1 июня, суббота. Весь день занимался только тем, что сидел над Дневником и копался на участке — косил траву, полол в теплице. Во время этих занятий лениво слушал любимое радио. Особых новостей и событий не было. Говорили об участнице группы Алехиной, которая в лагере объявила голодовку, и об отъезде за границу бывшего ректора Российской экономической школы. Сергей Гуриев отказался возвращаться в Россию в «обозримом будущем». Он заявил The New York Times, что не вернется из-за границы, пока не будет уверен, что не столкнется с уголовным преследованием. Уехал бывший ректор на подготовленное место. Теперь будет преподавать в Институте политических исследований в Париже. Во Франции уже несколько лет живет жена Гуриева — экономист Екатерина Журавская. Все знающая Юля Латынина считает, что таких денег, какие он зарабатывал в России, ему во Франции и не снилось. На его отъезд, возможно, повлиял вызов на допросы по делу ЮКОСа, следователи провели обыски в доме и в офисе. Я жду, того и гляди откроется что-то похожее на дело «Кировлес». Это особенность нашего российского протеста, стоит только копнуть под оппозиционера…
Так вот шли да шли эти не очень свежие известия. Я как раз что-то копал на участке, окна в доме были открыты, и меня буквально оглушила сенсационная новость: арестовали мэра Махачкалы Саида Амирова. Вроде бы, по мнению следствия, Амиров причастен к убийству следователя. Опять привожу мнение Латыниной, которая сказала, что Амиров — самый влиятельный после Кадырова человек на Северном Кавказе.
2 июня, воскресенье. Выехали, чтобы не попасть в автомобильные пробки, рано. Весна пролетела, а я ее и не заметил. Это самое любимое у меня время года, потом день начнет уменьшаться, а значит, скоро зима. Вошел в квартиру, когда по «Эхо» говорила Зоя Богуславская. Она рассказывала о Парижском книжном салоне, когда Вознесенскому стало плохо. Тогда, в зале Министерства культуры, во время приема — сейчас себя за это виню — раздраженно подумал: зачем больного человека притащили за тридевять земель. Но у этой истории есть продолжение. Зоя говорила, что в день отъезда, когда к Вознесенскому была вызвана «скорая помощь», а наша делегация — я жил в другом отеле вместе с Граниным, и именно тогда забыли заехать за мной — проходила мимо. Господа писатели, затарившиеся французским багажом, торопились в Москву. И лишь Дмитрий Быков подхватил на руки Вознесенского, у которого был сложный Паркинсон, и он мог в любую минуту запнуться и упасть. Быков и донес до автомобиля «скорой», и уложил на каталку.
Вот с такой неожиданной стороны иногда открываются люди. Я опять вспомнил о своей пьесе, о трех подругах… Кстати, если вспомнить тот же день, то как все сначала жалели ныне забытого, а тогда либерального кумира. Пригов забыл зимнюю куртку в отеле и все предлагали в Москве свою помощь. А уже непосредственно в Москве все тихо исчезли, и, спасая от мороза, либерального кумира довез до дома именно я.
Вечером приходил Игорь и принес мне еще три переписанные им главы. Завтра надо начинать читать дипломные работы — через две недели начинаются заочники, их защиты, мне надо прочесть не менее тридцати работ прозы. Видимо, будут две комиссии: одну поведет А. М. Турков, другую — я. Турков задал такую высокую планку в оценках, что хочешь не хочешь придется ее поддерживать. Значит, все надо внимательно читать.
3 июня, понедельник. Весь день почти до глубокой ночи читаю дипломные работы заочников, прозу. Во время зарядки слушаю радио. Рассказывают, как брали мэра Махачкалы, у которого дом, вырубленный чуть ли не в скале. Брали, когда практически все махачкалинцы были на футбольном матче. Люди в масках, военный вертолет. Естественно, бывший мэр Саид Амиров отказывается от всех обвинений и уверяет, что это «политический заказ». Все, как всегда.
Максим Кантор
Честно говоря, надоело мне вписывать в Дневник рецензии на дипломы студентов. Буду делать выписки, если что-нибудь понравится. Пока из большого интервью Максима Кантора, которого я уже в своих Дневниках цитировал. Паша Косов, который знает мой вкус, который в Интернете свой, переслал мне это интервью. Кантор говорит о фашизме, о демократии, о нашей власти, о прошлом и о сегодняшнем дне. Не знаю, был ли у него отец немец или еврей, но, судя по текстам, бабка была русская. Вот несколько слов о демократии.
«... Мне все время в течение последних двух лет кажется, что у нас люди выясняют не истину, а партийность. Причем касается ли это картин, книг, публицистики или философских сочинений — никому не интересен предмет обсуждения. К сожалению, общество у нас сейчас переживает момент нездорового, дурного раскола. Причем этот раскол проходит не по смысловой оси, обсуждается не существенная сторона общественной жизни, а только партийное деление. Какие споры о демократии могут идти в обществе, в котором образование снизилось в десять раз?
Всеобщие выборы будут проходить по какому цензу, если одни люди вообще не оканчивают школ, а другие получают образование в Женеве? Какая может быть между ними гражданская общность? Коль скоро образовался такой классовый разрыв, то об идее демократии в принципе можно забыть! Мы сейчас должны думать о том, как дать людям образование, каким образом ликвидировать разрыв между бедными и богатыми — а уже потом задаваться якобы судьбоносными вопросами о демократии. С крыши дом не строят, дом строят с фундамента. Если говорить о демократии, то надо начинать с заботы о населении и помнить, что у этого населения есть своя история, которой оно гордится. Уважайте его память. Это нетрудно».
Кантор в своем интервью говорит о многом, но вот очень личный кусок. Личный кусок очень честного человека со своим духовным миром.
«Понимаете, я был андеграундным художником. Это смешное слово не означает буквально, что я жил в подвале и что за мной охотились с собаками, но это значит, что меня не выставляли и не принимали в Союз художников, а мне, молодому и амбициозному, этого хотелось. И вдруг приехали западные галереи, мои картины попали в разные музеи мира, мне стали платить деньги. Это было сродни наркотическому опьянению. И в какой-то момент у меня в мозгу выстроилась весьма логичная, как мне казалось, цепочка: вот я критикую Сталина и получаю большие деньги — это же правильно? Чего ж в этом дурного? Вот я еще больше покритиковал Сталина и Россию — но ведь за дело же? А те, кто за Сталина, не получают денег — и это тоже правильно, они же все вертухаи и должны быть наказаны! И я очень долго пребывал в иллюзии, что, ругая свою страну за ее неказистое прошлое и получая за это деньги, совершаю скорее нравственный поступок. Мне это самому очень нравилось, но в какой-то момент у меня глаза стали заплывать жиром...
Это было еще до бомбежки Белграда. Уже в 1993 году, когда я пошел на площадь перед Моссоветом, где на балконе плясал Гайдар, призывая идти под танки, мне вдруг стало стыдно там стоять. Люди кричали: «Фашизм не пройдет!» — а я думал: «Ну какой фашизм?» Мне это показалось передержкой — я-то тогда уже довольно много читал про фашизм... И вдруг я увидел, что моя критика сталинизма — а я сталинизм критиковал, критикую и буду критиковать совершенно искренне — выгодна силам, которые используют эту критику совсем не для того, чтобы нести равенство, братство, счастье, образование и медицину, а для обогащения и нового витка крепостничества. В этот момент наступило отрезвление, и я понял, что критика прошлого становится всего лишь оправданием настоящего».
