11 июня, среда. Утром измерил сахар — 5,9, терпимо, а ведь перед сном почти не утерпел и наелся — плов и копченая колбаса, и тогда было 13. Может быть, старая мельница еще работает, скрипит. Правда, стали уставать глаза, не сорвать бы их, как в прошлом году. Утром надо ехать на дачу, поэтому сразу же, лежа, принялся читать очередную работу «Настя» — «отрывки из романа», опять ученица С. П., Мария Назарова.
В определенной степени я Толкачеву завидую: среди большого количества работ много по-настоящему крепкой и разнообразной литературы. Здесь — начинал не без критического раздражения — главы, прочерчивающие тяжелую, земную, скорее дикую в своей основе, но человеческую жизнь. Что-то в духе Петра Проскурина и Анатолия Иванова. Много родового, где главное — еда и продолжение рода, дикого, пьяного. Социальное, историческое идет фоном, но и оно отчетливо читается. Все время над темным пластом деревенской ли, с пьянством и разбоем, городской ли, с воровством и взяточничеством, жизни некоей тенью возникает и недосягаемая жизнь духа. В центре повествования эта самая Настя, прописанная от молодых времен, дикая, с основным желанием что-то съесть, с преследующим ее родовым голодом, до грузной и злобной, во всем утверждающей себя старухи. Эдакая крестьянская Васса Железнова. В принципе, если не следить за мелочами, здорово! Прекрасно, мощно, по-своему, ново.
Днем, часов в двенадцать, выехали на дачу. Приехала сестра С. П. Оля из Калининграда. Компания большая, но завтра мне придется вернуться, Толя Жуган берет меня с собою на спектакль «Добрый человек из Сезуана». Сам я и не соберусь, да и не по деньгам. По дороге на дачу уже все вместе заехали в «Ашан» — продукты и новый телевизор. Старый, плазменный, на даче сгорел или что-то в нем случилось. Новый так дешево стоит — тоже плазма, большой, плоский, но всего 8 тысяч, — что не знаю, стоит ли старый чинить. Я остался читать в машине, а спутники пошли за покупками, но тут я обнаружил, что перепутал и взял с собою уже прочитанные дипломные работы. К счастью, уходя из дома, вынул «Литературную газету», ею и занялся.
Номер не очень интересный, много про Крым. Последнее время газета все чаще и чаще обслуживает не просто патриотическое направление, но и озвучивает многие правительственные акценты. Это я читаю редко, но в «Литературке» всегда нахожу что-нибудь интересное. Скорее всего, это зависит от авторов. Всегда читаю Льва Пирогова, который пишет о литературе, и Александра Кондрашова, умеющего талантливо разворошить осиное гнездо телевизионщиков. Один, первый, анализируя книгу модного писателя Крусанова, вдруг очень точно говорит о русском, то есть нашем направлении в литературе. Вот и цитаты:
«Особенности русской литературы. Жизнь.
“Разница между постмодернизмом и нашей литературой в основе проста. Мы полагаем, что главное в литературе — жизнь. Чем «жизненнее», тем лучше. А «жизненность» обеспечивается искренним чувством. У них во главе угла — интеллектуальный акт, литературный прием. Хорошее использование хорошего приема пробуждает в постмодернисте такие чувства, что никакая искренность не нужна. Да и нет ее в литературе, ибо — «что есть искренность?», как сказал художник Николай Ге”.
Особенности русской литературы. Прием.
“В нашей литературе, наоборот, это считается неприличным. Взгляд на мир с точки зрения «как все устроено» или «как это работает» мы считаем незрелым, школярским и даже — смешно сказать — ограниченным. Принятие жизни во всей ее полноте, со всеми ее «несправедливостями» и «свинцовыми мерзостями» (которые только кажутся таковыми самонадеянному человеку, думающему, что ухватил бога за бороду), и принципиальное неприятие человечьих «мерзостей» (списываемых нашими оппонентами на «многообразие мира») — такова наша позиция”.
Особенность русской литературы. Талант у автора.
“Собственно, постмодернизм тем выгоден — можно скрывать ограниченность таланта и неглубину души. Скрывать и заменять «другой глубиной»”».
Кондрашов? — я всегда еще помню, что он талантливый романист — скрупулезно и точно рассматривает большой выброс телевидения на темы Александра Куприна, то есть то, что я смотрел в Гатчине, и то, что я отчасти видел уже в Москве — «Яму». Здесь о смысловых подтасовках в фильмах, но есть еще и про один культовый фильм, сценарист которого сразу же перебрался в Мюнхен.
«Сериал вызвал взрыв интереса к этой когда-то опасной древней профессии. Это, конечно, не гимн проституции, как в “Интердевочке”, толкнувшей многие тысячи комсомолок на панель, на все же некое оправдание жриц любви и их ремесла».
В газете также известия из Союза на Комсомольском. Большой «шефский» дом с колонами, когда-то входивший в комплекс Хамовнических казарм, уходит в ремонт. Дом, построенный Баженовым, а ныне числящийся за Союзом писателей России, практически больше уже не писательский. Знаменитый «Дом на Комсомольском». Так как он принадлежит Минкульту, то министры и их советчики уже решили, что после ремонта там будет ПЕН-центр и гроздь московских образовавшихся за последнее время союзов. Прощай аренда и та воля, с которой Союз под управлением Ганичева так вольно на протяжении многих лет обращался с общей собственностью. Слава Богу, что никого не посадили, а, наверное, можно было бы.
Обо всем этом накануне в Институте я говорил с Ларисой Георгиевной Барановой-Гонченко. Мы все понимаем, что это конец Союза, который почти никому, кроме руководителей, в Москве не нужен, но как-то писательскую провинцию этот Союз поддерживал. В провинции это еще что-то значило. Сейчас Союз переводят в помещение на Берсеневской набережной, когда-то именно там он и располагался, а после ремонта, может быть, ему дадут несколько комнат на третьем этаже.
Лариса Георгиевна, как и я, давно предполагала, что все это так, как намечено министром, и закончится. Слишком уж вольно жили, слишком сладко сдавали. Ганичева, по словам Барановой-Гонченко, об этом предупреждали, говорила и сама Л. Г., и вроде бы говорил С. Ю. Куняев. В Союзе давно надо было менять власть — чуть ли не 25 лет вращаются эти старые истертые жернова.
— Ну, и что сейчас предпринимает В. Н. Ганичев?
— Как всегда, пишет письма Зюганову.
Сколько ударов сразу — и по сплоченной и дружной команде, так удачно устроившейся на Поварской, и по бригаде, затаившейся на Комсомольском проспекте.
Доехали до Обнинска довольно быстро. Занимался огородом, дышал, потом Ольга сготовила прекрасную капустную с рыбой запеканку и чудную ботвинью. В ботвинью надо, оказывается, огурец тереть, сметану разбавлять кефиром, свекольную ботву варить со щавелем и класть чуть-чуть горчицы.
12 июня, четверг. Около восьми выехал из Обнинска, меня беспокоят забытые дипломы, надо читать. Доехал с ветерком за полтора часа, ночью спал плохо, надо еще чуть вздремнуть перед театром. Слушал, конечно, радио: в Ираке идет гражданская война, это все тот же спор между суннитами и шиитами. Из сравнительно спокойного региона Ирак превратился в гражданский ад. Правительство объявило мобилизацию, противник грозится взять Багдад. Еще вчера показывали по ТВ толпы беженцев. Толпы беженцев с Украины — дети, женщины — почти такие же, только здесь люди роднее. Славянск и его окраины бомбят из тяжелых орудий, дома без окон, дымящиеся жилища, — все очень похоже на Сталинград, как его показывали в кино. Правительство Луганской республики (по телевидению и радио всегда произносят еще и «самопровозглашенной») обратилось к правительству России с просьбой ввести войска для защиты населения. Были произнесены слова «гуманитарная катастрофа».
Заправил машину — почти две тысячи рублей, бензин уже больше 35 рублей за литр. По дороге обратно — поеду, видимо, завтра утром — надо будет еще заправить газовый баллон, газ на даче закончился.
В Москве сразу стал читать дипломную работу Ольги Зуйковой. Это опять студентка Толкачева, сразу же заголовок показался мне банальным. Но все поменялось, когда я вчитался. Зуйкова — девушка-инвалид, видимо, детства и пишет о себе и своей болезни, своей борьбе и миропонимании. Все наши молодые студенты пишут о том, что знают, так почему же не имеет права на то же и Зуйкова? Она пишет о папе и маме, о школе, о подругах, о мечте стать любимой, о мучительных уроках физкультуры, о, все-таки о своем, парне, о расставании с ним, о бабушке и дедушке, об отчаянии и об обретении жизни. Вершина счастья — это сама жизнь. Все эти эпизоды выполнены в виде маленьких рассказов, которые перемежаются и рифмуются с выдуманной, сказочной историей некоей счастливой и ожидающей счастья прекрасной и легконогой девушкой. Есть эпизоды и предельно откровенные и жестокие, все написано с ощущением бесстрашия и предельной искренности. Есть небанальные высказывания о Боге и религии, о доброте. Наверное, поставим пять. Привожу:
«Родители решили отдать меня в частную гимназию с более сильной программой. Какая разительная перемена с интернатом. Учительницы добрые и ласковые, дети приветливо расспрашивали меня о моих хобби. Один мальчик подарил наклейку, которую ему самому вручили за проведенную зарядку. Я таяла, словно мороженое, оставленное под лучами южного солнца. Потом я узнала, что директор, старая еврейка с проницательным взглядом из-под тяжелых век, всегда перед приходом нового ученика беседовала с учителями и ребятами и уговаривала их проявить максимум внимания и заботы к новичку, чтобы он захотел здесь остаться. Надо сказать, ее метод работал, почти все, после такого теплого приема, не хотели возвращаться в свои прежние школы. Я много думала об этом, неприятно осознавать, что люди добры к тебе по обязанности. Но, с другой стороны — так чудесно окунуться в мир тепла и света, которого был всегда лишен. До сих пор я не знаю, были ли улыбки, обращенные ко мне, искренними или это только маска…»
Другой сюжет. О подлинности веры.
«Ко всему прочему, тренерша отличалась религиозностью, граничащей с фанатизмом. Часто отчитывала меня за отсутствие нательного креста. Однажды сказала с упреком: “Ты не веришь, ты доверяешь”. Я не ответила ей, хотя подумала, что доверие требует частички души, когда человек доверяет, он вручает свою жизнь, а за веру не обязательно нести такую ответственность, можно просто верить и все…»
Как несчастья заставляют иногда думать.
«Первый раз о самоубийстве я задумалась классе в третьем, вдруг возникла мысль, как хорошо было бы не существовать, моя смерть сделала бы всех счастливыми. Видимо, начинался переходный возраст…»
Мать и дочь. О подлинности отношений и любви.
«Зоя (так героиня называет свою мать. — С. Е.) решила родить другого ребенка. Когда забеременела, родители сильно обрадовались. Они долго готовились к этому, многое делали для здоровья. Как только мама узнала о своем положении, она сразу же предупредила: “Если со мной что-нибудь случится, виновата будешь ты! Не смей меня доводить, а то отправишься в инвалидный дом!”»…
Ходил вечером в театр, на час заглядывал Игорь со своими проблемами получения паспорта, а так, с перерывами, читал работу Анны Митрофановой с опять неудачным заголовком — «О важном». В жизни, конечно, все важно. Игорь, получив уже право на жительство, жалуется на нашу миграционную службу. Она постоянно меняет правила и законы. Если раньше для получения гражданства нужен был сравнительно небольшой, но постоянный счет в банке, у Игоря в банке лежало 180 тысяч — резерв на жизнь, то теперь требуется и справка с работы. Это при том, что мы все время призываем возвращаться наших соотечественников. Игорь этнически — абсолютно русский. Я понимаю, чем вызваны любые изменения, но каждый раз это еще и новое окно для беззакония и взяточничества. Я уже не говорю об огромных очередях в отделениях ФМС, о вопросниках и анкетах. Здесь мы мифотворцы и молодцы!
Собственно, и приехал я, чтобы побывать на самом востребованном в этом сезоне спектакле «Добрый человек из Сезуана» в Театре Пушкина. С Институтом это рядом, «мерседес» Анатолия — он, в порядке театрального обмена, пригласил — поставили во дворе. В конце спектакля я объяснил Анатолию, когда уже после первого действия он стал маяться, что отличает обычного зрителя, пришедшего на модный спектакль, от настоящего театрала. Театрал все будет смотреть до конца, он знает, что в театре может случиться самое необыкновенное, театрал знает, что пропустить «внезапное» нельзя. Два потрясающих номера во втором действии — последний монолог Шен Те, которую играет Александра Урсуляк, и большой музыкальный номер. Урсуляк потрясающа, я думаю, что она по отдаче энергии и по впечатлению, которое производит на публику, играет не хуже Алисы Коонен.
Сам спектакль, несмотря на поразительную растянутость, тоже очень хорош, много тонких и новых приемов, хорошо разведен, но неимоверно растянут, политическая и социальная коллизия — нет добра без насилия — уже давно ясна, а текст все идет и идет. Вдобавок многие актеры еще плохо говорят, а Александр Матросов, играющий Водоноса, в свои речи привносит какую-то речевую характерность. Я, как обычно, внимательно следил за драматургией.
Не один современный спектакль последней поры не обходится без какого-нибудь музыкального коллектива прямо на сцене. Я впервые это увидел в театре у А. Бородина, а потом пошло и пошло. Здесь тоже есть «ансамбль солистов “Чистая музыка”», который прекрасно работает, играя оригинальную музыку Пауля Дессау. И музыка, и музыканты — высший класс. Ставил все это приглашенный Юрий Бутусов, при всех издержках, замечательно.
