Вот еще письма, которые дают нам возможность любоваться прелестями психологии лагерника, еще не потерявшего надежду на избавление, еще не профессионального зека, с незадушенной душой и с непропавшей волей к жизни.
Дорогая Лидуха! 24/XI прибыл, наконец, на место. Нахожусь в г. Канске, Красноярского края, в Канском ОЛП (отдельный Лагпункт) Краслага. Почтовый и телеграфный адрес: г. Канск, Красноярского края, почтовый ящик № 235/8 – заключенному – мне. Очень прошу тебя сейчас же выслать мне подробнейшее письмо о себе, о Марике, о родных, обо всех делах и твоей жизни. Все, абсолютно все меня интересует, и ты должна обо всем написать мне. Обо мне ты знаешь из моих писем и из рассказов товарищей, освободившихся и бывших у тебя. Кто был? Обещали многие, - кто из них исполнил обещание? Я послал тебе первое письмо из Петропавловска – 12/IX – из тюрьмы, после того, как мне объявили о решении Особ. Совещания. Попало ли это письмо к тебе?[1] Второе письмо, вместе с моей жалобой на имя Прокурора Союза, я отправил тебе с п/х «Анадырь» с одним человеком, обещавщим лично передать тебе. Получила ли ты?** это больше всего интересует меня сейчас. Если не получила, буду стараться отправить тебе второй экземпляр. Если же получила, то напиши мне подроно, что ты уже сделала, кому и когда передала мою жалобу, с кем говорила, наняла ли адвоката, есть ли какие-нибудь надежды на пересмотр?
Я еще сам никуда ничего не посылал, т.к. помешали этапы и хочу знать, что Вы, родные, делаете и можете сделать для меня. Теперь, конечно, все зависит от вашей настойчивости. Нужно писать и обращаться ко всем, кто только может вмешаться и изменить неправильное решение Особ. Совещания. На мои заявления я вряд ли получу ответ, а на ваши – вы получите обязательно. Когда я буду иметь твое письмо, я сумею ориентироваться и начну тоже писать свои заявления и жалобы. Здесь разрешаюи посылать письма только 1 раз в 3 месяца, получать же могу без ограничения. Поэтому прошу тебя, моя женушка, пиши, чем чаще и подробнее, тем лучше. Каждое письмо твое доставит мне единственную и большую радость. Вышли мне все свои и Марика фотографии, хочу вас видеть и смотреть на вас. Обо мне не беспокойся. Здоровье мое, правда, не ахти-какое, но держусь бодро и крепко. Начал работать. С 1/I-41 г. лагерь начинает стр-во большого Гидролизного завода в Канске. Я взят на учет и закреплен за строительством – с 1/I, очевидно, буду использован по специальности. Пока-же работаю в произв.-технич.части лагеря – пом.бухгалтера. Необычно, после 3-х лет сидки, было сесть за стол, но ничего – привыкаю вновь.
Н е знаю, буду ли я отправлен в Норильск, куда имел назначение. Думаю, что останусь здесь, во-1-х из-за здоровья, во-2-х – вдруг закрепят на работе в Канском лагере. пока что я здесь буду, наверное, до весны. Плохо совсем с табаком – курить нечего, да и питания не хватает. Прошу тебя, моя Лика, вышли мне посылку. Главное – табак, сахар и жиры. Говорят, что из Москвы нельзя посылать – не принимают, но может быть удастся? Посылки, что ты выслала на Камчатку я не получил – уехал. Подай заявление на почтамт, чтобы тебе вернули их обратно, пусть запросят по телеграфу, а то пропадут. Из вещей мне нужно только: 2 пары теплого и 2 пары простого белья, 3 пары носков простых и 2 пары теплых. Больше ничего пока что из вещей не нужно. Я одет хорошо. Петя, перед отъездом дал мне полушубок, ватный костюм, резиновые сапоги, пару белья, был я у него дома (с конвоиром), видел Виктора Бужко, Финогенова. Николай Иванович обещал мне быть в декабре м-це у А.И. Микояна и говорить обо мне. Емельянов тоже должен быть в Москве. Обратись к нему за помощью. Дорогая Лидуха, я написал с дороги , 7/XI, письмо родным. Я категорически просил установить с тобой нормальные родственные отношения, поругал их за все. Ты не держи обиды на них, - все вы болеете за меня, всем тяжело, надо друг другу помогать.
Сберкнижку я сдал 28/Х в Петропавловскую горсберкассу, получил квитанцию, как только тамполучат твое письменное заявление о переводе вклада в Москву, это будет сразу же сделано получила ли ты его уже? Денег пока что мне не нужно, купить нечего, об этом я напишу потом.
Сейчас я тороплюсь отправить тебе это письмо. Извини, что коротко и сухо. Милая моя, родная женушка! Мой дорогой сынка! Все мои мысли и чувства только и только с вами. Всегда и постоянно.
Жду от тебя, моя Лидуха, письма подробнейшего, фотографии и посылку (да, еще нужны мне валенки) с табаком и вкусными, сытными вещами, которых я не пробовал 3 года.
Целую вас крепкр, крепко.
10/XII-40 г.
Ваш муж и отец
Сема.
Привет всем, всем родным. Особый – маме Александре Даниловне.
Проси всех писать мне. Привет моим родным. Еще раз целую крепко.
Твой Сема.
У этого письма, как и у первого, мощная витальность – как теперь бы сказали. Человек борется, это видно и это заслуживает восхищения. Он опять на так мудр, чтобы понимать, что у него нет никаких шансов. Ему, видите ли «помешали этапы». Он еще не созрел «после трех лет сидки», чтобы горестно махнуть на себя рукой – «бесполезно» просить, «бесполезно» унижаться, все, в сущности «бесполезно». Это – не его надежда умирает последней. Нет, последним умирает сам человек. А покуда я жив, буду лететь в пропасть с верой, что воспарю, не разобьюсь, не подохну. Но уже появляется чисто зековский скепсис: «я вряд ли получу ответ», уже чуть-чуть проглянул темный тюремный опыт: очень осторожно спрашивает о «товарищах», не уверен… И был прав: насколько я знаю – никто к маме не пришел. Люди боялись. А чего? НКВД? Берии? Иосифа Виссарионовича?..
Нет, прежде всего боялись друг друга. Боялись ОБЩЕНИЯ. Конечно, не все. Вот упомянутый «Петя» - это, знамо имя, Петя Склянский – от мамы не раз потом я слышал это сочетание, - кажется, один-единственный подал сигнал – то ли позвонил, то ли все же тайно встретился с мамой… Но домой к нам никто ни ногой, и это понятно: кому хотелось еще раз загреметь, вдруг донесут, вдруг усмотрят в таком визите «организацию»?!.
И еще. Отец знает, чувствует нелады между женой и сестрами – Пашей и Розой, а так же со своей престарелой больной матерью. «Я категорически просил установить с тобой нормальные родственные отношения» - как бы не так! Мы увидим еще, как конфликт будет расти, этот снежный ком, затем покатится со своего нагромождения и придавит всех участников… Отец чуток к этой опасности и недаром называет бабушку мою – Александру Даниловну – «мамой» - находясь в отдалении, он знает, откуда ветер дует и стремится загасить огонек вражды, - тонкий психологический ход: «вторая мама», теща то есть, должна клюнуть на эту деликатно проявленную «родноту», ей деваться некуда будет, она перестанет поносить моих сестер и маму… Ах, если бы оно так и вышло!..
Канск, 12/XII – 1940 г.
Здравствуй, моя любимая женушка! Вот уже и 4-й год пошел… Сколько, сколько пережито! Да что еще впереди? Нужно ли мне говорить тебе о моей полной навиновности? Ведь ты , моя дорогая, знаешь меня и мою жизнь. Ты знаешь, как безоговорочно всегда я был предан партии, Советской власти, как больше всех на свете я уважал и любил нашего Сталина. Ты знаешь, как я презирал, ненавидел любое, малейшее отклонение от линии партии, от указаний вождя, как я болезненно воспринимал всякое нарушение государственной дисциплины, коммунистической этики, морали. Все то, что касалось жизни нашего Советского народа, социалистического строительства, нашего государства и той небольшой работы, которую я выполнял, где бы я ни находился – все это было больше чем личным моим делом. Честно я могу сказать, что был непартийным большевиком и дороже всего была для меня мечта о вступлении в партию.*
Помнишь, моя Лидука, что я писал тебе в больницу, когда родился наш Марик? Вместе с тобой я хотел воспитать его хорошим, настоящим коммунистом, ленинцем-сталинцем, обладающим всеми качествами нового Человека. Хотел ли я, и мог ли я хотеть другой какой-то жизни? Конечно, нет. И больше, чем ктобы то ни было, ты знаешь обэтом. Все то, что случилось со мною: арест, обвинения, заключение в лагерь «За участие в антисоветской право-троцкистской организации», - настолько дико, бессмысленно, что просто и не знаю, что говорить, как говорить, кому говорить?
До последнего момента, на протяжении почти 3-х лет следствия, я держался стойко, был уверен, что разберутся, все выяснится, буду освобожден, реабилитирован. С гордостью могу сказать, что я – один из тех единиц, что пройдя все ужасные «методы» и проч., остались честными людьми, не лгали, не клеветали ни на себя, ни на других. Моя совесть чиста и перед людьми, и перед советским Государством, и перед тобой, и перед моим сыном, - я не лгал, я говорил только правду, нашу правду, меня били, калечили за нее, не верили, или, вернее, прикидывались неверящими. Я стоял на своем твердо, уверенно, ибо единственная правда – это правда о моей невиновности. В конце 39 года, наконец, было проведено нечто более похожее на настоящее следствие. И с первых же шагов все обвинения, ложные показания о моем «вредительстве» и др. гадости, полетели тормашками, оказались опровергнутыми, разбитыми. Тогда создали «экспертизу»: пьяница и бездельник Моисеев, пропойца и хулиган Кондратьев, карьерист Тигранян, трусливый и шкурный Потеряхин, - безграмотные, никчемные людишки! Как нравятся тебе эти «эксперты» - «высоко-квалифицированные специалисты»? Ну и галиматья же получилась у них, такое собрание всяческих небылиц, сплетен, вымыслов, грубейшего вранья, что просто диву даешься, - наверное, все они пьяные были, когда сочиняли и подписывали свой акт!
Была создана новая комиссия: Павлов – Пред. Облплана, Решетников – зам. Нач. план. отдела и инж. Горлин – с Судоремзавода. Вызывали меня на заседание комиссии, я дал объяснения, приложили документы, опровергли предыдущую «экспертизу», записали, что не находят в моей работе «каких-либо эдементов вредительской или иной преступной деятельности». Значит, все хорошо! Так нет же. Посылают на Особое Совещание и я получаю по совершенно дикой, неправдоподобной формулировке, - 8 лет лагерей.
Так сделали меня «участником» право-троцкистской организации, о которой я не имел никакого понятия… Это ведь жуткий, нелепый парадокс: я и «антисоветская правотроцкистская организация»… Мыслимо ли это? Это ведь такое чудовищное издевательство, надругательство над честным советским человеком, что я просто и не знаю, что же теперь делать? К кому обращаться, кому жаловаться? Все мои заявления попадают, конечно, не к прямым адресатам, а в аппарат, где их не читают и кладут под сукно. Еще до получения решения Особого Совещания я из тюрьмы послал заявления и жалобы:
А. И. Микояну –отправлено из Петропавловс. тюрьмы № 2
За № 1195-388 от 25/IV-1940 г.
В ЦК ВКП(б) – на имя И.В. Сталина – за № 1195-421 от 7/V,
За № 1195-479 от 23/V и за № 521 от 4/VI-40 г.
Прокурору СССР - № 590от 26/VI, № 666 от 10VII и
№ 726 от 20/VII-40 г.
НКВД СССР – Л.Берия - № 1195 – 309 от 15/IV,
№ 770 от 25/VII и № 840 от 8/VIII-40 г.
Военному Прокурору 11 ОКА (в Хабаровск) № 1195-311
От 15/IV и № 552 от 16/VI-40 г.
Военному прокурору 101 горно-стрелковой Дивизии Колосову (в Петропавловске на Камчатке) - № 1195-240 от 1/IV, № 1195-310 от 15/IV, № 624 от 6/VII, № 707 от 18/ VII, № 774 от 26/ VII, № 813 от 22/ VIII, № 785 от 29/ VII -40 г.
В Камчатский Обком ВКП(б) - № 886 от 12/VIII и № 880 от 6/IX
Камчатскому облпрокурору - № 873 от 3/IX и № 894 от 11/IX-40 г.
Беда в том, что большинство этих заявлений было написано и попало на место уже после 23 /VII, т.е. после решения Особго Совещания.
Ответов я не получал. Только Колосов сообщил мне, что жалоба от 18/VII послана им в Москву в Особое Совещание, а врио Облпрокурора Левшин прислал в октябре м-це сообщение, что «решение тройки» я могу обжаловать в Камчатскую Облпрокуратуру в порядке надзора.
10/IX мне объявили решение Особого Совещания, а 17/IX первели в лагерь. Там я пробыл до 28/X/ условия были плохие: походные палатки, теснота, без света; с 7-ми утра до 6-ти вечера на работу: добывали камен, песок, разгружал несколько дней грузы в порту (там увидел впервые Петю). Все свободное время (а его было очень мало) посвящал составлению жалобы. Так отправить ее и не пришлось. 28/Х взяли на этап. Переписку начисто я закончил уже на пароходе и отправил эту жалобу тебе. Лидука, сразу же подтверди мне получение ее и напиши, кому и когда ты ее передала, что тебе сказали, с кем ты говорила. Писала ли ты и обращалась ли вообще, к кому- либо за это время и что из этого получалось? Какова судьба моего заявления А.И.Микояну от июля 1938 года? Заявление это и жалобу используйте как материал для обращений ваших, твоих и сестер, в различные инстанции. Лидуха, ты же знаешь обстановку и условия, какие были на Камчатке, - опиши их, расскажи обо мне, о моей жизни, работе, взаимоотношениях с людьми (Рябов, Кроткевич, Митенев, Коноваленко, Крутиков, Кириллов), с которымименя сейчас обвиняют в связи…
Очевидно, тебе или сестрам нужно съездить в Харьков и Киев. Справки надо получить, поднять архивы Петинского и Городского районов комсомола, Харьковской Губкомиссии по чистке партии, конфликтной комиссии при Губкоме КП(б)У и в УКК КП(б)У. в 1921 г. или в начале 1922 г., я прошел чистку в парт.ячейке Ин-та Нар. хозяйства без всяких замечаний, - было бы полезно эту справку достать. Нужно найти товарищей – б. харьковских комсомольцев того периода, - 1920-1922 г., - чтобы они подтвердили, что я никогда не был в оппозиции… Я помню фамилии: Шохин Андрей, Игнат Леонтьев, Сазонов, Беспрозванный, Бурмистров, Черняк, Привис Семен, - Лева и Роза должны помнить и знать еще и других комсомольцев. Достань в архиве библиотеки им. Ленина, или в другом месте, газету «Коммунист» орган ЦК КП(б)У, в которой имеется передовица моя, посвященная вопросу единства в комсомоле против «рабочей оппозиции». Я не помню ее названия, помню хорошо, что в средине текста имеются лозунги о единстве комсомола, против оппозиции. Узнай точно дату III Всеукраинского съезда комсомола. Эта передовица была незадолго до съезда. Может, удастся из архивов газеты достать подлинный автограф этой моей статьи, - было бы очень хорошо. Ты знаешь, что моей кличкой в комсомоле был – Кирсанов Семен. Надо, чтоб товарищи засвидетельствовали, что Кирсанов Семен и Шлиндман Семен – одно и то же лицо.
Подозрение о моем участии в «рабочей оппозиции» в 1920-22 гг., которое следствие не проверило, а доверилось ложным показаниям об этом Кроткевича и Певзнера, по-моему, явилось основной причиной моего осуждения. Надо во что бы то ни стало опровергнуть эту чепуху. Кроткевич говорил про мою, якобы, принадлежность к оппозиции он узнал от Реске или Авербаха из Мооск. Конторы АКО, когда мы были в командировке в Москве, а тем, в свою очередь, об этом сделали устное заявление какие-то два неизвестных члена партии. Я уверен, что это выдумка Кроткевича. Во всяком случае, надо найти Реске и Авербаха, выяснить этот вопрос, если они подтвердят, что такие «два члена партии» действительно у них были, то установить, что это за люди, откуда стала «известна» им эта ложь, почему они оклеветали меня и т.д., т.е. докопаться до истины. Лучше всего поручить это адвокату. Нужно подтвердить справками и документами, что когда я родился и вплоть до 1915 или 1916 года, мой отец был приказчиком-служащим, что с 1920 до апреля 1923 .г он служил, торговал до 1926 г. на рынке, потом опять стал трудящимся; справку о том, когда он был лишен избирательных прав и когда восстановлен, что я жил самостоятельно от него, с 1920 года служил все время и от него не зависел. Нужно достать, если можно, отзывы знающих меня по тт. по работе и по жизни. Обратись к Самуилу Аншельсу, Саше Краковскому, Наума Дардину (всем им привет от меня, - как они живут?), - пусть они помогут в этом. Хорошо, если Паша получит подтверждение о помощи, которую оказывал папа в 1919 г., во время деникинщины, подпольной большевистской организации.*
Надо найти стенограмму моего выступления на чистке партии в НКСнабе СССР, в августе-сентябре 1933 г., поповоду Лугового. Ты помнишь этот случай, когда я первым выступил с разоблачением его как двурушника и обманщика партии, как мое выступление было поставлено в пример всей парторганизации НКСнаба пред-лем Комиссии по чистке Васильевым. Надо достать в Ленинском Райкоме или в МГК ВКП(б) мое письмо от июня-июля 1934 г. по поводу доклада члена коллегии НКСнаба СССР Шатхана на открытом партсобрании «О международном положении СССР», где он допустил грубые извращения, против которых я выступил, не поддержанный собранием. Мое письмо, адресованное в «Правду», разбиралось в МГК, у Зав. Отделом Культуры и Пропаганды Ленинизма Рарнер, а в райкоме вызывали меня на заседание Парткома Наркомснаба и объявили, что я был полностью прав и что вынесены соответствующие решения. Эти случаи должны ведь характеризовать мое политическое лицо.*
Правда, со всем этим не хотят считаться, заявляют, что я «маскировался», - как тебе это нравится? Но ведь должны же, чорт возьми, разобраться и установить действительную мою невиновность. Не может же так остаться!
Все сейчас будет зависеть от вас – тебя и родных – Паши, Левы, Розы. Нужно писать и писать, добиваться личных свиданий с руководителями партии и Правительства, с Прокурором Союза, с А.И. Микояном, Л.Берия. надо рассказать им, что получилось со мной, какому жуткому надругательству я подвергаюсь вот уже 4-ый год, оклеветанный мерзавцами. Просите, чтобы вмешались, лично разобрались в моем деле. Наймите адвокатов, хороших, энергичных и умных адвокатов - одного, двух, трех – сколько нужно – они должны добиться пересмотра моего дела и освобождения меня. Дорогая Лидуна? Я думаю, что ты не пожалеешь средств для меня, я выйду, вернусь к тебе, к моей семье, что еще нам нужно? Нужно потратить деньги на необходимые поездки, получение справки.ю оплату адвокатов и проч. Моя милая, любимая женушка! Вся надежда на тебя и сестер. Кто еще поможет мне сейчас? Я прошу и тебя и их не ссориться друг с другом, бросить все обиды, и действовать вместе, общими усилиями и общим советом. Слушай советов папы, пойди вместе с ним к адвокату. В некоторых случаях то, что не сможете сделать вы – ты и сестры – сможет старик-отец (скажи ему об этом и передай, что таково мое мнение).я очнь огорчен вашими плохими взаимоотношениями, улучшились ли они после моих писем от 7/XI? Я думаю, что да. На всякий случай даю тебе их адрес: Шмидтовский проезд, 12, корпус 6, квартира 138. Не ожидай, в крайнем случае, пока придут к тебе, пойди сама, отбрось обиды, - сейчас им не место. Вы должны простить друг другу, если любите меня и хотите конца нашему несчастью. Извини, моя Ликонька, за требования, предъявляемые мною к тебе, не посчитай их для себя обидными! Я все понимаю, благодарен тебе за все, что ты сделала для меня и перенеслп за меня – я все знаю, но ведь ты понимаешь мое положение. Единственная надежда на вас, а вы не встречаетесь даже и не разговариваете друг с другом! Помимо того, что это недопустимо вообще среди родных, это вдвое нехорошо сейчас, когда мне нужна ваша дружба, взаимная помощь и доверие.
Тебя, моя Лика, я вовсе не виню ни в чем, только я, сам перенесший много, могу понять, что пришлось перенести тебе. Я уважаю, ценю и люблю тебя больше, чем когда бы то ни было, и я мечтаю день и ночь о том времени, когда я зайду в наш дом, к тебе, моей любимой женушке, обниму тебя крепко, крепко, буду целовать и ласкать тебя, мою милую, дорогую! Как хорошо нам будет тогда с нашим Мариком, нашим сыном, моим мальчиком. Я его совсем ведь не знаю, какой он сейчас, большой уж парень – говорит, бегает, балуется, поет, читает? Как здоровье, рост, как он развивается? Как ты, моя девочка, здорова ли, все ли хорошо у тебя? Как легкие, сердце, не болеешь ли? Главная моя просьба – береги себя и сына, не отказывай себе в необходимом. Напиши все подробности о себе, о сыне, о маме, о родных, обо всем, обо всех за это время… И обязательно фотографии, чем больше, сколько только есть, и старые и новые, - они будут мне великой радостью. Не сразу присылай их все, а в каждом письме по 2-3-4 карточки. Пиши чаще, не реже раза в 10 дней, не дожидайся моих писем, которые будут конечно, реже. Нам разрешается посылать одно письмо в три месяца, а получать - без ограничения. Может будет удаваться посылать еще как-нибудь, как вот это письмо, но и это случается не часто. Получила ли ты свой вклад? 26/Х-40 г. я сдал в Горсберкассу № 611 твою сберкнижку под квитанцию № 254898, серия В, для ожидания твоего письменного заявления. Время уже достаточное, чтобы ты получила свой вклад. Почему ты получила только 2/3 пая из РЖСКТ? Что нужно, чтобы получить остальное? Я добиваюсь, чтобы выслать тебе облигации на 4995 руб., они в Хабаровске. Как только получишь письмо, сразу телеграфируф мне о здоровье и получении моего письма с жалобой от 27/Х. Получила ли ты письма, что посылал тебе на этих днях, в том же порядке, что и это? Это письмо с 12/IХ - пятое по счету – буду нумеровать в дальнейшем, и ты делай это же. Ликин! Вышли мне, пожалуйста, посылку: махорки побольше, табаку, папирос, сахар, конфет, жиров, - ну, ты сама знаешь, что нужно. Да не все, кажется, можно достать сейчас? Хороши разные брикетированные продукты: супы, каши и проч. Мне нужно сейчас подкрепиться малость, хоть короткий срок. Теперь о деньгах. Остаток моих денег – 680 рубл. – остался на Камчатке, его не скоро переведут сюда. Но, все равно, будут выдавать по 20-25 р. в месяц.
Вот адрес, по которому можешь послать деньги, а их передадут мне. Не знаю, верно ли это, но попробовать первый раз надо. Адрес: г. Канск, Красноярского края, до востребования, Егоровой Анастасии Алексеевне. В телеграмме мне сообщи: «Деньги выслала». Вышли 250 рубл., если не пропадут, то можно будет в следующий раз еще перевести. Деньги нужны, особенно в первое время. Ну, Лидука, моя женка, кончаю это письмо, жду с огромным нетерпением твоих писем, карточек, хочу посмотреть на тебя, на сына. Я работаю бухгалтером в производственно-технической части с января, возможно, перейду на плановую работу (если не погонят на общие). Работы очень много, не меньше 13-14 часов в сутки, а бывает и больше. Обо мне не беспокойся. Хочу жить и жить обязательно. Хочу быть с тобой, с сыном, в своей семье. Надеюсь, что это будет, рано или поздно, но будет.
Мой адрес: г. Канск, Красноярского края, почтовый ящик № 235/8.
Целую тебя и сынку крепко, крепко, обнимаю и желаю здоровья и благополучия
Ваш Сема.
Привет всем родным.
Писать больше сейчас не могу.
15/XII-40 г.
Это письмо – замечательный, по-своему, документ. Как видим, Отец писал его три дня (ночами, естественно). Это – вопль. Нервы начали сдавать. Несомненно, письмо написано в два адреса. Маме и палачам. У Пушкина был свой «ценсор», у нашего автора несколько иной проверяющий. Прежде всего его глазам надо было представить клятву верности – само слово «клятва» в те времена было очень популярным, ибо тоталитаризм всегда держался и держится там, где люди «повязаны» друг с другом, где все общество по горизонтали, вертикали и любой диагонали (как его не кромсай) едино в своем клятвенном сжатии с ИДЕЕЙ. И чем отштампованней будут слова, заверяющие верность, тем более ты будешь походить на винтик системы, тем меньше на тебя будут обращать внимание. Будь как все – это значило «Верь, как все», «Поклянись, как все».
Даже находясь в лагере, то есть живя жизнью раба, жизнью собаки, - все равно: ври, как все! Лижи задницу советской власти, как все!..
Конечно, можно было этого и не делать. Но тогда – оставь надежду, зек!.. Смирись со своей судьбой. Молчи. Затаись. Терпи и не проси ничего у своего палача. Выживешь – хорошо. А подохнешь – что ж, зато человеком, не рабом, ушел в иной мир.
Но до этой нехитрой позиции надо было еще дойти. Зек, угрюмо простившийся с надеждой, вовсе не сдавшийся судьбе, а выживающий, опершись только лишь на свой дух, на свое достоинство – этот зек для Отца, отсидевшего в общей сложности в сталинских душегубках 18 лет, еще впереди. А пока… Пока он клянется в верности Сталину, а это значит одно: «проверяющий» не будет считать его троцкистом, вдруг, может быть и усомнится в своей политической фантазии на счет «врага народа»?..
Иллюзии?.. А вы посидите ТАМ вместо моего Отца!.. Поборитесь-ка сами за свою жизнь!.. Посмотрим, что у вас выйдет и вообще – выйдете ли вы?!.
Конечно, кролик (зайчик) выглядит смешно перед Удавом (Волком). Ну, так смейтесь.
А Отцу надо было выиграть битву за свою жизнь, а битва – это и отступления, и компромиссы… Да, демагогия, да, вранье, но ведь сразу же по окончании клятвенных заверений в верности товарищу Сталину идут такие из сердца выплеснутые слова: «просто и не знаю, что говорить, как говорить, кому говорить». Значит, рабское уже уступало трезвости, зек шел к своей мудрости, спотыкаясь, в бреду, но не теряя сознания.
В письме мелькают фамилии. В том числе тех, кто оболгал Отца. Я не знаю, что за человек был этот Кроткевич и вовек не узнаю. Вполне возможно, что и он пал жертвой от чьего-то доноса. Но ведь и спасибо сегодня хочется кое-кому сказать. Кто эти люди – Павлов, Решетников, инженер Горлин?.. Ведь не настучали же!.. Ведь не согласились с другими «экспертами»!.. А некто анастасия Егорова – кто она, что я могу знать о женщине, вольной жительнице Канска, которая согласилась передать деньги заключенному?.. Ничего?..
Нет, знаю и через десятки лет пытаюсь ей поклониться: дурак-Сталин и дурак-Берия не понимали, что человеческое все равно сильнее бесчеловечного, хоть всю страну, весь народ посади в яму, а найдется какая-нибудь Анастасия Егорова, и поможет человеку, и выживет он, и страна, и народ.
