Очередной сезон «Ленкома» принес ведущей актрисе театра Александре Захаровой очередную главную роль. В постановке «Фальстаф и Принц Уэльский» она сыграла леди Перси. О новом спектакле и театральных подмостках, которые продлевают жизнь, народная артистка России рассказала обозревателю «Известий».
— Вы чувствуете себя полноправной примой в театре? Дочь худрука, ведущая актриса...
— Нет, прима у нас Инна Михайловна Чурикова, Марк Анатольевич называет ее нашей золотой рыбкой.
— А вас как он называет?
— Просто Александрой. Мне нравится.
— К отцу в театре на вы?
— На ты, но по имени отчеству — Марк Анатольевич.
— Марк Анатольевич считает, что режиссеру на сцене дозволено многое, если не все. Вы это убеждение разделяете?
— Если это ярко, зрелищно и талантливо, то конечно. Кроме того, для успешного спектакля важно, чтобы был воздух, кислород, как будто в душном помещении открыли форточку. Говорят, что театр не может изменить человека. Думаю, это не так. Если зритель соприкасается с истинным творчеством, он меняется.
Я Марку Анатольевичу верю не на 100, на 300% безоговорочно. Даже когда кажется, что он не прав, он прав. Как сказал Леонид Сергеевич Броневой: «Что делать? Его Господь Бог поцеловал в макушку». Есть ощущение, что наш новый спектакль «Фальстаф и Принц Уэльский» поставил очень молодой человек.
— Спектакль создан по мотивам произведений Шекспира. Как вы охарактеризуете эти «фантазии на тему»?
— Это мысли актеров театра «Ленком» и режиссера Марка Захарова. Никогда раньше Марк Анатольевич не брался за Шекспира. Кажется, получилось ярко, грандиозно. С потрясающими стихами Юлия Кима, с удивительной музыкой Сергея Рудницкого. Впечатляет, когда на сцену выходят такие актеры, как Дмитрий Певцов, Сергей Степанченко, Игорь Миркурбанов.
Товстоногов говорил, что классическое произведение актуально и злободневно всегда. Не факт, что достоверная история про то время так уж нужна нам сегодня. Но если эта история о людях, которые со времен Шекспира изменились лишь внешне, — другое дело. Мне кажется, наш «Фальстаф» — вне времени. Он о том, как человек теряет связь с людьми, с жизнью и как он может превратиться в монстра.
— В вашем послужном списке — Раневская в «Вишневом саде», тоже вечная история.
— Да, «Вишневый сад» — это пьеса и о сегодняшнем дне. Вот мы играли-играли этот спектакль, и вдруг началась в Москве история с реновацией. И в зале на спектаклях вдруг поднялось такое бурление…
— С режиссером понятно, ему можно всё. А актер имеет право на импровизацию в спектакле Марка Захарова?
— Конечно, имеет. Всегда есть коридор. Да, Марк Анатольевич жестко конструирует спектакль, но всегда есть пространство. Помните, как Леонид Сергеевич Броневой играл Дорна в «Чайке»? Там тоже был этот каркас, но он летал в нем как птица. Это вообще был удивительный, великий артист, и я счастливый человек, потому что выходила с ним на сцену. Броневой жил яркими страстями, до последнего играл. Потом лег в больницу, месяц — и его не стало.
Сколько раз хоронили наш театр — и после уходов Леонова, Абдулова, Янковского, и после того, как безнадежно заболел Караченцов. Но «Ленком» всё равно жив. Театр существует, пока в нем есть большой режиссер и верящие ему талантливые артисты. И высокую награду — золотую медаль Героя Труда от президента отец получил заслуженно. Он всю жизнь строил этот театр.
— С кем-то из артистов вы дружили или дружите?
— У меня, как и у Марка Анатольевича, существует дистанция. В нашем доме бывали Леонид Сергеевич Броневой, Сергей Степанченко, Геннадий Викторович Хазанов…
— А Татьяна Ивановна Пельтцер?
— Она очень любила отца. У нее не было детей, и всю свою любовь она обрушила на Марка Анатольевича. Досталось этой любви и Александру Гавриловичу Абдулову. А надо мной она взяла своеобразную опеку. Как-то на гастролях в Молдавии мы гуляли с ней по городу и на спор стали есть мороженое, кто больше. Она выиграла, а у меня замерз живот.
Помню время, когда я поступала в институт на курс Юрия Васильевича Катина-Ярцева. Татьяна Ивановна дружила с мамой. Как-то позвонила, говорит: «Нинка, как дела?». Мама отвечает: «Ничего, слава Богу» — «А Санька где?» — «А Санька ушла» — «Куда ушла?» — «Фигуру показывать. Надела купальник и ушла» — «Когда, Нин?» — «В девять утра» — «Так сейчас 11 ночи! За это время фигуру можно было всему городу показать».
— Сложная у Пельтцер была судьба.
— Да. Любимица русского народа, в которой не было ни капли русской крови. Наполовину немка, наполовину еврейка. В какое-то время ее выгнали из театра за профнепригодность. Она уехала в Германию, работала машинисткой, рассказывала, что видела Гитлера. Он ей не понравился. В Германии она закрутила роман с советским инженером и вернулась с ним в Россию. А потом вернулась и на сцену, без которой, конечно, очень скучала. В первый раз она сыграла в театре еще ребенком — роль Сережи, сына Анны Карениной. На сцену ее привел отец, он был известным актером.
— Почему-то часто случается так: чем трагичнее судьба, тем гениальнее актер.
— Не всегда. Когда Андрей Миронов пришел в театр, Папанов сказал про него: «За что у него может болеть душа — за черствое пирожное или холодный кофе?» Но он ведь оказался неправ. Если человек ощущает боль других, у него болит и сердце, и душа. Чтобы талантливо сыграть Отелло, не обязательно задушить в своей жизни Дездемону.
Живая душа — это важно. Вот наш мэр, Сергей Семенович Собянин, сажает деревья. Я совершенно больная в этом смысле — везде, где можно, тоже сажаю деревья, мне это очень нравится. Недавно пытала людей, как же деревья растут в Москве, ведь очень мало земли. Мне ответили: «Не так уж мало, была реконструкция Тверской, и там сейчас земли достаточно».
Когда-то Садовое кольцо было зеленым, мэр Москвы пытается это вернуть. Я помню то время: была маленькой, на Тверскую в жаркое лето люди выходили с ведрами, поливали деревья.
— Быть актрисой — ваше призвание? Никогда не хотелось начать другую жизнь?
— Как мне говорил Абдулов, «у тебя выхода не было». Нет, никогда не хотелось другого, я больна театром. Я не сравниваю себя, конечно, с великими, но больны театром были и Андрей Миронов, и Евгений Павлович Леонов. Все актеры, которых я знаю, понимают: сцене изменять нельзя.
Сцена, русский репертуарный драматический театр может вырастить актера. Сериал не может вырастить, он способен чаще всего лишь использовать то, что приобретено в театре. А такого театра, как «Ленком», нет нигде в мире, это наше национальное достояние. Русский репертуарный театр надо беречь.
— Сейчас популярен театр антрепризный
— Хорошо, если это антреприза высокого класса. Но такое бывает редко. И еще. Я заметила, что сцена действительно лечит. Если бы не театр, то Леонид Сергеевич Броневой не жил бы так долго. Марк Анатольевич предлагал ему роли, писал для него тексты и тем самым продлевал ему жизнь.
Я читала интервью одного актера, который сказал, что есть великие художники, но великих актеров нет. Так вот — это неправда! Есть великие актеры — Стрепетова, Комиссаржевская, Бабанова. Они обозначили направление, в котором надо двигаться. Есть великие актеры и режиссеры, которые остаются в истории. Мне кажется, Захаров останется.
— Отец с детства воспитывал вас как актрису?
— Нет, меня никто не воспитывал. Я росла, как трава. Но мама приучила меня к хорошим книгам, я много читала. Уверена, в спектакле очень важна хорошая драматургия, зрителю не нужна пустота, болтология, важно услышать что-то очень важное.
— Кого из современных авторов хочется сыграть, поставить?
— Мне кажется, пьеса Людмилы Петрушевской «Три девушки в голубом» очень интересна. Хорошие вещи есть у молдавского писателя Иона Друцэ, Григория Горина...
— Что для вас кино?
— Это счастье. И мне очень больно, когда я смотрю на какие-то свои работы, которые получились не так, как мне бы хотелось. Думаю — где же были мои мозги! Сейчас есть предложения сняться в кино, но чисто технически пока не складывается. Конечно, здорово, когда ты встречаешься в жизни с таким режиссером, как Алексей Герман. «Проверка на дорогах», «Мой друг Иван Лапшин» — шедевры. Возникает ощущение, что это снято просто документально.
А Лиознова! У нее в фильме «Три тополя на Плющихе» играют театральные актеры — Доронина, Ефремов. А какой Броневой в фильме «Семнадцать мгновений весны»! Это же учебник актерского мастерства. Киношники говорят: «Как просто было снимать «Обыкновенное чудо» — декорации и какой-то двор с песком». А оказывается, повторить невозможно. Великая драматургия и великая режиссура просты.
— Как вы относитесь к видеозаписям спектаклей? Для жителей регионов это порой единственная возможность познакомиться со знаменитыми столичными постановками.
— Снять спектакль на видео сложно. Энергию, которая возникает между залом и сценой, пленка не фиксирует. Да и спектакль со временем меняется.
— Но есть же «Юнона и Авось». И на пленке присутствуют эти эмоции, слезы зрителя.
— Здорово, что есть эта версия, когда был молод и здоров Николай Петрович Караченцов. Счастье, что остался Евгений Павлович Леонов в «Поминальной молитве».
— Ваша работа — грандиозная нагрузка. Как вы отдыхаете?
— С отдыхом сейчас совсем не получается. Несколько лет назад, в 2014 году, ушла из жизни мама, и жить без нее, оказывается, просто невозможно. Слово мама — на всех языках мама. Отец, папа — меняется. А мама нет. И это пуповина — связь на всю жизнь.
— И всё же важно прийти в себя после спектакля.
— Мы отдыхаем на даче. И там любимые собаки. Большая радость, я не знаю, как живут люди без животных, они снимают стрессы. Фоксиха наша, Луша, роет тоннель к соседям. Она всеми руководит, научилась играть мячом. А если закатывает мяч под шкаф или диван, куда потом не может залезть, возникают скандалы с доставанием. Она требует, чтобы все принимали в этом участие.
Есть еще эрдельтерьер. Здоровый такой, как олень. У него уши стоят, как птицы. Чтобы росли ровно, у щенков их приклеивают. Мы пытались, но приходила вторая собака и по-дружески помогала отодрать всё, что наклеено. Собаки умные…
