строки из рассказа Веры Инбер «Квартира N 32»: «Дальше по коридору живет велосипед, очень старый и очень злой. Он толкается острым локтем в бок и педалью улавливает юбки». Так было и у нас.
Конечно, главная достопримечательность коммуналок — столбик звонков на входной двери. А мы в своей квартире пошли дальше: «оборудовали» и внутреннюю сторону двери. Вбили гвоздики, и на них, на маленьких тесемочках, повесили шесть картонных табличек-карточек, по числу семей. Одна сторона каждой карточки зеленая; на ней крупными буквами: «Трофимовы дома». Другая сторона красная и на ней: «Трофимовых нет дома». Так — шесть фамилий.
Дело в том, что на ночь дверь положено было запирать на ключ и цепочку. Нередко кто-нибудь, загулявший, возвращался поздно, и не мог ключом открыть запертую изнутри дверь. Нажимал кнопку звонка и будил всех. Вот и придумали карточки: теперь каждый заботился о себе.
О, это было величайшее изобретение! Таблички-карточки веселили всех, кто попадал в нашу квартиру. Особенно моих школьных подруг. Уходя, они считали нужным незаметно перевернуть карточки, одну или несколько. Неважно, в какую сторону. Главное, сделать беспорядок, нарушить ситуацию. Утром на кухне начинались разборки: «Вы опять всех разбудили!» — «Я не виновата...» Мы с мамой молчали — догадывались, чьих рук дело...
***
Жили трудно. Хорошо хоть, что «музыкальные инструменты, книги, картины и другие предметы художественного творчества» в свое время не реквизировали. Эти вещи подлежали «лишь учету». Смутно помню, что из квартиры все время что-то выносили...
Правда, раз в году одну вещь вносили. Елку. Мама отправлялась на поиски, а мы с бабушками, сгорая от нетерпенья, доставали деревянный крест, игрушки...
Елка расправляла ветви, стянутые веревкой, снег оттаивал, и по комнате полз свежий запах хвои. Бабушка бросалась к маме растирать отмороженные пальцы. Потом мама шла за дворником Дмитрием — отпиливать макушку.
— Зачем же покупать такую большую?
— В последний раз, — обещала мама.
На следующий год все повторялось.
Самым замечательным на том домашнем празднике, в котором участвовала детвора всего дома, был Дед Мороз, Сергей Иванович Преображенский. Наверное, профессиональный актер, но неудачник, ставший массовиком-затейником. Маму с ним познакомила бывшая одноклассница, Мина Добровольская, тоже массовик.
Сергей Иванович был огромного роста. Приносил красный халат, шапку, украшенную ватой и блестками. А маску мама доставала из сундука — до сих пор лежит она дома. И еще сохранилась маленькая, в два спичечных коробка, тетрадочка, скрепленная толстой ниткой. Подарок Сергея Ивановича. Каждая страничка — двустишие и рисунок, по типу пляшущих человечков. Бумага пожелтела, но карандаш не стерся.
«Правила поведения единственной дочери» — так это называется.
Я читала, я млела от восторга, я выучила все это наизусть...
А вот наставление длиннее. Оно мне особенно нравилось:
Всякая мама всегда упряма.
Сделай драму: переупрямь маму!
Мама хваталась за голову:
— Сергей Иванович, вы с ума сошли!
Смеялся:
— Так ведь тут написано: «Составлено антипедагогическим советом». А потом он громко декламировал последнее четверостишие:
Эти правила исполняй,
Но знай:
Есть прутья в лесу,
И я для тебя их в пучке принесу.
Еще помню елку в Центральном детском театре. Билеты дала Мина:
— Леночка, хочешь получить в подарок куклу? — Еще бы! — В фойе я соберу детей, покажу им куклу и попрошу угадать, как ее зовут. На букву «А». — Аня, — обрадовалась я. — Не торопись. Сначала пусть назовут имена распространенные: Аня, Алла, Ася. Те, кто постарше, возможно, скажут: Анастасия, Александра, может быть, Алевтина. — А как правильно? — Правильно, Леночка, то имя, которое назовешь ты. Запомни: Агния, Агнесса, Алиса. Когда у ребят запас иссякнет, называй любое из этих имен. Главное, не спешить, но и не упустить нужный момент.
Все так и было. Сразу же назвали имена, лежащие на поверхности. Потом какая-то шустрая девчонка вспомнила про Агнию — многие знали стихи Агнии Львовны Барто. Кто-то, подумать только, читал «Алису в стране чудес» — и неожиданно назвал это имя. — Не то, все не то, — говорила Мина, с тревогой поглядывая на меня. Опередят — прощай кукла!
Мама, поняв, что у меня язык прирос к нёбу, пришла на помощь:
— Вот эта девочка хочет сказать... — Агнесса, — пискнула я. — Молодец, — заулыбалась Мина. — Держи куклу, она твоя.
Потом дети фотографировались, вместе с Маршаком.
— Самуил Яковлевич, — попросила Мина. — Поставьте эту девочку рядом с собой. Она молодец, победитель нашего сегодняшнего конкурса.
Маршак согласился, да еще тихонечко стишок мне прочитал:
Лена встретилась с Маршаком, который ей не был знаком.
Ну, а куклу по имени Агнесса я не любила. Наверное, потому, что в тот день меня научили обманывать. И получать за это подарок.
Еще я часто ходила в цирк. «В нашем доме поселился замечательный сосед» — когда слышу слова этой песенки, вспоминаю соседа с четвертого этажа. Александр Морицович Данкман в
«У них с Данкманом была общая секретарша. Вот является посетитель:
— Могу я видеть товарища Гонецкого? — А вы по какому вопросу? — Я по делу. — Ах, по делу, — говорит секретарша. — Тогда, пожалуйста, в этот кабинет, к Данкману».
Так вот, Данкман часто водил меня в цирк. А к Данкману не менее часто забегал его близкий друг. Обычно он спускался и к нам, этажом ниже. Не к маме, а к бабушкам. Их брат, двоюродный или троюродный.
Бабушки называли его Яшей. А я Бородой. Она была окладистая, красивая, предмет его гордости. Потом оказалось, что именно так, «Борода», его называла вся театральная Москва. И не только театральная. Личность известнейшая. В последние годы метрдотель ресторана ВТО.
А тогда, в
А потом в церкви открылся то ли ломбард, то ли комиссионка. Мама помнила, как продавали по дешевке не выкупленные в срок вещи: мебель, ложки-плошки... Каждую субботу.
Наконец, церковь взорвали. На ее месте, в сохранившемся церковном дворе, кооператив «Труженик искусства» построил два двухэтажных дома для артистов.
Здесь, в подвальчике, за высокой деревянной оградой, артисты и организовали «Кружок друзей искусства и культуры». По инициативе А.В. Луначарского он был преобразован в «Клуб работников искусств».
Сейчас в знаменитом подвальчике — офис фирмы «Комплект Сервис». Ковры, диваны... А сцена — трудно поверить! — сохранилась. Впрочем, назвать ее сценой нельзя. Просто небольшое возвышение — две широкие пологие ступеньки, во всю ширину зала, от стены до стены, полукругом.
Открытие клуба, 25 февраля 1930 года. В президиуме председатель правления Феликс Яковлевич Кон, его заместители — Михаил Михайлович Москвин и Валерия Владимировна Барсова. Обычно Барсова засиживалась в клубе до глубокой ночи. Кто-то даже частушку сочинил:
Нам любить тебя легко —
Ты живешь недалеко.
И любить, и обожать,
И до дома провожать.
В зале — весь театральный мир. А после открытия — ресторан. Гостей встречал управляющий рестораном — Борода. Бессменный. Неповторимый. Многие даже не знали, что зовут его Яков Данилович Розенталь. Борода — этим все сказано.
«Мы говорили: „Идем к Бороде“, — вспоминает Леонид Утесов, — потому что чувствовали себя желанными гостями этого хлебосольного хозяина. Он не только знал весь театральный мир, но и вкусы каждого, умел внушить, что здесь отдыхают, а не работают на реализацию плана по винам и закускам».
А вот что пишет знаменитый «Домовой», директор Центрального Дома литераторов Борис Филиппов: «Он имел внушительный рост, представительную внешность, густую черную ассирийскую конусом большую, по грудь, бороду. Розенталь был не просто администратором и кулинаром-виртуозом, в совершенстве знающим ресторанное дело, но и радушным хозяином, создавшим особый уют и домашнюю интимность в своем заведении».
Веселый, жизнерадостный, он знал вкусы каждого. Если кто-то вдруг вместо обычных 150 граммов просил, скажем, 100, Борода озабоченно спрашивал:
— Что с вами? Вы не заболели?
А чаще, не дожидаясь заказа, утвердительно говорил:
— Вам как всегда?..
Подсаживался за столики. Угощал в долг, не записывая. И всегда долг ему отдавали.
Много позже, в «Мастере и Маргарите», я прочитала: «Вышел на веранду черноглазый красавец, с кинжальной бородой, во фраке, и царственным взором окинул свои владенья». И еще: «белая фрачная грудь и клинообразная борода флибустьера. Авторитет Арчибальда Арчибальдовича был вещью, серьезно ощутимой в ресторане».
— Мама, да ведь это наш Борода!
В самом деле, считается, что Яков Данилович — прообраз булгаковского героя.
Вообще Булгаков любил писать своих героев «с натуры». Говорят, прототипом профессора Преображенского из «Собачьего сердца» был его дядя, врач Покровский.
Борода, видимо, был хорошо знаком с Булгаковым. Оба жили в Киеве, потом в одно время перебрались в Москву. До «Кружка» Яков Данилович работал директором ресторанов Союза писателей на Поварской, Дома Герцена на Тверском бульваре, Дома печати на Суворовском. Всюду часто бывал Булгаков.
Однажды мы с бабушкой зачем-то ходили к Бороде домой, на Миусскую улицу. Несколько раз — в клуб, в Старопименовский. Узкий проход, крутая лестница вниз.
— Даже вывески нет, — удивлялась бабушка.
Вывески не требовалось: посторонние сюда не заглядывали. Клиентура своя: артисты после окончания спектаклей. И клуб и ресторан начинали работать поздним вечером.
Летом ресторан переезжал в филиал — уютный садик на Страстном бульваре, во дворе дома N 11. Там находился «Жургаз» — журнально-газетное объединение, возглавляемое Михаилом Кольцовым. В «Жургазе» работали и мама, и Катя.
Когда началась война, Яков Данилович уехал в эвакуацию, в Томск, заведовал столовой. После войны и до ухода на пенсию кормил московских актеров.
В марте 1967 года «Известия» отмечали свой
Я тоже пошла в ВТО. Бороды в ресторане не было. И не могло быть: он умер год назад. Но и после его смерти говорили: «Идем к Бороде»!
