Эти дети преданы как минимум дважды. Сначала они остались без кровных родителей, а затем от них отказались приемные. По данным Департамента социальной защиты населения города Москвы, в 2015 году из замещающих семей возвращены 210 детей, в 2016 году — 153 ребенка.
За каждой цифрой — своя драма. И еще не известно, кто изживет ее раньше: ребенок-отказник или взрослый. Потому что вернуть можно, а забыть вряд ли когда-нибудь получится…
фото: pixabay.com
У Татьяны (имя изменено. — Е.С.) была дочь, которая умерла в три года от пневмонии. Ребенок сгорел буквально за десять часов. Это боль, которую не лечит время. Она никогда не пройдет. Потом угасла от рака мама. Следом ушла бабушка. Черная полоса не прерывалась.
— У меня распалась семья, мы так и не смогли пережить потерю дочери. Сегодня ей было бы 25 лет, — говорит Татьяна. — Мне даже пришлось поменять профессию педагога, потому что я не смогла больше работать с детьми. Получила диплом экономиста.
Потом она снова вышла замуж и родила сына, но запас любви в ее сердце не истощился. Таня мечтала о девочке, но больше не смогла забеременеть. Врачи поставили ей диагноз бесплодие.
— Мне уже было под сорок, — рассказывает она, — когда я решилась на экстракорпоральное оплодотворение (ЭКО). Но несколько попыток оказались неудачными. Как-то смотрели с мужем передачу про девочку, у которой вся семья погибла в жутком ДТП. Ребенок тоже серьезно пострадал. Муж сказал: «Звони! Мы ее возьмем, только не заставляй меня ее любить!» Вячеслав добрый, хороший человек, но из той породы мужчин, кто любит только своих, кровных детей.
Забрать ту девочку они все равно не смогли. Нашлись дальние родственники в другом городе, которые оформили опеку. А Татьяна пошла в школу приемных родителей и стала собирать необходимые документы. Было ощущение, будто ее кто-то вел. Куда ни пойдет, все сразу получалось. Трудности начались потом. Вдруг выяснилось, что найти «своего» ребенка не так-то просто.
— В московских базах детей мало, — делится Татьяна. — Ты видишь ребенка, звонишь, а он либо зарезервирован, либо с букетом болезней. Моя подруга по школе приемных родителей (ШПР) рассказала, что в Калининграде волонтеры ищут приемную семью для шестилетней девочки. Ее мать на днях суд должен был лишить родительских прав. Для меня было очень важно, что ребенок сохранный.
С фотографии на нее смотрела девочка с покарябанным носом, тусклыми, как солома, волосами, которой никто не дал бы шести лет. Но это была она, Александра (имя изменено. — Е.С.). Потом Татьяне прислали видео, и в сердце сразу что-то отозвалось. Она поняла, что больше искать не будет, потому что нашла.
В детский дом она отправилась, нагруженная подарками. Привезла игрушки, обучающие книжки, модные аксессуары для волос и фрукты — ящиками. Потом Саша ей скажет, что никогда не пробовала черешню и персики. Только яблоки.
В казенном доме она воспитывалась с рождения. Ее маму, ученицу коррекционной школы, изнасиловали в 14 лет, через 9 месяцев родилась Саша. Новорожденную девочку оставили в роддоме.
— Ей накануне сказали, что приедет мама из Москвы. В детдоме она всех называла мамами: и педагогов, и нянечек. Так проще: не надо запоминать имена. Александра просто прижалась ко мне, обняла. Она рассказала: «Мне приснился сон, будто прилетел ангел со словами: «Тебя завтра заберут в семью!». Мне ее сразу отдали.
Пока органы опеки готовили документы, мы жили в гостинице. Саша была очень запущенным ребенком. Ручки и ножки в болячках, мозоли на ножках в кровь, потому что обувь никогда не подходила по размеру, голова в мокнущих болячках, замазанных зеленкой. Я ее лечила.
Мы ходили в кино — Саше все было в диковинку. Она просила купить семечки, потому что вкусней ничего не ела. Директор меня предупредила: «У нас с ней проблема. Она ворует, врет». Я спросила у Саши: «Это правда?» Она призналась: таскала у старших девочек баранки и косметику, а помаду просто ела, как лакомство!
Как-то я купила «Доширак», и Саша попросила: «Дай мне тоже попробовать! Когда в детдоме мальчишки это ели, я допивала за ними жижу!» — со слезами вспоминает Татьяна.
Александра рассказывала ей свою жизнь, в которой были и драки, и побои. Татьяне словно открывалась другая сторона луны, незнакомая и пугающая, где существовала, к примеру, такая дикая традиция, как «время старших».
Когда педагоги уходили домой, а дежурные воспитатели мирно спали, старшие дети малышей раздевали догола и заставляли выполнять разные прихоти: «успокаивали» под холодным душем, заставляли на мизинчиках держать детские кроватки, непокорных били полотенцами. Из-за того что Сашу не раз ловили на воровстве, с ней почти никто не хотел играть — и она чувствовала себя изгоем.
Приемная дочка повторяла: «Я самая счастливая девочка на свете! Я знала, что ты придешь». В московском аэропорту сын и муж Татьяны встречали Сашу с надувными шариками. В квартире приготовили море игрушек, купили кроватку и стол. Старую одежду выкинули — девочку одели с иголочки. Когда Таня помыла Сашеньке ножки и поцеловала их, как целуют маленьким детям, девочка растаяла: «Мне никогда не целовали ножки!»
***
— Сначала все было хорошо. А через месяц-два у меня началось отторжение, — признается Татьяна. — В ШПР нас предупреждали, что пик возвратов приходится именно на первое время. Меня в Саше раздражало все: даже прикосновения и запах — чужой, не родной. Я понимала: через это надо пройти.
Вы слышали про РРП? Это реактивное расстройство привязанности, которое встречается у детей, с младенчества лишенных любви и тепла. Этих детей никто не обнимал, не прижимал к себе. Оставленные в роддоме малыши сначала плачут, потом молчат. Они никому не доверяют и рассчитывают только на себя. Отсутствие любви замещают едой, а потом — сексом, алкоголем и наркотиками. И практически нет психологов, которые работают с этим расстройством. Я помню, как Саша никак не могла наесться и прятала продукты под подушкой.
Девочка не умела ни читать, не писать. Татьяна наняла няню, у которой был опыт работы с такими детьми. Занятия с логопедом, педагогом, консультации у психолога — на приемную дочь денег не жалели. Из-за тесной обуви, которую она носила в детдоме, у нее были искривлены стопы, но справились и с этим: помог балет. Девочка, жаловавшаяся на боль в ногах, стала ходить с папой на длинные расстояния. Глядя на красивую, ухоженную девочку, никто бы не догадался, что это ребенок из детского дома. Ангелочек с бантиками!
— Она могла быть и ласковой. Любила обниматься, целоваться. Но то, что у меня есть семья, в ее планы не входило, — грустно замечает Татьяна. — Мама должна была быть только ее, и больше ничьей.
Саша начала мстить моему сыну Руслану: резала его вещи, крушила конструкции, которые он строил. Мы ее не наказывали, но каждый день что-то случалось. Она настраивала мужа против меня, и наоборот. Пыталась превратить нашу семью в подобие детского дома.
Сейчас понимаю свою главную ошибку: я просто растворилась в Саше, стремилась вернуть ей все, что она недополучила в детстве. Но мою любовь она расценивала как слабость.
Однажды Александра уронила Руслану на руку кольца от гантелей. Мальчик онемел от боли. Поехали к врачу: перелом мизинца. Саша хлопала длинными ресницами: «Я это сделала случайно!»
— Сын мне тогда сказал: «Мама, она уничтожит меня!» Муж боялся, что она сделает нашего мальчика инвалидом. Он готов был забрать сына и уйти.
Когда мы ее только взяли, я бежала домой с радостью. Потом не хотелось идти: сидела на работе допоздна. Начались проблемы со здоровьем: давление, сердце. Нам говорили в ШПР, что детдомовский ребенок — это сложно, что неизбежны откаты, но я не могла даже предположить, как будет на самом деле.
Александра словно испытывала ее на прочность. Кромсала ножницами обувь, резала платки, пальто, платья и постельное белье. Это был настоящий квартирный террор.
Бывало, они вместе сидели и ревели. В одном из разговоров по душам Саша призналась: «Я тебе мщу!» — «За что?» поразилась Татьяна. — «За то, что ты не разрешала фильм смотреть, за то, что Руслана больше любишь!» — «Почему ты так решила?» — «Потому что ты его родила! Я ведь знаю, что ты не моя мама!»
Она ревновала Татьяну даже к цветам. Так и говорила: «Ты их любишь больше, чем меня!» Вырвала с корнем диффенбахии, а китайскую розу полила водой со стиральным порошком.
Это письмо Александры к биологической маме, которое Татьяна сама записала на видео, она помнит наизусть.
«Здравствуй, мама! Я давно тебя ждала и надеялась, что ты меня заберешь. Я тебя не помню, но я знаю, что ты есть. Я не прижилась в этой семье и не смогла их полюбить. Я жду, что ты приедешь. Я закончила первый класс. У меня хорошие оценки, я хорошо умею читать, писать, знаю английский язык. Я умею готовить, если ты не умеешь, я тебя научу. Я помогу, если тебе очень сложно. Но я люблю тебя такую, какая ты есть».
Детская психика так устроена, что тоску по матери почти ничем не изжить. Психолог, к которому обращалась Таня, советовал отправить это видео адресату и дождаться ответа: только тогда Александру отпустит, потому что надежда, что «мама приедет и меня заберет», не дает ребенку прижиться в новой семье.
Татьяна нашла профиль непутевой мамы в одной из социальных сетей, написала письмо, но ей не ответили. Тогда она передала видео через преподавательницу коррекционной школы, где училась мама Александры. Педагог навестила свою бывшую ученицу и пришла в ужас: «Я будто побывала в глубинах ада! Она опять беременна неизвестно от кого. В доме грязь, груды пустых бутылок».
Два года борьбы за ребенка окончились полным поражением. Татьяна чувствовала, что идет внутреннее выгорание души, что у нее ничего не получается. Она уже приняла решение.
— Саша уничтожала все, что мне дорого, — глухо говорит Татьяна. — Последней каплей стал сломанный хвост моей собаки. Мы недоумевали, почему добрейший пес, который любит абсолютно всех, на Сашу рычит.
Потом заметили, что собака перестала вилять хвостом и взвизгивала, стоило только до него дотронуться. В ветеринарной клинике нас спросили: «А вы что, не знали, что у нее хвост раздроблен? У нее было несколько переломов». В наше отсутствие Саша прищемила маленькой собачке хвост дверью.
Я никогда не поднимала на нее руку, даже когда она сломала моему ребенку палец. Но в тот день впервые дала ей пощечину. Я поняла, что это все, конец.
Вернуть Александру в детский дом она считала предательством и начала искать ей приемную семью. У девочки не было ни слезинки, когда она переехала в новый дом.
— Она им сразу понравилась. Все ведь хотят блондинку с голубыми глазами, но никто не знает, что там внутри, хотя я предупредила: «За этой ширмой скрывается волчонок». Предложила свою помощь, если будут проблемы.
Александра уже полгода там. Она все-таки вспоминает меня, но спокойно, без надрыва. А мои отношения с ее приемными родителями постепенно сошли на нет. Мы решили, что так будет лучше, в первую очередь для ребенка. Я даже стерла их телефон, но сердце все равно болит.
За это время они с Сашей встречались два раза на нейтральной территории. Последний раз Таня видела ее еще в июле, когда приехала поздравить ее с днем рождения. Девочка, которая недавно на ней буквально висла, вежливо протянула руку: «Татьяна, я рада вам. У меня все хорошо!» Это было как ожог. Но сейчас она хочет верить, что жизнь этого ребенка наладится.
— Моя главная ошибка — я брала ее для себя. Мамы, потерявшие детей, не всегда обретают счастье, когда берут приемного ребенка. Если хороший психолог копнет глубже, он поймет: сначала надо лечить наши травмированные души. И еще я поняла, что не надо ждать благодарности от ребенка. Это ведь наш выбор, а не его.
— Основными ошибками приемных родителей, принявших решение о возврате приемного ребенка, являются переоценка своих сил, недостаток психологических ресурсов и педагогической компетенции, отказ от предлагаемой им помощи специалистов в разрешении сложившейся в замещающей семье ситуации, — объясняет Алла Дзугаева, заместитель руководителя Департамента социальной защиты населения города Москвы. — В настоящее время в столице функционирует 56 уполномоченных организаций, осуществляющих сопровождение замещающих семей, которое предусматривает оказание профессиональной консультационной, юридической, педагогической и социальной помощи. В то же время это сопровождение носит для граждан добровольный характер и осуществляется только с их согласия.
По данным департамента, из замещающих семей, как правило, возвращаются дети подросткового возраста, которые вошли в пубертатный период с сопутствующими ему проблемами поведения и развития. Среди причин возврата чаще всего указывают состояние здоровья как попечителей, так и ребенка и отсутствие взаимопонимания.
— Для большинства детей возврат из замещающей семьи является психологической травмой, — констатирует Алла Дзугаева. — В связи с этим, если не удается устроить такого ребенка сразу же в другую замещающую семью, он направляется в организацию для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, где с ним активно работают специалисты (психологи, социальные педагоги и пр.). Одновременно орган опеки и попечительства организует работу по подбору ребенку новой замещающей семьи с учетом потребностей ребенка, особенностей его развития и состояния здоровья.
У Елены Мачинской, психолога фонда «Измени одну жизнь», три дочери: одна родная и две приемные девочки-подростка Аня и Нюра. До этого Аню дважды возвращали в детский дом — люди с ней не справлялись. Но когда в доме появилась Нюра, Елена поняла, что первая приемная девочка — просто ангел. Было все: и ложь, и воровство, и манипуляции, и многочасовые истерики, и приступы агрессии.
— У меня не было мысли вернуть ее в детский дом, — откровенно говорит Елена. — Я знала, что буду бороться до последнего, потому что надо идти до конца, если от тебя зависит судьба человека. Не оправдываю тех, кто срывается и возвращает ребенка в интересах своей семьи и детей, но хорошо представляю, что значит быть на грани. Не все могут это выдержать…
Она помогает многим приемным родителям в трудных ситуациях выгорания, когда опускаются руки. По ее мнению, основная ошибка большинства — завышенное самомнение, помноженное на иллюзии. Им кажется, что ужасов адаптации, о которых предупреждали в ШПР, в их семье уж точно не будет. Они же выбрали хорошего ребенка! А то, что он не скажет спасибо за то, что его приютили, но будет испытывать их на прочность, реализовывая свои сценарии поведения, в расчет не берется. У этого ребенка уже есть опыт предательства, который запускает защитные механизмы в виде скандалов, агрессии, побегов.
Мой вопрос о том, сколько времени ушло на адаптацию девочек, ставит Елену в тупик. Она не сразу вспоминает, в каком году взяла своих двух Ань, а потом смеется: «Когда перестаешь помнить дату, когда ты взял ребенка, это точно уже твой!»
А Татьяна верит, что пройдет время и ее душа успокоится. «Я не справилась, но осталась жива и сохранила семью. Верю и знаю, что кто-то вел меня именно по этому пути, и моя миссия, наверное, была именно в этом… забрать Сашу из детского дома», — написала мне она.
Мне почему-то кажется, что она права.
