Вскоре Михальцевым пришлось оценить, каким подарком судьбы было появление Манечки в их семье. Летом 1921 года неожиданно арестовали Евгения Владимировича, Ольгу Ивановну и Леонида Соболева. Арестовали по Таганцевскому делу, которое известно в связи с расстрелом поэта Гумилёва. Арест был действительно неожиданным. В доме никогда не велись разговоры о политике. Евгений Владимирович интересовался только работой, а в «Голубом круге» спорили только об искусстве. Но, как говориться, «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». Хорошо ещё, что вести арестованных не пришлось далеко – вход в Шпалерную тюрьму был чуть-чуть наискосок от их парадного. В квартире остались только Манечка и Сева. Подгадывая к времени приёма передач, Манечка варила картошку и заключённые получали её ещё тёплую. Здесь нужно отметить, что это был 1921 год, а не 1937, по сравнению с которым условия содержания заключённых были почти санаторными. Манечка приносила Евгению Владимировичу папиросную бумагу и махорку, что разрешалось. Неизвестно, что он делал с махоркой, а на листочках папиросной бумаги он записывал идеи, которые легли в основу его докторской диссертации. Конечно, Сева в четыре года не мог не заметить, что их квартира опустела, но не беспокоился, поскольку Манечка его кормила, гуляла с ним, укладывала спать и очень много читала, что обоим доставляло удовольствие.
Леонид Соболев
Ольге Ивановне ещё раз повезло. К ней в камеру подсадили новую соседку – бодрую, очень уверенную в себе даму. Она сразу начала учить О.И., как нужно «с ними» разговаривать. И привела пример, как её муж, тоже арестованный, в ответ на вопрос об известных ему людях, возможно причастных к заговору, назвал несколько малознакомых людей, среди которых был и морячок по фамилии Соболев. Возмущению О.И. не было предела. Дама, однако, была совершенно уверена в своей правоте: «Всё равно пришлось бы кого-нибудь назвать. А Соболев молоденький, без семьи...» Естественно, что на следующем же допросе О.И. сообщила об этом признании – и была освобождена, Леонид Соболев – тоже. Евгений Владимирович был вызван, наконец, на допрос, после чего отпущен без предъявления обвинения.
В декабре 1921 года у Севы родился братик, наречённый Александром. Мальчик был красивый и здоровый, но внезапно заболел и 10 января скончался от заражения крови. Это печальное событие в семье никогда не обсуждалось – рассказывать о своих переживаниях ни Евгений Владимирович, ни О.И. не любили, и Сева скоро обо всём забыл, тем более, что 16 июня 1923 года у него снова появился младший брат. Нарекли мальчика Игорем, но поскольку он родился ровно в 12 часов дня, мама ласково называла его Светиком. Потом так стали его называть родственники и знакомые – в результате это детское прозвище осталось с ним на всю жизнь.
Светика отдали на попечение Манечки, так как Сева стал уже очень взрослым и самостоятельным. Он начал заниматься немецким языком с преподавательницей и тогда выяснилось, что у «идеального ребёнка» тоже есть недостаток. Преподавательница жаловалась О.И.: «Севино упрямство доводит меня до белого каленья!» Это было интересно – Сева всё время пытался увидеть её колени и убедиться, что она говорит правду и колени действительно белые.
На жизнь семьи Михальцевых неожиданно повлияло назначение Ф.Э.Дзержинского Наркомом путей сообщения. Поскольку Дзержинский не считал себя компетентным в этой чрезвычайно важной для народного хозяйства отрасли, он собрал себе команду крупных специалистов – Технический Комитет НКПС. Евгений Владимирович сначала был назначен членом Строительной Секции Технического Комитета, а в 1923 году после защиты докторской диссертации стал Генеральным Докладчиком Постоянного Совещания при Наркомпути по надзору и оценке работ железнодорожного, водного и местного транспорта, то есть фактически Генеральным докладчиком Дзержинского, что требовало еженедельного присутствия Евгения Владимировича в Москве.
Помощь Дзержинского, который высоко ценил своего Генерального докладчика, понадобилась довольно скоро. Ольгу Ивановну очень беспокоила судьба матери, которая эмигрировала из Евпатории с армией Деникина сначала в Турцию, а потом в Грецию. Эмигрантская жизнь нелегка, но Александра Николаевна, окончив в молодости Варшавскую консерваторию, «владела ремеслом» и в Греции стала аккомпаниатором известного учителя танцев, что требовало профессионализма и выносливости. Занятия шли без перерыва 10-12 часов. Учитель после каждого урока успевал только сменить рубашку и туфли, а Александра Николаевна – подержать руки в тазике с горячей водой. Хотя оплачивался такой ударный труд хорошо, но она очень уставала, тосковала по России, по родным и в письмах просилась домой. Это было почти невозможно, но как всегда пришёл на помощь Евгений Владимирович, и в 1924 году по разрешению Дзержинского Александра Николаевна через Германию вернулась в Ленинград и поселилась на Шпалерной. Стала давать уроки музыки и готовить на вновь обретённую семью. Готовила она прекрасно, но утверждала, что у всех членов семьи, несомненно, расширение желудка – иначе она не может объяснить их непомерный аппетит. Начала заниматься музыкой с Севой, но скоро, обнаружив, что ему не передались по наследству выдающиеся музыкальные способности, занятия прекратила. Отпущенный на свободу, Сева в отсутствии бабушки с удовольствием подходил к роялю, играл несложные пьесы или подбирал услышанные мелодии. К неожиданно возникшей бабушке относился весьма критически и позже признавался, что когда он слышит слово «мещанство», то всегда вспоминает Александру Николаевну.
Встречи «Голубого круга» продолжались. Несмотря на увлечённость всех его членов искусством, в группе свободных, красивых, молодых людей невозможно было избежать влюблённостей. Варвара Мясникова в своих воспоминаниях описывает, каким она впервые увидела «Голубой круг»: «И вот я иду на Шпалерную улицу, вхожу в невзрачный подъезд, звоню в квартиру №3 и попадаю... Что это? Большая светлая комната, мягкий свет, серо-голубые обои, рояль, тахта. Около тахты – торшер с большим абажуром, шкура белого медведя на полу... Какой-то особенный уют и необычный мир, от которого мы отвыкли за эти жестокие и холодные годы. Встретила меня высокая женщина в голубом хитоне с бриллиантом на тоненькой цепочке на шее. Греческий узел светлых волос, серые большие глаза. Удивительно всё в ней гармонировало с этой необычной комнатой... Ольга Иоанновна Михальцева – так звали хозяйку этого необычного для того времени уюта...»
Таким же, наверное, увидел «Голубой круг» и Леонид Соболев. Привёл его туда 30 сентября 1920 года Лёнечка Рубец, желая отвлечь приятеля от грустных мыслей. В это время Леонид Соболев находился в состоянии глубокой депрессии, вызванной смертью старшего брата – блестящего морского офицера, который с детства был его кумиром и образцом для подражания. Постепенно Леонид стал самым активным членом «круга» и также постепенно влюбился в его хозяйку. В неё были слегка влюблены все мужчины, но для Леонида это была не игра и не ритуальное поклонение красивой женщине.
Весь 1921 год – это стихи Леонида. Каждый день стихотворение, иногда два. Каждый день письмо. И отчаянные записи в дневнике. А в 1922 году О.И. тоже, наконец, увлеклась Леонидом – ведь ей было всего лишь 26 лет – и сразу рассказала об этом Евгению Владимировичу. Долго скрывать от окружающих роман было невозможно. Никто и не удивился – тогда было модно жить втроём. Поскольку в Ленинграде Леониду жить было негде, уходя в увольнение, он останавливался на Шпалерной. О.И. считала такое положение дел нормальным, а такие отношения – высокими отношениями культурных интеллигентных людей. Леонид в то время не думал ни о чём – был поглощён ошеломляющей, невозможной, безумной любовью. А вот что чувствовал, о чём думал Евгений Владимирович мы не знаем.
Игорь Михальцев, Светик
В 1924 году был оформлен развод. Все об этом знали – кроме детей, хотя в это трудно поверить. Светик вообще был ещё слишком маленький, а Сева твёрдо знал, что в квартире живут папа, мама, Сева, Светик, бабушка, Манечка и Леонид. И сбить его какими-либо провокационными вопросами было невозможно. Трудно сказать, в каком возрасте он узнал об истинном положении дел, но, по его словам, отнесся он к этой информации спокойно, только отца стал ещё больше уважать (если такое было вообще возможно).
Отношения у Севы с Леонидом были всегда очень хорошие. Леонид сам любил играть с Севой и Светиком. Он рисовал им ребусы, смешные истории в картинках, которые сейчас бы назвали комиксами, играл в настольные игры. Любимой была забытая сейчас игра «Морской бой», в которой по расчерченному полю двигались крошечные модели разных типов кораблей, соответственно обладавшие разной «игровой мощностью». Иногда игры кончались типичной мальчишеской потасовкой, но травмы были очень редким событием.
Когда Сева стал старше, он уже не относился к Леониду как к взрослому, скорее как к старшему приятелю. К Леониду заходили его товарищи по морской службе, часто бывал поэт и писатель Сергей Колбасьев, с которым Леонид учился вместе в Морском корпусе. Колбасьев был фанатиком джаза и с удовольствием помогал Севе собирать коротковолновый приёмник, который ловил программы, круглосуточно передававшие джазовую музыку. Сева полюбил не только слушать эти передачи, но и с удовольствием расслаблялся, играя что-нибудь в джазовых ритмах на рояле, если рядом не было слушателей, критически относившихся к его «сочинениям».
Продолжение следует
