Самое легкое было бы оценить уходящий год как кромешный ад для музеев, галерей и любых выставочных залов, недополучивших с марта, по самому оптимистичному счету, от 50% до 80% своих посетителей. Тем, кто рассчитывал прежде всего на доход от продажи входных билетов, пришлось совсем туго. Однако подводить финансовые и любые статистические итоги в этой области еще рано: пока идет пандемия, закрытия могут продлеваться, а ограничения и дополнительные меры безопасности — становиться еще строже. Куда интереснее посмотреть, что изменилось в политике, идеологии и практиках художественных институций за этот странный год, уверена Кира Долинина.
Изменилось очень многое. И многое из этого сыграло в ворота зрителей. Перевод художественной жизни в онлайн был настолько поспешным, тотальным и требующим совершенно новых решений, что даже самые обычно замшелые и неповоротливые структуры были вынуждены призвать новых людей, новые технологии и новые решения. На наших глазах, почти в режиме реального времени, государственные монстры вроде ГМИИ, Эрмитажа или Третьяковки перескакивали от статичных, казенных, никак визуально специально не поддерживаемых «онлайн-вернисажей» в пустых залах к технически изощренным «экскурсиям», лекциям, круглым столам, конференциям, которые не только спокойно перенесли перевод в онлайн-формат, но и сильно от него выиграли.
В этом негласном соревновании нет победителей (время от времени садились в лужу все, потому что никаких общих законов такой деятельности никто еще не знал), но довольно быстро стало очевидным, что этот год «привел» в музеи тех, кто по экономическим, географическим или биографическим причинам туда не попадал.
Любое музейное мероприятие становилось потенциально доступным для любого пользователя интернета в мире. Это моментально изменило суть и смысл такой деятельности.
Самые вроде бы локальные, малолюдные в обычной действительности события отныне рискуют стать широко известными. Иногда это играет на руку устроителям — здорово, когда на кураторскую экскурсию по многодельной и выстраданной выставке «приходят» тысячи благодарных зрителей. Иногда открывает ящик Пандоры и выносит на свет то, что организаторы хотели бы скрыть.
Одним из самых запоминающихся событий такого рода оказался круглый стол по поводу выставки «НеМосква» в петербургском Манеже. Встрече предшествовал скандал, инспирированный обиженными невниманием и высокомерием администраторов проекта молодыми провинциальными художниками и кураторами. На круглом столе попытки как-то вырулить из скандала разбились не столько о разницу поколений, сколько о разницу дискурсов.
То, что в случае режима офлайн осталось бы локальными дрязгами, выросло в чрезвычайно симптоматический разговор, после которого работа столицы в провинции категорически не может проводиться по старинке.
Чрезвычайно выиграли и научные мероприятия — любая конференция или доклад сегодня могут стать большим международным событием (или, наоборот, продемонстрировать на весь свет свою несостоятельность). Вызывать к «барьеру»-экрану принципиальных оппонентов — обычное дело: чего стоит онлайн-дискуссия между Борисом Гройсом и Надей Плунгян по поводу социалистического реализма, где автор важнейшей для 90-х годов теории родства авангарда и соцреализма встретился с позицией ученого иного поколения, для которого теория не более чем художественный проект.
Другим бесспорным завоеванием этого года стала трансформация художественного рынка. Я не говорю сейчас о больших аукционах, которые и без того проходили частично в онлайн-формате и которые не так легко сбить с давно отлаженного курса: люди покупали и покупают произведения искусства — то в инвестиционных, то в собирательских целях. Широко открытые или закрытые двери выставочных залов аукционных домов тут погоды не делают.
Наоборот — некоторые аналитики считают, что тотальный онлайн-формат подогрел цены уже летних аукционов, и дальше шло по нарастающей.
Вот пара рекордов: самой дорогой продажей оказался триптих Фрэнсиса Бэкона «Триптих, вдохновленный Орестеей Эсхила» (1981), проданный за $74 млн. Самым дорогим ныне живущим художником остался Дэвид Хокни — его «Николс Каньон» (1980) ушел за $41 млн, что уступает его же рекорду с картиной с двумя фигурами, проданной в 2018 году за $90,3 млн, но является абсолютным рекордом за современный пейзаж.
Но настоящая революция произошла на низовом уровне. В России доказательством этого стала история фейсбучной группы «Шар и крест», открытой галеристом и коллекционером Максимом Боксером 3 апреля. На сегодняшний день в ней состоит 21,9 тыс. человек. Не так и много по интернетному исчислению, но их активности достаточно, чтобы доказать новый тренд в продажах произведений искусства. Правила существования в группе просты: художники, торговцы и коллекционеры предлагают произведения на продажу по более чем приятным ценам (10 тыс. руб. за работу на бумаге, 20 тыс.— за холст); продав три работы, ты должен купить одну; продал десять произведений, не будь скрягой — передай 10% на развитие группы или в организацию выставок; предложенные работы должны пройти отбор модератора. Не такие уж и большие деньги прошли через эту группу, куда важнее количество людей, которые впервые в своей жизни купили произведение искусства. Не плакат, не репродукцию, не огромную икейскую «картину», а оригинальное произведение. Когда-то, в XVII веке, огромный низовой рынок искусства сделал художественную революцию в Нидерландах, позже повесить у себя в доме оригинал стало вопросом престижа в других странах Запада, сегодня мы стоим на пороге такой же моды в двух столицах. Но новая онлайн-жизнь диктует нам, что границ нет. И в том, что касается вроде бы элитарного и высокого, границы размываются прямо на наших глазах. Неплохой итог года между прочим. Мы стали ближе к искусству, а не дальше.
Кира Долинина
