29.X. 77
В 50-х годах Галич увидел в ленинградском ресторане Вертинского[1]. Попросил разрешения подсесть к нему. Когда стали заказывать, спросил, выпьет ли тот. Вертинский согласился. Галич заказал 9 (!) бутылок коньяка, Вертинский — вареную курицу и чай с лимоном. Поели, выпили (Вертинский чуть-чуть), стали расплачиваться. Галич попросил разрешения расплатиться за всех. «Нет, голубчик, — сказал Вертинский, — мы садились порознь, так что будем расплачиваться на немецкий счет. Сколько с меня?» Официант сказал: 52 р. 70 к. Вертинский взял меню, проверил счет и заметил: «Вареная курица стоит не 35 р. 20 к., а 35 р. 07 к. А на чае, голубчик, вы обсчитали сами себя, потому что чай с лимоном стоит на 8 копеек больше, чем вы записали. Таким образом, я вам должен 52 р. 24 к. Пожалте». И заплатил копейка в копейку. Галич же метнул на стол крупную купюру: «Сдачи не надо» — и пошел вслед за Вертинским. Официант догнал его у двери: «Парень, — дернул он его за рукав, — а кто этот барин?» — спросил он, кивая на Вертинского…
В день смерти Сталина поэт Рудерман[2] купил себе кушетку. Идет он, тащит эту кушетку по Москве, а уже кругом оцепление. Останавливает его милиционер: «Проход закрыт!» — Рудерман: «Я писатель Рудерман, я купил себе диван». — «Пошел отсюда!» — «Я купил себе диван… Я — писатель Рудерман». — «Ах ты издеваться!.. Да ты напился! У народа горе, а он тут шутит». — «Извините, я не пьян. Я писатель Рудерман, я купил себе диван…» Его заело, не мог свернуть с рифмы.
Писатель Виль Липатов[3] лечился от алкоголизма трудотерапией. Звонит оттуда он домой жене: «Значит, так, позвонят с “Мосфильма”, двухсерийный фильм пусть запускают без меня, а вот на телевидении в “Экране” пусть подождут с восьмисерийным детективом. Вернусь, тогда запустимся. Будут звонить из иностранной комиссии насчет поездки в Японию, скажи, что поеду. А от визита в Англию откажись… Ой, я побежал, а то метлы хорошие разберут!..»
1.XI. 77
Марик рассказывал, что Гоголь кому-то советовал: если не пишется, садитесь за стол, положите перед собой лист белой бумаги и пишите на нем: “Не пишется, не пишется, не пишется”, — глядишь и запишется. Я сам не раз пробовал так, и получалось.
Ося Эппель: «Знаешь, ведь сейчас, чтобы прослыть честным, немного надо. Я разработал приемы. Например, взять рубль и отдать его — честный человек. У женщины завоевать реноме порядочного человека еще легче — подай пальто».
4.XI.77
«Он сидел за столом и лучился. От сознания своей полной власти и от возможности безнаказанно делать с вами все, что угодно, он добрел».
Просмотр «Любови Яровой»[4] в постановке Фоменко[5]. Абсолютно юбилейный спектакль. В конце — красное знамя, поют «Интернационал». Юра Зерчанинов: «Как ты думаешь, примут? Не будет неприятностей? Вчера треневеды его ругали. Несколько реплик, я думаю, снимут, потребуют переделок». Юре, как истинному другу Фоменко, хотелось, чтобы у спектакля были хоть какие-нибудь неприятности.
5.XI. 77
«В жизни все дробится на такие мелкие части, общество так рассыпается и пустеет, что никакое вдохновение невозможно, кроме комического, а оно дается немногим».
Хомяков3 о «Банкроте» Островского.
«Власть хотела, чтобы художник ее обслуживал и утешал, защищал ее идеи и интересы, оставаясь при этом тем же талантливым автором».
14.XI.77
Наташа Зеленко4 рассказывала, что говорил ее сын Дима по поводу моей пьесы: «Пьеса написана три года назад. Конфликты в ней тех времен. И потом конфликт этот — конфликт в неинтеллигентных семьях, инженерных. В семьях, к примеру, журналистов-международников другая жизнь. Сегодня удачливые родители добились того, что их дети хотят повторить их жизнь. Мало уже таких, как Андрюша-немытый. Он как раз из технической семьи. Он пишет стихи, хочет стать великим, но для этого даже вымыться не хочет (Зеленко). Теперь хиппуют уже не в интеллигентных семьях. Такие, как Толя, уже скорее в столице, а Игорь — в провинции. В столице пижонство сдержаннее. Наши кумиры «Лед Зепеллин» стриженые. Приметы современного стиля не длинные волосы и бубенчики на брюках, а иконы, старые книги, очень мохнатая мужская шуба, квадрофония. Джинсы — это уже быт. В интеллигентных семьях есть уважение к суверенитету детей».
Марик рассказывал, что в одном предисловии к роману какого-то африканского писателя он прочел, что этот писатель написал этот роман в тюрьме в джунглях на туалетной бумаге. Что ж это за такая тюрьма в джунглях, в которой есть туалетная бумага?!
«Эта зима будет переломной, — говорил Вергелис[6], сообщая Марку об организации Еврейского театра. Говорят, что когда из этого театра позвонили бывшему композитору Михоэлсовского театра и предложили возглавить музыкальную часть нового еврейского театра, тот сказал: «Не провоцируйте меня!» — и бросил трубку.
Нина рассказывала, что в их дворе где-то в 44–46-м году давали пончики с повидлом. Была огромная очередь. Один отстоял эту очередь и перед самым носом пончики кончились. Он пришел и повесился. Во дворе все говорили: «Почему повесился?» — «Из-за пончиков с повидлом».
«Специфика театра в том, что его надо делать здесь и теперь. Но можно — там и теперь».
[1] Александр Николаевич Вертинский (1889–1957) — русский эстрадный артист, киноактёр, композитор, поэт и певец, кумир эстрады первой половины XX века.
[3] Виль Владимирович Липатов (1927–1979 ) — советский писатель. Первые рассказы «Самолётный кочегар» и «Двое в тельняшке» опубликовал в 1956 году в журнале «Юность».
[4] Пьеса К.А.Тренева (1926).
[5] Пётр Наумович Фоменко (1932–2012) – режиссер театра и кино, педагог, художественный руководитель Московского театра «Мастерская Петра Фоменко».
3Алексей Степанович Хомяков (1804 – 1860) – русский поэт, публицист, богослов. Основоположник раннего славянофильства.
4 Сотрудница журнала «Советский экран»
[6] Арон Вергелис.(1918–1999) – поэт и публицист. Писал на идиш.
