Сегодня на Netflix выходит «Малкольм и Мари», камерный фильм об одном вечере голливудской семейной пары, которую играют Зендая и Джон Дэвид Вашингтон, снятый Сэмом Левинсоном («Эйфория») во время карантина. Режиссер критикует ценности современного Голливуда, цитируя Майка Николса и Джона Кассаветиса и одновременно посылая синефилов и критиков к черту
После удачной премьеры своего дебютного фильма Малкольм возвращается домой со своей девушкой Мари. Он в эйфории, Мари в ярости: он не упомянул ее в своей благодарственной речи, а ведь главная героиня списана с нее. Герои ссорятся, занимаются любовью, говорят друг другу слова, после которых уже невозможно быть вместе, впадают в истерику, рассуждают о кино, расизме, кинокритике; ссорятся, пьют, занимаются любовью, едят макароны, ходят в туалет, ссорятся, любят друг друга.
Фильм Сэма Левинсона «Малкольм и Мари» — черно-белое исследование современного Голливуда под видом семейной ссоры, камерная драма о любви и неблагодарности, о творце и его музе, об абьюзере и его жертве, о художнике и критике. И еще это один из немногих фильмов, показывающих, каким может стать кинематограф во времена вынужденных самоограничений: Левинсон придумал «Малкольма и Мари», когда из-за пандемии были приостановлены съемки его сериала «Эйфория», просто чтобы «дать поработать» съемочной группе. Роль Мари, излечившейся наркоманки, была написана специально для звезды «Эйфории» Зендаи.
«Два актера, один дом и случай из моей собственной жизни» — так Левинсон описывал свой фильм. Джон Дэвид Вашингтон («Черный клановец» Спайка Ли, «Довод» Кристофера Нолана) убедителен в роли нарцисса-абьюзера, еще более убедителен в роли режиссера, который боится быть посредственностью, и совсем неубедителен в роли возлюбленного. Каждое его «Я люблю тебя» — слова нарцисса, слова сценариста, слова режиссера. Иногда он даже плачет от собственных слов. Зендая играет едва ли не лучше, чем в «Эйфории»,— и ей достаются самые сильные сцены в «Малкольме и Мари».
Черно-белый привет всем, кто боится Вирджинии Вулф, всем лицам и теням Кассаветиса, всем римским каникулам и битвам за Алжир. Иногда «Малкольм и Мари» кажется синефильской шуткой, иногда — театральным экзерсисом, иногда — философским эссе об актуальной повестке, попыткой восстать против политики.
Но не оказывается ли политическим любой фильм, созданный сегодня? Не расизм ли — автоматически присваивать черным режиссерам политические высказывания? Можно ли брать чужую травму и делать из нее искусство? Является ли идиотом любой критик, пишущий о кино? Что такое любовь?
Вот примерный список тем, интересующих Сэма Левинсона. Обвиняя весь мир, Малкольм говорит: «В фильме не должно быть посыла, в нем должна быть энергия». Энергия в «Малколме и Мари» есть. Но она не в отношениях этой пары, не в их взаимных обвинениях, не в истории любви, не в меланхоличном саундтреке Labyrinth и не в движениях камеры (оператор Марсель Рев тоже из «Эйфории»). Это энергия отрицания политики, чисто политическая энергия.
«Я не позволю белозадым писакам превращать мое кино в дискуссию о расизме, потому что им так удобно»,— кричит Малкольм, и слова его, безусловно, говорят не о кино, а о расизме. Он рассуждает об утомительности политических фильмов, а сам собирается делать кино об Анджеле Дэвис. Он считает, что ему было нелегко пробиться к признанию, Мари напоминает, что вся его жизнь состоит из привилегий. Он считает, что режиссер должен быть творцом, никто не может точно сказать, откуда художник берет свои идеи и что они означают,— Мари отвечает: «Ты режиссер, а создание фильмов — самая капиталистическая и мейнстримная форма искусства на планете Земля».
Зачем они нужны друг другу — эти двое, которые только и могут, что оскорблять и оскорбляться? В каком-то смысле это фильм об отношениях режиссера и критика: Мари — критик любящий и строгий, и она слегка ревнует к некой «белой леди» из «Лос-Анджелес таймс». «Белая леди» похвалила фильм Малкольма, но она ничего не понимает в кино, ее интересуют только слова «расизм», «гендер», «черное» и «белое».
Вся кинокритика сегодня основана на сплошных клише; единственное, что важно критику,— это отправить режиссера в какой-то удобный загон и держать его там, чтобы не вырвался. Малкольма «белая леди» назвала новым Спайком Ли, Барри Дженкинсом и Джоном Синглтоном (все трое — черные). Работу Сэма Левинсона невозможно не сравнивать со «Сценами из супружеской жизни» Бергмана и ранним Кассаветисом — со всеми фильмами, где супруги точно знают, как побольнее ударить друг друга, и их уже ничего не держит вместе, кроме, возможно, любви. Но если в начале «Малкольма и Мари» хаотичные проезды камеры, расклад сил, движения актеров выглядят как признание Сэма Левинсона: «Я смотрел Кассаветиса»,— то ближе к концу это высказывание слегка трансформируется: «Я смотрел Кассаветиса, и мне на него положить». Стереотипы утомительны. Вся жизнь состоит из привилегий, а жизнь Сэма Левинсона, сына режиссера Барри Левинсона, особенно. В фильме не должно быть посыла. Кассаветис давно умер.
Ксения Рождественская
