19 августа 1991 года — 9 декабря 1991 года

19.VIII.91

В субботу позвонил Толя Васильев и сказал, что он на телевидении и уже работает над видеокассетой по «Взрослой дочери» для «Видеофильма». Просит приехать. Перед дачей приехал, милиционер не выпустил Толю, он устроил истерику: «В этой долбанной стране…» и т. д. Говорили через барьер, как на свидании в тюрьме. Договариваемся: в понедельник в 10.00 на «Видеофильме» в Сокольниках. 19 августа, в понедельник, встаю в своем обычном настроении. Собираюсь. Звонит Катя Граббе, вбегает Нина: «Включай радио, в стране переворот». Включаю. Да. Заявление ГКЧП и другие документы. Первое ощущение  — все, жизнь кончена, планы закрыты, останется дотянуть дни. Нет сил даже пассивно участвовать в новой истории. Фу!.. Еду на «Видеофильм». Приезжает Толя, Игорь Попов. Обнимаемся. Толя вспоминает, что когда он делал на TV «Дочь» перед очередной неприятностью умер Брежнев. Проводили совещание с техниками. Изредка сбиваясь на обсуждение ситуации. Восстанавливаются (не сразу!) рефлексы  — не говорить о политике в чужом месте. Разъезжаемся. Я с Игорем едем в центр. Мне нужно к Никулину по поводу «Саксофона». Проезжаем мимо ЦК. Тихо. Приближаемся к площади Дзержинского. Как и следовало ожидать — затор. Жуткая крутиловка вокруг памятника. Поперек движения прорезает поток «Волга» с кагэбэшниками в форме. На Горького не пускают. Поворачиваем, спускаемся к набережной и едем вокруг Кремля. Еще раньше, подъезжая к гостинице «Россия», видим транспарант: «Конгресс соотечественников». Потом от «России» спускается на красной девятке Марк Дейч. Едет сзади. Поднимаю руку — он тоже. Вот, думаю и говорю Игорю, реальный кандидат на арест. Поворачиваем на набережную, едем вдоль кремлевской стены. Вдоль нее (может быть, с молебна) гуськом тянутся соотечественники  — старички в хороших серых костюмах. Во попали! Навстречу автобус с интуристами. Обмениваемся пожиманием плеч и круглыми глазами с красивой девушкой ориентального вида. Поворачиваем на бульвар в сторону Никитских ворот. Игорь сходит у ВААП, куда я приехал. Прощаемся до вечера. Иду в ВААП. По роковому стечению обстоятельств у меня в сумке письмо от Союза кинематографистов о синем паспорте, который мне нужен для поездки на кинофестиваль «КРОК» в Киев. Встречаю В. А. Иванова. Обсуждаем. Говорит, что кто-то сказал, что Би-би-си объявило об инфаркте Горбачева. Беру паспорт. Дают под письмо. Иду на Пушкинскую в переходы. Там уже кучки читают обращение Ельцина. Милиция наблюдает, чуть-чуть, и вяло просит не скопляться. Голоса — за. Порядок, хватит этих демократов. Но народ читает листовки. Женщина в очках: «Все к Белому дому в полчетвертого». Мысль: «Какой Белый дом! Все уже оцеплено. Это не просто борьба с митингами». Покупаю последнюю левую прессу. Четкое ощущение, что — последнюю. «Куранты», «Столица», «Коммерсантъ», «Частная жизнь». Удивляюсь на наших «бизнесменов», продают почти по номиналу. «Столица» — 1 р. 20 к. (20 к. — президентский налог). Можно было бы по 5 р. — с выкриками — «последняя!» (Кстати, назавтра, действительно, это все закрывают). Еще когда подходил к магазину «Армения», начался сильный дождь. А пошел я с наивным намерением зайти к Никулину. Но дождь. На витрине «Moscow news» — обращение Ельцина на бланке «MN» — молодцы! Народ толпится, обсуждает. Чуть потише и сдержаннее, чем раньше, но говорит. Еду домой перекусить. По TV пресс-конференция ГКЧП. Жуть! Основное впечатление от лиц: «До чего нехороши». В общем-то дрожащие, неуверенные в себе, ничтожные лица. В этом какая-то надежда, но и страх. Страха больше. Уже вечером говорим с Толей, что эти типы стабильны. Чем ничтожней и среднее, тем стабильней. Толя приводит пример — Голубовский сидел в театре вечно. Вытаскиваю из шкафа и настраиваю магнитофон. И начинаю писать видеодневник. На вечер настраиваю автоматическую запись. Внутреннее состояние остается тем же — все, впереди долгая брежневская (в лучшем случае!) резина. В народ не верю, вернее, верю — в анекдот: «Чаво, чаво — а ничаво!» В себя не верю тем более. Слишком я все знаю, как это бывает. Слишком умею жить при зажиме. Слишком глубоки рефлексы двоежизни. И сил нет. Фу, какая глупая история!.. Записав «Новости» (бывшее ТСН), еду в театр. У Толи точно такое же настроение, как у меня. Молодые ребята — азартны и верят. Мы — нет. Смотрим программу «Время». Фу! Потом показывают пресс-конференцию. Я занимаюсь «Крокодилами», уже который раз выковыриваю из них стиляг. Время от времени встаю смотреть пресс-конференцию. «Он, Янаев, уже говорил, что Горбачев его друг». Когда он сказал, что Горбачев достоин уважения, раздался один робкий хлопок. И тут же стих. Я рассказывал, что в 1973 г. Янаев произвел на меня впечатление урки. А затылком думаю — теперь надо бы осторожней высказываться, Витя, как раньше, как раньше… Еле вытаскиваем Толю из театра. Развожу всех по домам. Ночью записываю «Свободу». Странно — не глушат! Нина ходила к Белому дому.

 

20.VIII.91

Встаю полседьмого. К восьми еду на ТО-4 к Мише. По дороге останавливаюсь у «Щелковской», покупаю газеты: «Правда», «Сов. Россия», что-то еще, и «Огонек», и «Новое время» еще продают. Потом ТО. Довольно спокойно и полезно. В очереди, телевизор — утром повторяют пресс-конференцию. В восемь! Мужики иронизируют над этой бандой. Приезжаю домой переодеться в чистое. Звонок из Кельна. Барбара! Звонит от себя и от Миши Грунера. Миша просил передать, что он готов принять меня в любой момент. Вот, у меня есть убежище. Я говорю Барбаре, что мы с Васильевым решили работать, завтра едем выбирать натуру. А 15 сентября Васильев едет в Париж. Барбара хихикает. И сразу же второй звонок. Туве из Стокгольма. Как я отношусь к событиям. Опять восстановление рефлексов. Для Туве это материал для газеты, а для нас… Да и английский от волнения отказал. «I have not real information» — и ничего не могу больше составить. Отдаю трубку Нине. Звонит Аркадий Раскин — дождь, Толя просит заехать за ним. Заезжаю. В комнате Толи изменения. Все стены в полках. Едем в театр. По-дурацки решаю повернуть на Воровского с Калининского проспекта. Мудак  — на Калининском баррикады. Разворачиваемся в тоннель. И едем по направлению к Никитским воротам. Настроение истерически приподнятое. Толя, сидя рядом со мной, раскрывает над головой зонт. Я: «Толя, ты с ума сошел! Чрезвычайное положение, полно милиции — и машина с бородатым человеком под зонтиком!..» Так и случилось. На поворот на Никитскую площадь я поехал на красный свет. Свисток. Останавливаюсь. Подходит капитан милиции. Я объясняюсь. Говорю: «Нервы. Волновался. Такой день…» — «Какой день?» — «Ну, нервный…» — «А в чем дело? Почему волнуетесь?» — «Как почему! Военное положение». — «А вы за кого?» — Я понимаю, что ответ будет мне стоить штрафа. «Я за народ» — «А конкретно, за кого?» Что ж я, сука за 1000 рэ стану подлецом! «За Ельцина, — говорю. — Вернее, не конкретно за него, а за тех, кто вокруг него, за то сопротивление, которое он возглавляет». Капитан четким жестом протягивает мне права. И отходит. Я: «А вы за кого?» — «Я тоже». Приехав в театр, рассказываю этот эпизод под бурную реакцию Толиных актеров. Начинаем смотреть «Взрослую дочь». Но тут — «Время». И — объявляют комендантский час. Все! Они повернули гайки. Вернее, ключ. До этого я слушал в машине транзистор (еврейское счастье — украли магнитолу!), там уже было сказано о пьяных экстремистах и т. д. А по телевизору тем временем передали, что назначаются коменданты районов, и все мероприятия — с их разрешения, а нам подчиняться милиции, армии и добровольцам  — значит, уполномоченным по подъездам. После объявления комендантского часа торопливо разъезжаемся. Ставлю машину, включаю сигнализацию, и тут меня посещает гаденькая мысль — это первый раз, единственная ночь, когда я не буду бояться за машину. До пяти утра. И еще — с одиннадцати теперь всех можно будет застать дома. Пишу «Свободу» на диктофон. Слышно. Все их корры работают. Потрясающе!

 

21.VIII.91

Утром уже более или менее ясно, что дело выиграно. Встаю с жутким чувством отвращения к себе. И одиночества. Почему? Не могу испытывать сильных чувств. Нет азарта. Нет никого вокруг меня. Никому я не звонил, никто не звонил мне. Это конец. Внутренний крах. Закончилось отсоединение меня от компании. И медицина, и эти дни это подчеркнули и закольцевали. (Если точно — все это 22-го — победа, а я один!). Звонит Толя. Просит заехать, и продолжим вчерашний просмотр «Взрослой дочери». Еду. Милиционер поворачивает на улицу Чехова. В театре обсуждаем титры. Часа в 2 я Толе: «Толя, у меня комендантский час». Утром Нина не купила газеты, все расхватали. Я надеюсь купить в центре. Покупаю в известинском ларьке. Подхожу к подземному переходу. У “Moscow news” из окна из динамика объявление. Ликующий народ. Слышу: «Вечная память советскому военному перевороту. Самому короткому перевороту в мире!» Кабаков![1] Все: Ура!!! Возникает тема Внукова, побега, поимки, ареста. В машине уже слушаю «Радио России» и съезд. Появляется жанр отмазки. Выступления Исакова и Исаева. Жанр будет набирать силу. Весь вечер смотрю съезд РСФСР. И пишу на видео.

 

22.VIII.91

Одиночество в толпе победителей. Еду заправляться.

Сюжет из 21.VIII.91. После объявлений из окна «MN» я подземным переходом прохожу в поисках газеты к «Известиям», киоск закрыт. Вдруг вижу Шереля[2]. С озабоченным важным лицом идет в «Известия». «Еще ничего не известно, иду читать телетайп. Этим сообщениям «Moscow news», этой кагэбэшной конторе не верю. Говорят, все эти радостные новости и есть подготовка к штурму. Марк Дейч тоже связан с КГБ. У него есть некоторые совпадения с их информацией». Раздраженный шестидесятник. Разочарован быстрой победой. Тоже, как я, приготовился к долгой героической жизни, а тут в 2 дня все сломали. Он не верил, а победили, кто верил. Сломан стереотип шестидесятых. Мы терпели 20 лет, а они в 2 дня. Я его понял. Вот фигура! Раздраженный быстрой победой демократии шестидесятник! Я же их знаю (путчистов), они должны были действовать так: отключить связь, аресты, глушения. Они создали предпосылки для легкой победы. И новое поколение сопротивленцев быстро победило. Но это не наша победа, и ее плодами мы уже не в силах воспользоваться. Сужет (так у Славкина. — Ред.).

Итак, еду заправляться (22-го). Потом в мутном настроении — в центр, на Пушкинскую. Может быть, газеты. Нет. Тогда иду в СТД насчет приглашения Симоны. Потом в «Moscow news» за гонораром. За 3 странички получаю 250 р. Покупаю номер. У парня в переходе беру сегодняшнюю «Правду». Еду в «Юность». Юра, разумеется, был на баррикадах. Упоен. Я же к победе не причастен. Арончик випал. Я лишь записал 2 кассеты материалов. Смотрим пресс-конференцию Горбачева. Опять про партию, про социалистический выбор. Не понимает, что приехал в другую страну. При этих словах по стране стояло: «Е* твою мать!» Отвожу Юру домой. Он просит меня написать страничку про Янаева. Об интервью, которое я у него брал в 73 г. Вечером — TV до упора.

 

23.VIII.91

Утром иду на ПЕН. Пришли Карпов, Ким[3], член редколлегии «Дня», Савельев, всю жизнь трущийся в Секретариатах и Правлениях. Евтушенко, Бакланов, Сидоров уходят на Секретариат. Копелев держит речь ребе. Алексин предлагает просить следственные органы. Баллотируются на председателя Битов и Евтушенко. 20–15. Проходит Битов. Униженная и жалкая речь Карпова. В кулуарах его попрекнул Каледин за то, что он пришел. Карпов: «Я ничего не делал плохого, я помогал ПЕНу, я хочу быть с вами». Чупринин и Иванова попрекают его процессом против «Знамени». Все защищают Карпова. Призывают к несведению счетов. Такой же сюжет с Кимом. Тут Ткаченко поднимает этот вопрос. Ким: «Как я попал в редколлегию, я не знаю. Я же еще в “Литературке”». Все защищают Кима. Хотя он дал свое имя бандитам. Надо было думать. Евтушенко по телефону докладывает, что они сместили секретариат. Колов (?) и Н. Горбачев бежали. Едем в Союз. Я везу Ткаченко, Пьецуха, Ржевскую. Проезжаем вокруг постамента Дзержинскому. Интересное впечатление. Заезжаем в «Юность». Оттуда с Ткаченко и Пьецухом в Союз. И вот я в бывшем кабинете Верченко. Смотрим встречу Горбачева с РСФСР. Ткаченко, Пьецух и академик Смирнов. Выпивают. Смирнов: «Юру Бондарева теперь печатать не будут (жалостливо, ища во мне сочувствия)». Идем в кабинет первого: Фадеева, Маркова. Ковры с портретами писателей. Пьецух, уже сильно кирнувший, пытается звонить домой по вертушке. Выпивают. Все это похоже на солдат в Зимнем. Захожу в заднюю комнату отдыха. Идем с Сашей и Славой подкупить еще коньяка по 60 р. На обратном пути обгоняем ползущего на двух костылях Михалкова. Кузовлева сказала, что он звонил и идет (ползет) снять подпись. С сегодняшнего решения насчет «вчерашнего» постановления, где его подпись тоже есть. Сказал: я по отношению к ним плохо выгляжу. Но до кабинета не дошел. Перед ним стоял вопрос, кого предать. Видно, выбрал выгоду сегодняшнего дня. Но, но, но, но новые руководители (Савельев, Кузовлева, Суровцев) вдруг стали говорить в стиле руководителей, закрыли кабинет Фадеева (не надо там выпивать), стали уславливаться об обязанностях. Мы ушли. Везу пьяного Пьецуха домой в Измайлово. Вечером смотрю TV. Вот деталь. Раньше я обращал внимание, что волосы с боков горбачевской лысины были уложены и подпушены. Теперь они какие-то неаккуратные, приплюснутые к черепу. Не до парикмахера… На ПЕНе Гриша рассказал, что он был на баррикадах, подписал обращение киношников… А я не верил. Да. Я приготовился жить при советской резине еще лет пятнадцать, а там…

 

26.VIII.91

Открытие Сессии Верховного Совета. И началось. Агрессивно-послушные активно выступают. Тактика: делают из себя гонимых. Необходимое условие выживания: отсутствие стыда. При дилетантизме, косноязычии и аморфности демократов верховно-советских — это приносит результаты. Мысль: МЫ УМЕЕМ ПОБЕЖДАТЬ, НО НЕ УМЕЕМ БЫТЬ ПОБЕДИТЕЛЯМИ. И по линии вкуса (переименование, присвоить героя), и по линии политики (закрытие газет). Когда вечером я пришел на собрание московских писателей, я увидел в зале всех черных: Дорошенко, Байгушев. Я понял, они, посмотрев сессию, поняли, что надо быть активными. Так и было. Они кричали: «Теперь стреляйте, расстреливайте нас». Золотцев зачитал иезуитский документ: СП РСФСР согласно указу Ельцина объявляет собственность на территории СП РСФСР под своей юрисдикцией. На сцену один за другим выходят демократы. Безвкусно. Не умеют победители разумно оформить свою победу… Женя ведет себя как мудак во второй половине, орет, забивает собой все. Бакланов (с места): «Что вы на нас орете?». Пьяных рэсэфесэровцев выводят, остальные уходят. Демократы начинают бузить друг с другом. Галина Корнилова отводит Рекемчука. Бек говорит, что тогда выйдет она. Женя зачитывает список из 50–80 фамилий молодых писателей, которые чохом принимаются в Союз. Молодая поэтесса устраивает истерику: «Не нужен мне ваш Союз. Вы делите литфондовскую кормушку». Скандал-базар. В зале уже почти никого нет. Быть победителями не умеем.

• Переименование в «Площадь свободы».
• Присвоение Героев Советского Союза трем погибшим.
• Выдвижение Ельцина на Героя.
• Закрытие газет, сбивание букв «Правда» и орденов со стены, с фронтона типографии.
• Сжигание партбилета Марком Захаровым по TV. [Оставляю место.]

P.S. Новые властители слишком быстро сели в новые кабинеты (Ельцин в Горбачева, Козырев в Шеварнадзе)

• Платить тройную ставку за три дня обороны Белого дома (Силаев).
• Награждать гражданское население за ---“--- “---“--- .
• Собчаку переезжать в Смольный.
• Шьют дело Горбачеву. Если будут судить…

 

31.VIII.91

Пленум СП. Вечером уезжаю в Киев, утром пришел. Вот заметки. Т. е. отдельные расшифрованные предложения:

— Что вы на нас кричите.

• Вы большевистская хунта.
• Автоматы.
• Ваше мнение пошло.
• Вы пригласили КГБ.
• Россия, на выход! Славяне, за нами!
• Декабристы. Что сказал Пушкин: я бы был с путчистами.
• Вот такая у вас демократия.
• Можаев: Астафьев прав, а Белов нет. Белов уходит.
• Кузнецов закладывает Суровцева… Может встать вопрос о модернизме.

И вот уже левая пресса начинает клевать левых.

И еще раз: «УМЕЕМ ПОБЕЖДАТЬ, НО НЕ УМЕЕМ БЫТЬ ПОБЕДИТЕЛЯМИ». Собственно, исторический пример — 1945 год. Народ победил, а потом тридцать с лишним лет жил в проигрывающей стране. Боюсь, эта же схема прокрутится и сейчас. Уже прокручивается.

«Крок»–91[4]. Типично советское мероприятие. Как сказал Хитрук, вся организация ушла на то, чтобы были банкеты, быт, подарки, круиз… А сам фестиваль — второстепенное.

                  

8.IX.91. Одесса

На банкете по поводу закрытия фестиваля неожиданно для меня появился вдруг Миша Жванецкий. «Как я могу упустить возможность поучаствовать в чужом банкете?!» «Я рад тебя встретить, тут поговорить не с кем». И мы поговорили. О путче. У Миши были абсолютно мои чувства. «Я только подумал: хорошо, что я в Одессе. Пока они разберутся, где я, чтобы меня арестовать…»; «Мне позвонили из “Вечерней Одессы” с просьбой откликнуться. Я что-то написал с трудом, а опубликовали это 22, и получилось, что я выступил, когда все кончилось. Ай!..»; «А здесь народ как-то на это все не реагировал. Мы с Пугачевой были на пляже, она обращалась к народу: вы не должны с этим соглашаться, надо протестовать против чрезвычайного положения… А люди как-то недоуменно: какое такое положение…»; «Сейчас столько героев появилось, я боюсь приезжать в Москву: а ты где был? По телевизору Хазанов выступает с трибуны Белого дома, а я тут, в Одессе». Корреспондентка спросила его при мне, как он реагировал на путч, Миша сказал: «Я струсил». Кстати, мы вместе ответили на вопрос про него: «Вы веселый человек?» Миша сказал: я грустный, я, собственно, зарабатываю именно на грусти. И я добавил: и тогда становлюсь веселым! Я сказал Мише, что через несколько дней после победы вдруг подумал: а не так я был не прав в своих упаднических, пораженческих чувствах, которых я стыдился во время победы. Сказал о безвкусице победителей. Безвкусно было давать Героев погибшим, закрывать газеты, выдвигать Ельцина на Героя… (Кстати, Миша рассказал, что наблюдал Ельцина в узкой компании: когда пели Окуджаву, он стучал вилкой по стакану). Миша видел, как Марк Захаров сжигал свой партбилет по телевизору в «Киносерпантине»[5]. Безвкусно! Марк вступил в партию, чтобы получить театр. Ну, вступил — и вступил, ну, вышел — и вышел. Не надо только это обставлять представлением. У нас с Мишей все синхронно. Я: «Миша, не будем к ним вязаться. Они были у Белого дома, мы не были… Я решил к ним не шиться». Более того, пройдет некоторое время, и наши акции возрастут. К примеру, демократы начнут обсираться, это будет крушение иллюзий тех, кто был героем 19–21-го. И все будут им пенять: ну, что же вы, кого защищали?.. А мы не защищали, мы сидели дома. Хватит, раза три мы уже фраернулись с иллюзиями. Я не хочу допускать к себе близко очередные. Хватит! Я погожу, не будет так больно потом. Вот, бл*дь, как из нас вынули кишки. Я кричал: «Миша, я не пошел к Белому дому. У меня кишок для этого нет! Нет кишок! Зачем изображать, что они есть. Их нет!»

Миша рассказал, как он разочаровался в Битове. Тот неоднократно пользовался Мишиной популярностью. Квартиру обменял через Собчака, которому звонил Миша. И вот они поехали вместе в Милан. Жили в одной квартире. Битов каждое утро исчезал, уходил по делам к издателям, и Мише ни слова. Ускользал — и все. А при встречах с издателями: «Эдлис говорит обо мне, а Андрей ни слова. Меня бы издали, но он молчит». «Я сказал ему: Андрей Георгиевич, я не доволен вашей холодностью по отношению ко мне. Но на обратном пути, на нашей территории, летчики меня пересадили в I класс, таможенник меня пропустил раньше всех. Битов громко возмущался: “Ты спекулируешь на своей популярности”». К Мише подошли две девчонки и попросили автограф в паспортах. Новое поколение! Это слава!!!

Мы захватили площадку во дворе и мастерим гаражи. Одним решением их разрешили, другим  — запретили. Разговор на собрании: «Надо пойти в Дзержинский райисполком…» — «Уже и Дзержинского нет, и райисполкома…»

 

5.X.91

Приезжал Горенштайн (как он произносит свою фамилию). «Какие впечатления твои о городе… Ты не был одиннадцать лет». — «Хорошие! Чистый воздух. Чистый город. Чище, чем Берлин. Понравился спектакль в театре Вахтангова. Красивые актрисы!» А в самом начале разговора пароль: «Как Розовский?» И интонация, как будто бы вчера виделись. До этого он заходил в «Юность». Мне не сказали. Юра: «Провинциальный писатель. Кого читают? Умберто Эко[6]. Его читают, а Фридриха уже не читают». Юра в своем репертуаре… Назавтра в четыре встретились в «Юности». Он еще больше раздобрел, поплотнел. «У Зерчанинова тряслись руки. Он пьет?..» Поехали на TV. Вечер, посвященный 60-летию T.V. Толя Лысенко: «Вот сидит Витя Славкин, а он был ведущим знаменитой передачи “По горизонталям, по вертикалям”. Была жуткая мура…» Потом с Фридрихом и Пугач поехали ко мне. По дороге: «Меньше говори о Васе. Ты любишь Васю». Попросил у него фотографию с Аксеновым — «Теперь у меня будут два любимца». «Ты будешь пить водку?» — «Вот», — показывает кончик мизинца (указательного пальца). Пил очень хорошо. Стал читать стихи. Кричать. Развеселился. «Что вы все говорите о колбасе? Все говорят о колбасе! Вы ничего не делаете, вот у вас ничего нет. Работайте  — и будет колбаса». Ругает немцев. Пошли с ним на Центральный рынок. «Таких продуктов там не купишь! Посмотри, какое мясо… Сметаны у них вообще нет». Купил масло «из жареных СЕМАЧЕК», маринованный чеснок, клюкву. «Инна с Даней — они этого есть не будут. Они любят немецкую еду». Вчера возил его на улицу Подбельского. Показывал мне «Авдотьюшкины места». Он шел и приговаривал: «Ой, я здесь ходил… Смотри, ничего не переменилось. В Берлине они все меняют. Здесь магазин — и теперь магазин». — «Но в нем ничего нет. Авдотьюшке сейчас не за что было бы биться. То есть сократился бы и ухудшился ассортимент». Подошел к дому: «Ой, здесь моя Кристичка сидела… Она один раз убежала от меня». Но уже утешился, купил себе кота за очень дорого. «Ну, ты уже получаешь от него удовольствие?» — «Он меня уже кусает». Жалел, что меня не взяли на стипендию. «В Берлине не с кем общаться… Ина приглашает на день рождения немцев. Мне с ними скучно. На день рождения я потратил кучу денег». «Ты же любил общаться с Иоселиани». — «Ай! Разочаровался. Он не любит, когда кто-то зарабатывает больше него. А сам умеет доставать стипендии…»

P.S. «У вас хорошие чернила. Там плохие. Ты говоришь “Pelikan”?[7] Говно! Высыхают».

Прекрасная реплика жены Владина! Он 19 августа собирался к Белому дому на защиту. Жена его всячески отговаривала, он никак. Наконец она сказала: «Вова, каждый раз, когда ты ходил на стадион, твой любимый “Спартак” проигрывал».

 

10.X.91

Приехал из Северной Осетии с фестиваля «Рубежи»[8]. Правильно меня предупреждал Зерчанинов. Некоторая театральная периферийность имела место. Назвали гостей, но мест не приготовили в театре, наушники не работают. Но зато — поездка в горы, баран, водка, министр Толя Дзантиев. Пивоваров, где Пивоваров  — так всегда. Обратно летели грузовым самолетом, взял такси по 15 р. с человека. «Но вы мою долю оплатите».

Сон. На открытой площадке, где-то в ЦДХА-парке или ЦПКиО им. Горького показывают «Взрослую дочь». Привезли болгары. Я опаздываю, прихожу и вижу — на поле перед сценой на каких-то кубиках или ящиках сидят зрители. Жалкие кучки. На неосвещенной, далеко расположенной сцене идет какое-то действие. Ни слова не слышно. То есть ничего не слышно и не видно. Позор. Я подсаживаюсь сбоку. Кто-то узнает меня. Появляется Резников. Кричит: «Ну, иди, иди, автор, покажись». Я в бешенстве бросаю в него каким-то камушком. И жалею — я же с ним веду переговоры о квартире… Зрители-интеллектуалы жалеют меня, а я рассказываю им, как болгары пробивали спектакль и были мне очень верными. Я иду за кулисы. Потому что зрители просто сидят, уже не обращая на сцену никакого внимания. Нахожу артистические уборные. Вижу актеров, режиссера. Я: «Товарищи, вы находитесь в социалистической стране, — нет света, нет звука. Не переживайте». И рассказываю, что они ушли со сцены, прекратили спектакль, сцену закрыли каким-то полупрозрачным занавесом, а за ним уже убирают сцену, а зрители сидят — все равно ничего не слышно и не видно… Мы смеемся. Вот такой сон.

Я думаю, что сейчас экономисты и политики завтрашнего дня должны перестать думать о дне сегодняшнем, как наладить и т. д. — а уже сейчас прогнозировать, что делать, когда все провалится.

 

23.X.91

Были с Ниной у Рыбакова. Он получил квартиру в Доме на набережной. «Я хочу, чтоб ей (Тане) это осталось. Потом, должны же где-то быть мои вещи, мои книги… Ведь памятник мне не поставят и музей не организуют. У меня пять задач. Четыре из них будут, наверное, выполнены, пятая, видимо, нет. Первая задача — получить квартиру, вторая — купить дом в Иерусалиме, третья — купить место у Стены плача, четвертая — кончить роман, пятая — получить Нобелевскую премию. Это вряд ли».

 

25.X.91

Две судьбоноски в один день. Съезд СТД РСФСР и Союза Российских писателей  — СРП. Поехали с Люсей в Колонный зал. Ульянов художественно зачитывал доклад. Накануне, когда мы регистрировались у Кудимовой, Люся: «А папку дадут?» С Галиным и Розовским поехали в ЦДЛ. Довольно спокойные и деловые выступления. Галин и Розовский тут же уехали. Мы с Люсей остались на голосование. Токарева, которая подписала обращение независимых Ал. Михайлова, выдвинулась куда-то и в этом союзе.

Женя Сидоров: «Вика, ты же в другом Союзе…» Вика (с места): «Я хочу быть везде!». Избрали нас с Люсей в координационный совет. Избрали тогда, когда это уже ничего не дает. Раньше членом правления ты бы решил многие свои вопросы, а теперь…

ПОЗДНО, ВИТЕК!

 

30.X.91

Собираю старых стиляг для съемок пролога к «Взрослой дочери». Вот что я узнал от шапоринского дружка Феликса Соловьева. Оказывается, Феликс Андреев был производителем пленок на ребрах. Достал алмазную иглу, запасался пленками из тубдиспансера, писали прямо с приемника. И даже когда появились магнитофоны, писали сначала на ребра, потом на маг. И фамилия Андреева тогда была Фикс. Феликс Фикс — стильная фамилия. Но своего прошлого он стеснялся. Как и Володя Каплан, ныне Синельников.

Все-таки они втянули нас в их жизнь. С совковой жизнью, как ни странно, мы сейчас теснее связаны, чем раньше. Хотя тогда и КГБ, и КПСС… Тогда была альтернатива. Мы жили своей жизнью внутри совка. А теперь мы в совке, и ничего другого нет, несмотря на заграницу и демократию. Они все же заставили нас жить их жизнью. Именно сейчас. Парадокс! Раньше свобода была нашим личным достоянием. А теперь она — совок. Совковая свобода, гласность.

 

3.XI.91

Все сошлось в один день. С утра поехали на «Видеофильм» отсматривать материал со стилягами. Очень хорошо! Для пролога «Взрослой дочери». Видел себя на экране. Снимался в открытой машине на холоду без пальто. От холода громко пел стиляжные песни. В это время по телевизору показывали «Кинопанораму» о «Кроке»–91 со мной в «главной роли». А вечером по первой программе радио… Опять нытье про стиляг и про «поздно».

 

5.XI.91

Надо спешить с судом, пока еще есть моральное право судить. Мысль. К тому времени, когда надо будет выносить приговор ГКЧП, выяснится, что победители окончательно обосрались. Возникнет абсурдная ситуация, за что их сажать  — за то, что они хотели скинуть всю эту самодеятельность? Народ будет в раздумье.

Художественная самодеятельность. Декоративное искусство. Клуб веселых и находчивых. Вот как называется все, что с нами произошло.

 

6.XI.91

Начало рассказа: «Над кроватью у него висело  — “Не спи, не спи, художник”. Ну, в общем, понятно, что это был за человек». А как дальше? Дальше-то как?..

Гриша Горин рассказывал мне про свою неприятность. У него внизу на Горького вместо кафе-мороженого «Север» открыли «Ночной полет» — ночной ресторан валютный с дискотекой и проститутками. Спать невозможно, дом гудит. Гриша организовал демонстрацию за закрытие этого заведения. Его, действительно, прикрыли до 7 ноября, что-то будут переоборудовать. Шведы — хозяева — поднялись в квартиру к Грише. «О, — сказали они, — сдайте нам эту квартиру!» Гриша возмущался (это уже пошел сюжет, придуманный мной): «Я писатель, я не могу работать, у меня горят договора. Вот я недавно заключил контракт на 60.000 на фильм…» — «60.000 говорите. Это… 1500 долларов. Сдайте нам квартиру, вы эти деньги заработаете за 3 месяца».

Нина получила заказ[9] к 7 ноября. Праздник уже не отмечают, но заказ дали. Писательский. «Вы же боролись против коммунистической истории и привилегий,  — вот и доборолись. В следующий раз уже заказа не получите».

 

8.XI.91

«Человек, живущий в империи, тем более — в разваливающейся, не много потеряет, отождествив себя с теми, кто, в сходных обстоятельствах, две тысячи лет назад, не позволил себе впасть в зависимость от творящегося вокруг и чья речь была тверда».                     

И. Бродский.     «Трагический элегик».

7 ноября не было парада и демонстрации. Но у памятника Ленину на «Октябрьской» разрешили митинг коммунистов. ТВ всячески издевалось над этими людьми. Выглядели они действительно снежными людьми. Но я бы не издевался над ними. На этот митинг не пришли никто из бывших функционеров, е*ателей мозгов, а пришли те, кому их е*али 70 лет. И многие, кто процветал и на участии в КПСС-оперетте сделал себе карьеру, теперь быстренько перестроились и опять наверху. А эти как копошились внизу, так и копошатся. Насмешки со стороны прессы выглядят так, как соблазнивший девочку презирал бы потом ее за то, что стала шлюхой. Вот какие неперестроечные, непрогрессивные мысли… Может быть, они родились потому, что мне позвонил дядя Миша, поздравил с праздником и сказал, что он утром записался в очередь за хлебом — 360-м. «Ну и что вы будете делать?» — «Часа через два пойду отмечаться». Ах, ё* же ж вашу мать! Бездарная страна, бездарный народ! И что делить бездарей на коммунистов и прогрессистов!..

 

10.XI.91

Ездил смотреть квартиру на Краснопресненской набережной в доме, где живет Виторган[10]. Вот квартира, где мне хотелось бы жить! Просят 35.000$. Ехал я с цифрой 25, но за последнее время цены поднялись.

Пришел в голову сюжет. Муж и жена собираются уезжать в Израиль. Или в Америку. Он уезжает первым, устроиться. А жена остается продать квартиру. Квартиру хочет купить мужчина. Начинает ходить к ней, торговаться. Ну и роман. В результате она остается. Можно крутить дальше. Он уезжает. Или проворачивает аферу. У него есть жена. И т. д. Хороший мог бы получиться фильмец… В хороших руках.

 

12.XI.91

Нина: «Сейчас никто никого никуда не зовет. Зову тебя только я. К завтраку, к обеду и к ужину». Right!

 

17.XI.91

Вчера было открытие Дома актера в Министерстве культуры[11]. Ё*аный бомонд. Ширвиндт и К° демонстрировали старый добрый капустный юмор. В конце выступали слабенькие молодые. Миша Жванецкий рассказал новые моменты в жизни эстрадных звезд. Миша: «У тебя пессимистические ощущения? А у меня теперь оптимистические. Главное  — народ перестал в них верить, что придет кто-нибудь широкоплечий и спасет. Теперь сами. Продукты есть, они их прячут, но не будут же прятать вечно. Я ездил выступать на Белые Дачи. Дали всего — свинина по 5 р., яйца по 1 р. Звонят: “Выступите, мы продадим вам все по самым наигосударственным ценам”. Поросята молочные! Все есть. Я тебя с ними свяжу. Они, конечно, тебя не знают, но прочти им какую-нибудь чушь. Я тебе напишу! А то умрешь от голода. Ты не знаешь это, но теперь выступают за продукты. Бартер. Звонят, приглашают… ЗВОНЯТ ПРОДУКТЫ! Витя, звонят продукты! Вчера ребята мне вкатили ксерокс. Я им сказал: что такое, у меня ксерокса нет. Вчера вкатили. Нет, что-то сдвинулось…»

Ну вот. Советские мозги. Коммунистическое мышление. Ехали, ехали — и приехали.

20 ноября хоронили Лешу Шварца[12]. Умер за полтора месяца. Лейкоз. Потом были поминки на «Научпопе»[13]. Вспомнили его присказку и переиначили ее: «Если что — мы справляем поминки».

Опять приехал Володя Максимов. На, кроме всего прочего, премьеру «Кто боится Рея Бредбери»[14]. На мальчишнике у Мессерера он сказал: «Я уважаю Лимонова за то, что он печатает в “Советской России”, в “Лит. России”. Это очень трудно — идти против течения». Шли по Садовому. Я: «Что же делать?» — «Есть только один выход — раздать всем землю. Каждому — надел. И пусть она потом скопится у того, кто ее хочет обрабатывать».

Жизнь сама заканчивает сюжеты из «Саксофона». Можно было бы добавлять. Но пора отпустить. Все.

 

4.XII.91

Вот новое мышление. «Стриптиз» записан на радио. Неплохой спектакль в исполнении Ленькова. Сначала сказали, мне ничего не положено: пьеса опубликована. Потом звонят. «Знаете, мы решили все-таки вам заплатить. Сумма небольшая, извините, но лучше, чем ничего. 1000 рублей». Если учесть, что «Взрослая дочь» куплена за 1500, а «Серсо» аж за 2200… Изменение масштаба.

Возил Рудинштейна[15] к Рыбакову. Большого труда стоило объединить этих двух маленьких евреев, каждый из которых считает себя большим. После переговоров, где я старался молчать, правда, с переменным успехом, очень мило посидели. Рыбаков рассказывал, что его пригласили на конференцию «Евреи, оставшиеся в живых…» Там дальше идет «после гетто и лагерей», но я предложил редакцию: «Евреи, оставшиеся в живых…»

Диалог:

• Я решил уехать.
• Что ты там будешь делать?
• Буду жить, пока хватит денег.
• А потом?
• А потом буду не жить.

Вчера на записи «Вокруг смеха» впервые в Министерстве культуры видел Филиппка[16]. Он, как всегда, одержим какими-то идеями читать Зощенко, Довлатова, Марамзина[17]… Но с Мариком не получается, в Райхельгаузе разочаровался. Я предложил ему театр одного актера назвать «Куркуль». Не захотел: «И так все говорят…» — «Ну, “Кулак”», — сказал я. «Это хорошо!» — Филиппку понравилось.

Новые штампы. Раньше говорили (Райкин): «Что такое кинокомедия? — Это кинопленка плюс артист Филиппов». Теперь можно представить новые формулы. «Что такое публицистическая телевизионная передача?  — Это видеопленка плюс Адамович, Карякин, Коротич и т. д.». «Что такое передача “Вокруг смеха”? — Это концерт плюс пародия на Ленина плюс подражание Горбачеву».

Чтобы получить заказ, Нину записала ей симпатизирующая деятельница из группкома литераторов в списке инвалидов. «Я вас запишу инвалидом». — «Очень хорошо! Спасибо!».

Когда-то мы с Мариком придумали музыкальный фильм-обозрение «Зеленая соната». По идее — растения реагируют на музыку. Фильм не снялся, но заявка где-то до сих пор у меня болтается. И вот через 20 лет подтверждение.

 

6.XII.91

Сегодня ездил в «Арт»[18] смотреть обложку «Стиляги»[19]. Плохая. Когда я сказал: «Клуб кинопутешествий», Витя Марковский понял, что не то. Тревога — может не сделать… Но он рассказал про своего родственника художника-нонконформиста Тяпушкина. В пятидесятых он жил в коммунальной квартире в десятиметровой комнате. И писал большое полотно «Киров в Хибинах». Оно еле умещалось и даже выходило немножко за дверь. А дочка его лежала в картонном ящике (коляска не помещалась) прямо под картиной, и, чтобы на нее не капала краска, Тяпушкин коробку с дочкой накрывал газетой. От него требовали, чтобы Кирова (который был мал ростом) он нарисовал выше рабочих. Это уже я: «Тогда это будет картина — “Киров среди лилипутов”».

На это Никулин Сережа рассказал, как в троллейбусе он уступил место бабульке слегка «бабахнутой». Она села и стала говорить: «Еду, как Раиска Горбачева. Сижу и еду. А это  — мой Горбачев (на Сережу)». А мужик, рядом стоял: «Нет, это не Горбачев. Слишком высокий… В России все беды идут от людей маленького роста: Ленин, Сталин, Горбачев…»

 

9.XII.91

Самый абсурдистский из «Рассказов о товарище Горенштайне». Звонит немец, говорит, что привез от Фридриха письмо. Я еду в Дом кино.

Машина не заводится (накануне дал прикурить одной бабе, похоже, что посадил аккумулятор). Приезжаю, Ганс Шлегель[20] (приехал отбирать кино на Берлинский фестиваль) дает мне толстый конверт. Открываю. Читаю: «Хотел послать тебе кровянки, но Ганс не взял, сказал, что возьмет только письмо. Посылаю упаковку советской колбасы. Эти немцы пишут на этикетке черт знает что. Но колбаса вкусная». Действительно, пластиковая упаковка еще хранила копченый запах. Прислать в голодную Москву упаковку от вкусной советской колбасы… Это может только Фридрих!