1 февраля, пятница. День удается, если только что-то напишешь. Это получается, когда нет «дыр» — не приходится вспоминать вчерашнее — в Дневнике. Утром все же сделал две небольшие главки для «семейного» романа, потом полтора часа занимался со штангой, крутил «велосипед», делал растяжки. К пяти часам приехало телевидение — они снимают какой-то фильм о Радио. Переставили в моей комнате мебель, а потом посадили меня в кресло, и я с упоением почти два часа рассказывал о своей молодости, о счастье работать и о счастье жить, когда впереди много времени и не надо все время думать: не завтра ли?
Кадр из фильма "Жидкое небо"
Вечером пришел помочь мне убраться и что-то сготовить поесть Игорь и принес упаковку помидоров и старый фильм Славы Цуккермана «Жидкое небо». Об этом когда-то знаменитом фильме и о судьбе Славы я слышал раньше. Зачем, собственно, уехал, кому это было нужно? Это Америка с ее клубами, наркотиками и одиночеством в начале 90-х. Много замечательных решений, которые, как я понимаю, были позже растащены коллегами. Инопланетяне наблюдают за нами, потихонечку кое-кого убивая. Фильм, судя по всему, низкобюджетный, но очень выразительный. Еще страшнее жизнь у них, нежели у нас. Что-то у нас еще держится.
Я почти перестал смотреть телевидение.
2 февраля, суббота. Утром, после вчерашнего взлета настроения, почувствовал себя больным. Когда ложился спать, заметил, что нос заложен. Ночью много и долго кашлял, в груди что-то булькает, как бы не было снова бронхита. Я уже знаю лучший на такие случаи рецепт, прописанный средневековыми врачами, — надо лечь в постель. Вот так, почти до шести вечера лежал, вставал только поесть, даже поспал. Одновременно с этой маятой перечитывал «Дон Жуана» Байрона, просматривал книжку моего ученика Дениса Дроздова «Большая Ордынка». Какая свобода у Байрона и сколько у него взяли его современники. Другими словами: как по легкости использования современного материала близок к Байрону Пушкин. Денис очень крепко вгрызся в материал. Не знаю, насколько все это самостоятельно, в краеведении все вторично, но глава о Доме писателей в Лаврушинском у парня получилась. Подробности замечательные, например, с чьей легкой руки Мандельштам уехал куда-то в Дом творчества, что ли… Денис — книгу он дарил мне еще в марте 2012 года, а все было недосуг внимательно ее посмотреть — написал и трогательно-возвышенную дарственную надпись: «Сергею Николаевичу Есину — человеку, научившему меня писать. От автора». Громогласно, как праздничный салют. Сначала все же еще об одной работе за день, когда я переминался из угла в угол, а потом все же о салюте. Его сегодня давали в Волгограде — 70 лет со дня окончания Сталинградской битвы. Боже мой, я этот день, с ликованием и объявлением по радио, помню!
Итак, вчера днем и сегодня отмечал закладками фрагменты Дневника за 2006 год с рецензиями на работы абитуриентов. Книжка про этюды, которую я должен был закончить уже давно, не двигалась в основном потому, что кто-то с кафедры свой кусок — «я, мои ученики и нужно ли писать студентам и абитуриентам этюд при вступлении» — еще не написал. В должниках у меня до сих пор ходит Рейн. Только что объективно сложилась концепция. Одних коротеньких высказываний наших высокоталантливых преподавателей мало. Я долго думал и совсем недавно решил, что недаром я так долго мучился, вставляя каждую рецензию на абитуриента себе в Дневник. Как и прошлая моя кафедральная книга о литературном мастерстве, и эта в большей своей части будет состоять из моих собственных наработок. Так вот, и вчера, и сегодня выбирал из текста фрагменты и отмечал их закладками и карандашом. Потом возьму компьютерный текст у Козлова, и уже потом Игорь — он как-то приловчился делать небольшую секретарскую работу — мне сделает общую выборку. Здесь же у меня есть и все, что касается тем этюдов. Планы готовы, за работу, товарищ!
Теперь несколько обещанных слов о салюте. Накануне годовщины окончания Сталинградской битвы местные власти приняли решение, что в определенные дни — дней, так или иначе связанных с войной и национальными событиями, власти насчитали шесть — Волгоград в прессе и в печати, а также по телевидению и быту может снова называться Сталинградом! По этому поводу наши либералы озверели. Но жизнь, как известно, вся изобилует парными случаями. Привожу, но отнюдь не для того, чтобы поддержать сталинградцев. Утром же, лениво перебирая книги на полке рядом с диваном — это можно делать и лежа, я наткнулся на также давно подаренный мне московским писателем, участником ВОВ и, кажется, генералом Станиславом Грибановым большой том «Крест Цветаевых». Это Марина Цветаева, Эфроны, Анастасия Цветаева, вся семья. Генерал кое с кем из семьи дружил. Но здесь же и много вкладок с фотографиями людей, каким-то образом повлиявших на судьбы. Я с удовольствием все это разглядывал, потому что фотографии редкие. Сергей Есенин, Фаина Раневская с Софьей Парнок, молодой Д. Мережковский, К. Бальмонт, З. Гиппиус, совсем молодой Сергей Эфрон. Здесь же фотография сидящих рядком на каком-то ампирном диванчике еще сравнительно молодых Сталина и Черчилля. Под этой фотографией подпись: «Большим счастьем для России было то, что в годы тяжелых испытаний ее возглавлял гений и непоколебимый полководец И. В. Сталин. Уинстон Черчилль». На следующей странице вклейки есть и портрет Сталина со звездами генералиссимуса и опять подпись: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора. Но ветер истории безжалостно развеет ее! И. Сталин». Чтобы быть полным, замечу, во вкладках книги есть и редчайшая фотография совсем молодого Адольфа Шикльгрубера.
3 февраля, воскресенье. Спал плохо, все время преследовали мысли о смерти. Понимаю, что психоз, что и после меня ничего не изменится, но хочется закончить все с Дневниками и написать кое-что еще. Ощущение, что не полностью реализовался. Все это следствие одинокой и тоскливой жизни, которая кому-то покажется феерической и насыщенной: и поездки, и чтение, и работа, и театры. Но после смерти Вали, оказывается, ничего уже не радует. Нет пространства для эха. Какая тоска по отзывчивой и своей душе! Валя мне постоянно снится, и тогда я испытываю чувство бытового, земного блаженства. Вчера в ванне у меня с руки спало одно из двух обручальных колец, которые я ношу. Это именно ее кольцо. Иногда, когда нахожусь в своей комнате, я слышу, как на кухне что-то падает или шуршит. Валя любила вставать раньше меня и, когда я просыпался, уже говорила: а я запаслась водой. Это означало, что она через фильтр нацедила в чайник воды для чая.
Жерар Депардье
Утром прочел статью Саши Офицерова в «Правде». Статья о Депардье и саранском интересном житье, где французскому актеру предлагали место министра культуры. Во дают местные ребята! Саша написал очень талантливо и язвительно. Сашу я помню еще с его юности, с начала перестройки, когда он приезжал к нам с Валей на дачу, а я давал ему для его рязанского радио сохранившиеся у меня редчайшие магнитные пленки. Пленки, естественно, пропали, а вот Саша невероятно вырос. Вот начало его статьи.
Хлестаков из Парижа
Вот что значит мастер! Умеет, дьявол, разыграть комедию, этот Жерар, с позволения сказать, Депардье! Так и слышится: дескать, пора, пора браться за «Ревизора». В общем, встречай, Вольдемар! Мчусь к тебе в Россию с легкостью, как говорится, необыкновенной! ЧТО БЫЛО ПОТОМ, мы по телевизору, конечно, видели: обнялись Путин с Депардье, похлопали один другого по плечу. Как, мол, брат Жора, все скрипят твои подмостки? Как, мол, брат Вольдемар, все цветет твоя демократия? Такая вот любезная получилась форма политической «взятки»: один поет гимны путинскому режиму, которые тут же по стране и миру транслируются услужливыми СМИ, другой срочно прикрывает «певца» российским паспортом от лютых французских налогов. И от возможной тюрьмы тоже. Недавно на парижских дорогах, будучи «под градусом», актер здорово накуролесил, и посему его с нетерпением ждут в тамошнем суде. А он новый паспорт в карман и на тебе — уже в Мордовии в качестве гражданина, соотечественника и, если хотите, славного парня. Хотя у нас русские по душе и крови, что во времена СССР родились где-нибудь в Баку или Риге, за паспортом российским по десятку, а то и больше лет стоят к чиновникам в поклоне. А тут съел огурец — и готов молодец.
К этому портрету нашего нового гражданина и я мог бы кое-что добавить из недавно слышанного по радио. Как-то наш новый товарищ помочился в салоне летящего высоко над землей пассажирского лайнера. Ничего, терпи товарищ, — звезда!
К пяти часам я, как и обещал, поехал на презентацию в «Библио-
Глобусе» новой книги Максима Лаврентьева. Как всегда, презентация состоялась в подвале, народу было довольно много, в основном институтские. В том числе был и Сергей Шулаков, который в прошлом году закончил Лит. Мой тезис во время выступления был один — Максим принадлежит к тем поэтам, которые при новом часто содержании традиционалисты в форме. Я процитировал кусочек из Байрона.
«Давно мы с Аристотелем, друзья: / Сей vademecum каждому годится. / Его поэтов дружная семья / Влюбленно чтит, им хор глупцов гордится. / Прозаик любит белый стих, но я/ За рифму; дело мастера боится! / А у меня запас всегда готов/ Сравнений, и цитат, и острых слов». Ключевое слово в этой цитате — рифма. Что касается мысли, то с этим у Лаврентьева было все в порядке со дня поступления в Институт. Рифма, соседствующая с содержанием, в современной молодой поэзии это редкий зверь.
Говорил я недолго, потому что опаздывал в оперу Б. Покровского. Но здесь мне надо было только перебежать площадь. Спектакли по воскресеньям начинаются в шесть. Шел, как на праздник, потому что Александр Чайковский написал оперу по мотивам романа «Альтист Данилов» моего товарища Володи Орлова. Спектакль прошел с большим успехом. Музыка современная, яркая, хотя несколько усредненная аранжировка. Хорошее оформление спектакля, которое сделал мой товарищ Виктор Вольский. Я каждый раз удивляюсь: крошечная сцена, малые возможности, но всегда новое и остроумное решение. Сегодня оркестр, дьявольски подсвеченный, сидит на сцене. Здесь же некие открывающиеся одно за другим окна, в которых появляются персонажи. Великолепно поют и актеры, и хор. В этом театре еще сохранился принцип Покровского — сегодня ты в хоре, завтра — солист. Однако есть и некое но. Понадеявшись на себя, Чайковский не привлек к работе над либретто опытного сценариста. Я сидел, отчетливо помня перипетии романа, но уверен, кое-кто недоумевал. Кое-что и не надо было бы переносить на сцену — заботу о каком-то оркестранте Рабиновиче, которому не дают визу, весь этот мелкий, уже устаревший и немодный советский быт. В этой связи уже по-другому, боюсь не так, как у Орлова, прочитывается и «Девятый слой», и «полукровка» Данилов, и реплика одного из оркестрантов, правда, сочувственно принятая залом, — «мы здесь все евреи».
Режиссер спектакля — я вижу уже не первую его постановку — просто виртуоз. Прекрасная пластика и много очень интересных разводок. Среди прочего, и занятная мизансцена, когда главный демон смотрит на часы, надетые у него на правую руку. Зал загоготал. Спектакль был до некоторой степени особенный — в качестве одного из героев выходил на сцену и играл знаменитый альтист Юрий Башмет.
В антракте видел Владимира Васильева, опять поговорили о том, что носить зимой и летом. Проблема оказалась у нас общая: Васильев, как и я, носит валенки дома, даже летом, когда бывает на даче. У меня летом на даче тоже валенки всегда наготове. Я в детстве и юности набегался по журналистским заданиям, а Васильев наплясался.
И последнее, что мне хотелось бы запомнить о сегодняшнем дне. Это поразительный отпор, который дал писатель и сценарист Аркадий Инин знаменитой телеведущей «Эхо Москвы» Ксении Лариной. Где-то уже собираясь на презентацию в «Библио-Глобус», а может быть, чуть раньше, я включил радио и застал конец передачи, самый конец спора. Наверное, до этого Аркадий и Ксения говорили о сегодняшнем дне, но уже в самом конце эфира Ксения стала уверять, что еще хуже народ жил при советской власти. И здесь разгорелся бой, где Инин не уступил ни единой пяди. Начиналось все у них с разговора о Венесуэле. Позиция Лариной очевидна. Аркадий ей отвечал так.
А. ИНИН: «Уго Чавес — очень симпатичный, мне нравится. Я вообще люблю людей убежденных, понимаешь? Вот смотри, если уже всерьез. Ну, наверное, для всерьез у нас же и времени, наверное, уже нету. Но почему я еще за время советской власти? Потому что я абсолютно убежден, что при советской власти, при равенстве в нищете, которое так все поливают, я считаю, что это как раз один из способов, чтобы 90 а, может быть, 95 процентов населения было счастливо».
И дальше Аркадий с этой своей точки зрения не сдвинулся, как уважаемая Ксения вокруг него ни вертелась. Мы были счастливы!
