Можно сказать, что первым в истории по-настоящему значимым актом именно образовательной политики стала смерть Сократа по решению суда за инакомыслие — «он не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что развращает юношество», за которую в IV веке до н.э. проголосовали 300 афинских судей, а против — 250. (Любопытно, кстати, что «развращение юношества» Сократом заключалось в его резко отрицательном отношении к педофилии — наличие у грека мальчика-любовника тогда считалось социокультурной нормой.)
Философ заслуживает смерти, потому что в Афинах хотели управлять знанием, защищали город от многообразия мнений и диссидентства.
Люди давно поняли, что «знание — сила», не столько потому, что знающий сильнее, сколько потому, что тот, кто определяет, чему и как учат детей, — властвует над народом.
Способы управления знанием, по большому счету, делятся на два основных: охранять несвободу или давать свободу.
Охранительная образовательная политика демонстрирует, как ты печешься о благе народа, предохраняя детей от тлетворного влияния враждебных сил (тобой же объявленных враждебными).
Либерализм опасен для диктаторов-охранителей тем, что воспитывает в детях осознание сверхценности отдельно взятой человеческой жизни, права на самоопределение, иммунитет против манипулирования и тоталитаризма.
Но основная проблема таких политиков сегодня в том, что, в отличие от древних времен и даже от начала XX века, знанием уже невозможно управлять из одного места. Диктатура управления знанием стала невозможна. Нельзя уже приказать всей нации читать одно и то же, изучать одно и то же, знать только одно. Как известно, античная греческая демократия сильно пострадала как раз из-за остракизма — изгнания, путем всеобщего голосования, нежелательных горожан, имена которых писали на глиняных черепках.
Остракизм превратился в инструмент межпартийной и политической борьбы, и, в конце концов, греческая демократия погибла.
Но в те времена, изгнав враждебный элемент из города, можно было надеяться, что город «в безопасности». (И сейчас применяют древнюю традицию в образовании: кто из нас не был изгнан из класса?)
Со времен Сократа в образовательной политике мало что изменилось. Либо перекрывается кислород тем, кто стремится расширить горизонт знаний, вырваться из колеи, дать детям выбор и предложить им разные модели понимания мира. Либо самим властвующим надо подняться на другой уровень и управлять более многообразными и более сложными представлениями о мире.
Только в XX веке преграды знанию уже перестали работать. Можно было изгнать из страны А. Солженицына или И. Бродского, но их произведения все равно читали в СССР: «Эрика» берет всего четыре копии», — пел А. Галич. Но сравнить «Эрику», пишущую машинку 70-х, и сегодняшние способы распространения знания невозможно. А застывшее в прошлом времени представление об управлении знанием — живет.
Можно издать закон о едином учебнике, можно запретить все книги, не утвержденные Министерством образования, даже сжечь. Именно так и поступили большевики, придя к власти.
Н.К. Крупская стала после революции 1917 года председателем Центральной библиотечной комиссии Наркомпроса РСФСР. Под ее руководством проводились чистки школьных библиотек, составлялись списки запрещенных книг: «Совершенно ясно, что необходима непримиримая борьба с детскими книжками, проникнутыми чуждой идеологией».
Так пострадал, например, всем знакомый с детства «Крокодил» Чуковского: Крупская заявила, что это буржуазная муть.
А сегодня подвергают остракизму выдающегося психолога и педагога Александра Асмолова. Читаются доклады о его «вредительстве», пишутся письма президенту о его «разрушительных реформах», публикуются пространные статьи о его приверженности толерантности.
Черносотенная зубодробительная стилистика, когда вместо аргументов и логики в ход идут облыжные обвинения в предательстве, продажности, измене Родине и шпионской деятельности в интересах враждебных сил, и чуть ли не в заговоре.
Имя Александра Асмолова уже в истории, его профессиональный и человеческий подвиг продвижения вариативного образования, педагогики достоинства — уже часть культуры.
Но тем привлекательнее он становится как мишень.
Уже бьются горшки, на черепках которых будут написаны имена тех, кого надо изгнать из города, уже приготавливается цикута для Сократов и поленья для еретиков.
И никого не удивит, если начнутся процессы над реформаторами? И это будет не абстрактная зубодробительная облыжная чушь, а реальные приговоры, высылки и сроки?
… Когда набожная старушка подбросила хворосту в костер, на котором сжигали Яна Гуса, он якобы произнес: «Святая простота…»
Но даже если наивность нашего общества еще можно с натяжкой считать «простотой», то назвать ее «святой» язык уже не повернется. Это как раз та простота, которая хуже воровства.
