Надо делать то, что страшно, чтобы чувствовать себя живым. Иначе закостенеешь в своих границах.
Давно было ясно, что работать надо. С защитой диплома гаррота на моей шее затянулась, но мотивации это не дало.
Нет, не глупый, всё довольно просто: важно не столько найти призвание (это скорее приятный бонус в довесок), сколько делать хоть что-то, пока силы есть.
Вопрос не в деньгах даже.
Везёт тем, кто смог придумать свои цели ещё в юности. Я бы и сам так сделал, но знаю, что всё быстро надоест. И ухватиться не за что.
Рано утром, закусывая чай печенюшкой, я смотрел на своего соседа. Он гладил белую рубаху перед тем, как отправиться в офис. Я смотрел на него и думал: кто-то из нас точно квинтэссенция праха, и ни один мудрец на самом деле не знает, кто именно.
Либо это я мёртвый духом — беззаботный, рассеянный, дымлю на заднем, любуюсь видами; либо он — сосредоточенный на дороге, рубле и непостижимой для меня цели.
Мне хотелось думать, что я ошибся и отстал, что миру нужны рулевые, но я не мог быть уверен в этом до конца.
Мы ехали по одному маршруту.
То была не только моя неуверенность.То сам мир, что веками бился в попытках понять, так и не рискнул даже предположить, есть ли среди нас лишние.
И всё же пришло время выбирать — либо Виллабаджо, либо Виллариба.
Тут самое сложное.
Выбор всегда был для меня проблемой, особенно если он касается моего светлого будущего.
Я умею всё (или хотя бы многое), мне открыты все пути, я волен идти по любому, но какой в этом толк, если разницы в них нет. Выбирая, человек тем самым лишает себя возможности выбора.
Плыть по течению ещё хуже. Мне никогда не нравилось эта фраза. Каждый творит себе судьбу сам, и не пользоваться этой возможностью было бы великой глупостью.
Если человек встанет ровно, обстоятельства медленно начнут толкать в спину, тогда рано или поздно сработает инстинкт самосохранения — он выставит ногу вперёд.
Я держался до последнего.
После двадцати лет я остановился на обрыве перед огромной пропастью ответственности, а обстоятельства всё толкали.
То, что позволило совершить мне антигравитацонный наклон, было смертельно неизвестным, мрачным. Оно приветливо глядело из бурлящей воды заострёнными голышами, с которыми я так не хотел встречаться.
Шаг — и всё, дальше нет ничего, совсем ничего.
Сначала я узнал, что пропасть существует на самом деле, не я её придумал: почти все мои ровесники доживали до двадцати, и дальше идти не могли и не хотели.
Потом я понял, что смерть — ещё не конец. Листочек укрывается до весны под сугробами и встречает апрельское солнышко вместе со всеми.
Вокруг столько взрослых людей, и ведь живут как-то, не жалуются, ходят, работают, чувствуют, несмотря ни на что.
Тогда и я стал морально готовиться к падению: жили раньше, проживём и дальше. Можно расслабиться и встречать бездну.
И тут мои планы стали распадаться на кусочки: первая стажировка, первая работа, первое задание. Живой мост построился передо мной.
Поэтому когда ответственность в очередной раз напомнила о себе мощным толчком в спину, я не упал, а неловко выставил ногу на его тело…
Но это совсем не то, чего я ожидал. Где моя неизвестность, где мой мрак, где смерть духа? Не было ничего.
Обычная жизнь, совсем обычно продолжается.
Перед пропастью я стоял
так долго, что привык.
Я уже готовился оказаться на дне расщелины, но зачем-то наколдовал себе 5/2, и сейчас приходится меняться.
Хотелось же вечного детства. Отпускать его больно.
Но, парадокс, в нелабильности старость: меняться могут только дети, и вечный ребёнок со страхом перед ответственностью уже не ребёнок по определению — он ведь вечный, неизменный, как чудо света.
С этими словами я делаю ещё один шажок.
За ними будут ещё — деваться некуда.
Может быть, это и есть падение, и я уже лечу на дно.
Василий Исаков
