26 марта, вторник. В Москве за два дня выпало столько снега, что на работу пришлось ехать на метро. К станции шел, как по мелкой воде, разгребая ногами сугробы. Ну, предположим, до Института я бы еще доехал, но куда потом поставить машину, неизвестно. На все освобождающиеся от машин места дворники сейчас же накидывают гору снега. Сугробы, которые во дворах вдоль домов выше человеческого роста. Весна поразительным образом запаздывает. Но вот новости пока приходят вовремя. Утром английская полиция сообщила, что беглый олигарх Березовский погиб от удушья. Сейчас все гадают: повесился ли сам на шарфе или был кем-то задушен.
Сергей Есин
На семинаре обсуждали диплом Володи Репмана. В качестве литературных разминок — я приучаю ребят следить за событиями — поговорили и о смерти Березовского, и о сенаторе Малкине, и о мелочной, почти кухонной мести Думы «Московскому комсомольцу». Газета опубликовала статью «Политическая проституция меняет пол», в ответ Дума требует проверить газету на содержание объявлений, которые в ней публикуются: а не содержат ли объявления о массаже рекламу сексуальных услуг.
Я предложил ребятам выбрать одну из сегодня обсуждаемых тем и написать по два абзаца своего мнения.
Перед уходом домой зашел в отдел кадров подарить Е. А. Табачковой, моему старому — буквально! — дружку, книгу о Зайцеве. Здесь институтские новости: сумма штрафов, которые наложили на Институт и разные его персоны, равняется 100 тысячам рублей. В основном это касалось приемной комиссии и делопроизводства учебного процесса. А как же наш герой Миша Стояновский, который день и ночь сидел, насупившись возле компьютера? Приказали все основные документы вывесить на сайте. Я про себя отметил, что это как раз то, о чем я несколько раз резко говорил на Ученом совете. Комиссия заметила ту высокую таинственность, с которой начальство прячет все, особенно финансовые документы. Ашот сказал, что он предупредил ректора, по распоряжению министра ректор должен сдать до первого апреля декларацию о доходах. Ректор вроде бы ответил, что это пока мнение министра, вот когда, дескать, получим циркулярное письмо или письменное распоряжение, вот тогда…
Пропустил презентацию Культурного фонда в Историческом музее «Воспоминаний А. Бенкендорфа». Вечером вручались Горьковские премии, не идти туда не было возможным — я ведь тоже лауреат. Фонд, которым руководит Л. А. Путина; здесь традиционно проходят вручения. После сутолоки, грязи и разночинной толпы возле метро «Арбатская» попадаешь как бы в иное царство. Пропускаю церемонию сбора гостей, появление в зале самой Людмилы Александровны, сзади нее шел охранник, а другой, как я понял, сидел в середине зала, прямо передо мной. Пропускаю появление и Н. С. Михалкова — премию патронирует Фонд культуры — церемонное, почти сценическое лобызание Никиты Сергеевича и Людмилы Александровны. Теперь и снова все знают о душевной близости режиссера и только вчера перевыбранного на четыре года председателя Союза кинематографистов и первой леди.
Народу собралось много, больше, чем всегда. Много литинститутских, но был Леня Колпаков — значит, уже неплохо.
Рядом со мной, через кресло, сидел некий немолодой человек, на свободном между нами стуле том стихов Юрия Могутина. Это стихи отца еще недавно молодого поэта Ярослава Могутина. Без спроса взял книжку, перелистал — хороший, ясный поэт. Сидящий рядом со мной Леня, который все и всех знает, сказал, что чуть ли не на прошлом вручении Горьковской премии Могутин-старший передал Людмиле Александровне письмо о своем бедственном житье. Она, по слухам, позвонила Собянину, он сказал, что трудно, она сказала, что хоть и трудно, но надо дать. Замечательный диалог.
На этот раз Путина, как и в прошлый раз, говорила с некоторыми оговорками, свидетельствующими о том, что речь возникла только сейчас, а не подготовлена секретарем. Л. А. говорила о традиции как важнейшей стороне нашей жизни. Интересно говорил Никита Михалков о книге — «звуки перелистываемого листочка». Мне показалось, что на этот раз в назначении премии играл роль церковный компонент. По крайней мере таковыми были стихи и проза. В первом случает — поэт Александр Богатых, во втором — изданные «Астрелью» рассказы белоруса Юрия Петкевича. Что касается «нехудожественных жанров», которые в силу особенностей нашего литературного сообщества выходят на первое место, то здесь — Саша Неверов за книгу интервью и наш ректор Борис Тарасов за написанную лет сорок назад работу о Чаадаеве. Жюри было соответствующее: председатель — профессор Лита Алексей Варламов, критик Павел Басинский, работающий в Лите, и Геннадий Красников — тоже наш. Леня Колпаков сказал, что мое поздравление нашего ректора во время фуршета звучало почти издевательски — «следующая у нашего ректора премия будет премия Солженицына». Впрочем, когда я получил эту же премию, то в жюри тоже сидели двое наших, литовцев — Леша Варламов и Лева Скворцов.
Заканчиваю день, как и начал, вестью об олигархе. Но уже другом. Сенатор от Башкирии Виталий Малкин, имеющий доход в 1 миллиард рублей, уходит из Совета Федерации. У него оказалась собственность в Канаде, бизнес, которым он управлял, деля время между коммерческими и государственными делами. Сенатор недавно отказался от израильского гражданства. Башкир ушел в дела!
27 марта, среда. Рано утром проводил профессора-инфекциониста на автобус и, чтобы забыться от видений надвигающихся на нас инфекций, сел что-то поделать и почитать. Как вдруг раздался звонок — Филипп Резников, мой когда-то ученичек, работающий сейчас у Олега Табакова. И тут я вспомнил, что обещал приехать сегодня к 12 дня в МХТ на пресс-конференцию по поводу новых мемуаров Олега. За сорок минут я успел долететь до театра. Верхнее фойе было полно народа, десятка два телевизионных камер. К счастью, Филипп — я наконец-то его вспомнил, это курс, закончивший в 2002 или 2003 году, я даже помню диплом Филиппа «Комната Анны» — сразу, в куртке и с рюкзаком, потащил меня поближе к микрофону. В это время виртуозно, блестяще и убедительно Гарик Леонтьев лил свет на художественного руководителя и директора, а рядом стоящий директор и руководитель Олег Павлович снисходительно улыбался своей знаменитой лукавой улыбкой. Меня Табаков сразу узнал, и не успел закончить Гарик как Олег Павлович, представляя меня, не утерпел и, как в и прошлый раз, во время его юбилея, сообщил, что именно на радио он зарабатывал тогда настоящие и большие деньги.
Речь свою я уже заготовил, пока бежал по Театральному проезду. Сказал, что нынешние книги написаны лучше, чем предыдущие, которые просто были надиктованы. Эти мемуары надиктованы, но отредактированы. Вспомнил свою борьбу на радио с анонимной актерской мафией, в основном знакомых тогдашнего главного режиссера литдрамы Эмиля Верника. Это отец нынешних любимцев публики братьев Верников. Битва была за Смоктуновского — речь свою я сейчас редактирую, — за Табакова, за Доронину и других популярных и настоящих артистов. Вспомнил, как записывался Смоктуновский и как Олег надувал у меня пузо на дне рождения — показывал, как играл Обломова. Как приезжали Никита Михалков и Александр Адабашьян на радио слушать запись «Обломова» с Табаковым. Я сказал, как интересна эта новая книга мастера, но закончил, что я жду, когда Олег уйдет на пенсию, сядет у себя на даче за стол возле открытого окна и, глядя на зеленеющую кромку леса, напишет уже свои настоящие, пером, мемуары. В речи я еще обращался к мемуарам Третьякова, которые сейчас читаю.
Уходя из театра, я встретил почти в маскарадном костюме, в черном платье, огромной шляпе, перчатках, поверх которых были надеты изумительные огромные серебряные кольца и перстни, Люсю Петрушевскую. Люся опять играла какую-то свою роль. Сказали друг другу буквально два слова, она отчуждена, в себе, загадочна, как и тогда давно, когда мы встретились с ней в троллейбусе, диалога не хочет. Возле микрофона все время крутился демоном Смелянский.
Сегодня день наших студентов. Пока ехал в метро в МХТ в «Литературке» прочел очень неплохую статью Эварда Чеснокова. Очень занятный был парень, когда учился. На фото в газете он очень импозантный, стильный, с бабочкой на шее.
28 марта, четверг. Буду писать Дневник как можно более лаконично. Трудное это дело работать на будущее, надо, наверное, больше жить настоящим. Утром ездил в поликлинику, мне там поставили, вернее приклеили, прибор, который я должен проносить целый день. На машине поехал в Институт. Сегодня должен состояться Ученый совет. Что-то возле часа должен прийти статс-секретарь Минкультуры и рассказать о преимуществах нашего перехода. Все так и произошло: пришел Григорий Ивлев, который раньше долгое время пробыл в Думе, где заведовал комитетом по культуре. Были все проректоры, Сидоров, Гусев и я. Сразу же ректор сказал, что Министерство культуры отбивало от Минобра наше звание «неэффективного вуза». Я полагаю, что это происходило в пакете с РГГУ и Архитектурным институтом. Но тут же ректор сказал, что вроде бы Минобр сказал нам, что если хотите, то можете переходить в министерство, которое вас защищает. Я высказал мысль, что насильно мил не будешь. Пишу обо всем этом быстро, как о неприятном. Стремление Сидорова оказаться в привычном месте вполне понятно, но почему-то мгновенно, как впрочем, и обычно, переметнулся на сторону «переходить» Гусев, я был, к своему стыду, со всеми. После этого совещания на Ученом совете ректор поставил вопрос о переходе, и я дал слабину, проголосовал. Как всегда поторопился, не огляделся, в едином порыве. Против перехода проголосовал только Ужанков.
В шесть часов приехал Витя Симкин. Он приезжал на машине из Нижнего Новгорода проводить Иру, она летит к детям в Дубай. Принес мне в подарок для дома обрезанные валенки — это я люблю, кекс и две бутылки вина. Мы оба из-за возраста уже ничего спиртного не пьем. Долго сидели, пили чай, что-то ели и рассказывали друг другу истории. Витя, например, о всей эпопее с нашумевшей голодовкой в его детском театре. Витя говорил о полном крушении театрального дела, как дела широкого с вовлеченностью сюда масс. 12 тысяч рублей — ставка народного артиста, со всякими добавками получается 15 тысяч, молодые — 7–8 тысяч. Назначать на репетиции приходится, сообразуясь, что один проводит вечером, как тамада-затейник свадьбу, другая что-то записывает на радио. Актер радуется, если его не назначают на роль. 600 тысяч рублей на декорации и костюмы на семь спектаклей в год. Два эпизода запомнились с особой ясностью. Один, как Витя заходит в туалет, а там в резиновых желтых перчатках трудится актриса, которая когда-то играла на сцене Турандот. Она уже давно ушла на пенсию, но пенсия 7 тысяч рублей — подрабатывает. Другая история, как губернатор — это нам знакомый Шанцев — привез из Москвы нового министра культуры области. Ба, сказали все, когда его представляли, знакомое лицо. В свое время Витя выгонял его за пьянство из театра, потом он как-то удачно — это у него не один раз! — женился, а до этого работал барменом, оказался заместителем директора одного московского театра, который дважды горел.
